Victim proneness

– Папа... Папа, не надо, остановись! Мне больно, папочка! Папа!!! – Заткнись, заткнись, чёрт бы тебя побрал... Широкая ладонь зажимает рот, и Артур больше не может сказать ни слова, он даже дышать нормально не может. Нос заложен, слёзы разъедают солью нежную кожу лица. Артур не понимает, что происходит, не понимает, почему папа, которого он так любит, сейчас делает ему так больно. Вывернутые руки ноют, порванная одежда пережимает кровоток, и кисти, стянутые обрывком рубашки, начинают неметь. – Папа, – тихо выдыхает Артур, но Утер отпускает его лишь на секунду, чтобы сжать челюсть и протолкнуть пальцы ему в рот. – Вот так, вылижи их получше. Слюна течёт по подбородку, пальцы отца проталкиваются до самой глотки – Артур давится, но Утер его не отпускает, не обращает внимания на кашель и тщетные попытки вздохнуть, держит крепко, не давая отстраниться или сомкнуть зубы. – Папа, пожалуйста, не надо, – едва освободившись, рыдает Артур, но тот его будто не слышит. Будто это не его отец, это кто-то чужой, страшный, он трогает так бесстыдно, его пальцы пробираются между ног, и чем сильнее зажимается Артур, тем больнее ему становится. – Папочка! – зовёт он из последних сил, почти теряя надежду докричаться. – Блять, да заткнёшься ты уже?! – рычит Утер в ответ. Стискивает в кулаке длинные золотистые волосы – красивые, как у мамы – и дёргает на себя так, что у Артура перед глазами белеет от боли. И, господи, лучше бы он потерял сознание. Его будто надвое рвёт, боль такая острая, такая резкая, непрекращающаяся, и Артур срывает горло в крике. Пока отец не швыряет его лицом в подушку, наваливаясь сверху всем своим весом. Артуру больно-больно-больно так, как не бывало ещё никогда, как может быть только, наверное, в аду, но что такого ужасного он сделал, чем заслужил всё это? Слёзы кончаются, кончаются и крики, остаётся только бесконечная, всепоглощающая боль... – Господи... Ты можешь не смотреть это прямо в гостиной? – раздаётся тихий, уставший голос отца. Артур ставит запись на паузу, оборачиваясь к вернувшемуся с работы Утеру, смотрит, прищурившись, из-под светлой чёлки. Улыбается так, что кровь стынет в жилах. – Что такое, папочка? Тебе не нравится наша с тобой первая ночь? Согласен, тогда съёмка была случайной, и камера непойми как валяется... Но это мой любимый эпизод. Хочешь, я включу другой? Посвежее и покачественней, м? Или, – голос Артура становится опасно мягким, – снимем что-нибудь новое? – Артур, умоляю, не надо... – Мы, кажется, это уже проходили, и не единожды – к мольбам и просьбам в нашей семье не прислушиваются, – жёстко отрезает Артур. Что совсем не вяжется с его плавными движениями и томной улыбкой. Он будто стекает на пол, крадётся к застывшему отцу, как охотящаяся хищная кошка. Взгляд Артура полон предвкушения, когда он цепляется пальцами за пряжку ремня Утера, ловко расстёгивает её и ширинку, тянет штаны вниз, зацепляя попутно резинку трусов, и толкает отца в кресло. Нависает над ним, упираясь ладонями в подлокотники, и, глядя в глаза, берёт в рот его пока что мягкий член. Обсасывает его, облизывает, чувствуя, как тот твердеет под его языком, забирает до основания, свободно расслабляя горло, и довольно наблюдает, как руки Утера сжимаются в кулаки, как напрягаются бёдра – он еле сдерживается, чтобы не начать толкаться Артуру навстречу. Артур, не отрываясь от своего занятия, достаёт телефон и включает камеру. Снимает своё лицо, пказушно втягивает щёки, прикрывает глаза в мнимом удовольствии и отпускает уже полностью вставший член, звонко причмокнув напоследок. – Давай... Давай сам, папочка, ну же, – шепчет Артур, поднимаясь и садясь к отцу на колени. – Давай, вставь мне – я хочу заснять, как моя дырка растянется на твоём члене. – Артур... – Заткнись. И делай, что тебе говорят. И Утер слушается. Он уже очень давно во всём слушается Артура. Аккуратно гладит между ягодиц кончиками пальцев, и медленно насаживает его на себя, пока Артур, извернувшись, снимает всё происходящее. – Вот та-ак, – довольно стонет он, опускаясь на член до конца. – Ну же, папочка, не сдерживайся. Возьми меня. Сделай мне больно, давай же, чёрт бы тебя побрал, сделай мне хорошо... И как бы Утеру ни хотелось сдержаться, он просто не может – Артур знает все его слабости, расчётливо давит на все болевые точки и всегда получает то, что хочет. Он идеален. Он так красив, что у Утера руки дрожат и колени слабеют, все волоски на теле встают дыбом, когда Артур так изгибается на его члене, когда стонет так сладко, получая удовольствие, хотя их движения слишком быстрые, слишком грубые, и пальцы впиваются в нежную кожу до синяков. Артуру больно, и ему это нравится. Нравится так, что влажные губы горят огнём, и глаза едва ли не закатываются от интенсивности ощущений. Он будто под кайфом, хотя, почему "будто"? Так и есть, Артур вмазывается этой ситуацией, тащится и кайфует от своей власти над отцом, от его зависимости – от своей зависимости, от всего этого безумия. Он так прекрасен, как бывает прекрасна лишь опороченная невинность. – Я красивый? Скажи, что я красивый, скажи, как я похож на маму, давай же, папочка, представь её на моём месте, скажи, как сильно ты меня любишь, скажи, скажи это... – Мой, мой, самый красивый, Артур, люблю... Так люблю тебя, – шепчет Утер, прижимая Артура ближе, целует нежную шею, целует всегда мягкие, словно шёлк, длинные золотистые волосы, и всё повторяет слова любви, в которые Артур всё равно никогда не поверит. Он сжимает плечи отца, двигается быстрее, громко стонет ему на ухо, и Утер резче натягивает его на себя, до боли, до громких шлепков. Стискивает пальцами упругие ягодицы, растягивает, раскрывает его ещё сильнее, вдалбливается внутрь так, что стоны перерастают в крики, обрывающиеся сдавленными выдохами. И Артур весь сжимается в его руках, пульсирует внутри и кончает, пачкая рубашку отца спермой. – Вот так. Вот и всё, – едва слышно выдыхает Артур, поднимаясь на слабые ноги. Окидывает мутным взглядом растрёпанного, запыхавшегося Утера. Тот так и сидит со спущенными штанами и стоящим членом, который Артур обхватывает рукой и за несколько движений доводит отца до оргазма. Смотрит на свою перепачканную ладонь, брезгливо вытирает её об отцовскую рубашку и, сняв напоследок крупным планом лицо Утера, сохраняет видео. – Ничтожество, – бесцветным голосом бросает Артур. Он уходит в ванную, и сквозь плеск воды Утер слышит, как Артура тошнит. Как и всегда после этого кошмара.

***

– А это Вивиан, – воодушевлённо рассказывает Гвен, указывая пальчиком на очередную блондинку, с которой Мерлину теперь предстоит заканчивать выпускной класс. Переезжать в другую страну, переводиться в новую школу на последнем году обучения – самое отстойное, что могло случиться с Мерлином в его спокойной, в общем-то, жизни. По крайней мере, так ему кажется на данный момент. У судьбы же на него свои планы, но пока Мерлин о них не догадывается и подстраивается под обстоятельства. А именно – посредством старосты класса выясняет, в каком супе он будет вариться весь следующий год. – Дай угадаю – принцесса класса? – оценив манеры и внешний вид куколки-Вивиан, предполагает Эмрис. Но Гвен отчего-то только поджимает губы и кивает Мерлину за спину. – Нет, вот наша Принцесса. Обернувшись, Мерлин видит... Его. Да, всё же парень – с ярко обведёнными чёрным карандашом глазами, которые первым делом притягивают взгляд. В лёгкой, не по погоде, кожаной куртке и узких чёрных джинсах. Золотистые волосы при каждом шаге развеваются и опадают на плечи, как у моделей в рекламе. – Он выглядит... – Как шлюха, – шипит Гвен, хотя, Мерлин в последнюю очередь ожидает от этой милой скромной девушки таких резких, злых слов. Вообще-то, он хотел сказать, что парень кажется ему больным – эти худоба и бледность неестественны, как у тех же моделей, которые сидят на своих ужасных диетах, потом рисуют на лице косметикой идеальную маску, чтобы пройтись по подиуму, а после загибаются от боли в ближайшем туалете. Но что-то в нём неотвратимо, совершенно аномально притягивает взгляд – то ли плавность движений, присущая разве что вампирам в романтических сагах, то ли абсолютно расфокусированный взгляд, будто парень этот не видит ничего вокруг, но каким-то образом умудряется обтекать идущих ему навстречу людей. – Только не говори, что и ты тоже, – страдальчески стонет Гвен, но Эмрис даже не оборачивается к ней. Ему нужно заглянуть в глаза этому незнакомцу, увидеть, убедиться, узнать... – Привет, я новенький. Мерлин, – улыбается он, вставая у парня на пути и протягивая руку. Тот поднимает растерянный взгляд, медленно склоняет голову набок. Тянет к лицу Мерлина тонкую белую ладонь с аккуратно накрашенными чёрным лаком ногтями. И Эмрис видит, чёрт возьми. Видит широкий зрачок с почти бесцветной, пепельно-серой каймой радужки. Видит, как припухли веки под слоем чёрной краски, и как румяна скрывает, насколько сильно, на самом деле, впали щёки. А ещё он вспоминает задорный звонкий смех, и яркие блестящие глаза, синева которых могла сравниться разве что с небом над океаном, и как золотистые волосы блестели на солнце, создавая над головой Артура ангельский нимб... – Парень, прости, подвинься, – раздаётся незнакомый Мерлину голос, а в следующую секунду его аккуратно, но сильно, обхватывают за плечи и просто отодвигают в сторону. Это Леон – ещё один его одноклассник, про которого Гвен уже успела рассказать. А рядом с ним – Ланс, он бережно обнимает Артура за плечи и ведёт его, не сопротивляющегося, в класс. Мерлин смотрит им вслед и не может поверить, что это – вот это – действительно тот самый Артур, которого Мерлин считал своим ангелом-хранителем, своим лучшим другом. Ещё в далёком детстве, когда один год разницы в возрасте был огромной пропастью, Артур казался ему таким взрослым, умным, сильным, красивым – идеальным. – Не обращай внимания, это нормально, – тихо говорит Гвен, взяв шокированного Мерлина за локоть. – Обдолбаться колёсами перед началом занятий – нормально? – Говорят, ему по рецепту выписывают, – теперь девушка практически шепчет, не глядя в сторону Артура и Леона с Лансом. – Он так и так запомнит всё, что будет сказано на уроке – память идеальная. Ну и отец у него – богач, школа держится на его деньгах, так что на все странности принято закрывать глаза. – Как давно Артур перевёлся в вашу школу? – спрашивает Мерлин. Гвен не сразу отвечает, разглядывая его лицо. – Почти семь лет назад, с пятого класса. И я не называла его имени. Он, как и ты, приехал из Лос-Анджелеса... Вы знакомы? Эмрис невесело усмехается. – Я услышал, как Ланс обращается к нему. И нет, мы не знакомы. Просто когда-то давно я знал очень похожего на него человека... Или, наоборот, абсолютно не похожего на этого Артура.

***

Мерлин спокойно вливается в новый коллектив, подхватывает новую для себя учебную программу и не отстаёт от остальных. Лондонская школа ничем не хуже той, в которую он ходил в ЭлЭй. Даже, наверное, лучше – здесь у него сразу появляется множество приятелей, всегда готовых помочь с подготовкой к занятиям или провести небольшую экскурсию по интересным местам города. И жизнь кажется прекрасной штукой, вот только один паззл в ней будто затесался из другой мозаики. Артур не узнаёт Мерлина. Просто не помнит его, несмотря на свою хвалёную память. Они вообще не общаются, но иногда – слишком часто – Эмрис чувствует на себе его взгляд. Обычно Артур смотрит на него из-за плеча одного из своих... Кого? Не то друзей, не то защитников, а может, любовников – Мерлин не до конца понимает, кем ему приходятся Леон с Лансом и Гавейн с Перси. «Свита Принцессы» – как презрительно зовёт их Гвен. Вот с ней почти сразу всё становится понятно, стоит только увидеть, как она смотрит на Ланса, и как меняется её взгляд, когда тот обнимает Артура. Обнимает почти незаметно, но Мерлин ясно видит в каждом его прикосновении желание поддержать и защитить. От чего защитить? Наверное, от всего мира. Потому что Ланс влюблён в Артура, как каждый хозяин влюблён в свою кошку: готов заботиться, холить и лелеять её, готов уделять ей внимание, даже если занят, и не может сопротивляться её обаянию, подстраиваясь под её желания. Но кошка всегда уходит в чужие руки. А хозяин мирится с этим и не прекращает любить. Мерлину откровенно жаль Ланса. В книгах по психологии такую влюблённость называют самой безнадёжной и самой безрассудной. А уж Мерлин этих книг перечитал достаточно. Потому он сам старается как можно реже пересекаться с Артуром – знает, что сработает рефлекс, что захочется разгадать, что там за неведомая херня творится у него в голове, откуда она взялась и как сделать из него нормального человека. Того, полного жизни и света, каким Артура запомнил Мерлин. От которого совсем ничего не осталось. Эмрис понимает, что эта задача ему пока не по силам, и старается не впутываться – ради собственного спокойствия. Но разве его жизнь когда-то шла по плану? По чьему-то чужому – да. В этот раз она покатилась по плану Артура.