I
Сон ― одно из бессознательных состояний, которое люди едва ли могут объяснить. Порой наши сны подвластны привычке ― едкой заразе, которая создаёт привязанности: к определённым звукам, без которых потом не можешь уснуть. К людям, с которыми спишь. И без них реальность собственного мира уже начинает распадаться. Остаются лишь иллюзии. Избавиться от зависимости практически невозможно. Я осознал это. Что зависим. Всегда осознавал. Но словно вы не знаете людей: мы всегда отрицаем очевидное, что сидит внутри нас и проедает день за днём, как кишечный червь. Упрямое сборище недомерков, называемое обществом, которому по стадному инстинкту мы обязаны подчиняться. К чему мыслить и рассуждать, когда за тебя всё делают другие? Но я не желал зомбироваться. Я видел множество лиц, когда был на войне. Целые отряды юродивых и ни одной юбки. Нет, может, кто-то из них и допускал в своей повседневной жизни подобные шалости, но я предпочитал об этом не знать. Себе дороже. Когда идёшь в бой, меньше всего хочется думать о том, кто те люди, которые называют себя твоими товарищами, и способны ли они подставить твою скромную тушку под пулю жадного до британской крови пуштуна. Война ― это суматоха, растерянность и хаос. Солдаты кричали, раненные просили о помощи, но дела до них не было абсолютно никому. Когда чувствуешь резкий запах собственной крови и тем самым осознаёшь свою ничтожность перед целым миром, не можешь позволить себе умереть достойно, ― желание жить обостряется втройне, желание выбраться из этой ямы, выкарабкаться с общественного дна. Чтобы не быть забытым. Очередным неизвестным солдатом. Одним словом ― сумасшествие. Погибали и дети, и женщины. Выжили немногие. Кто-то потерял докучливого брата, кто-то ― нелюбимого жениха, мужа или сына. Я потерял лишь самоуважение и сотню солдат. Их лица запечатлены в моей памяти. Я был зависим от войны. Но люди создают куда более прочные зависимости.II
В Лондоне шёл дождь. Редкие прохожие семенили по улицам, скрываясь под чёрными зонтами и не обращая внимания ни на кого вокруг, словно существовали по отдельности. Моя война сменилась новым временем: временем необычных и странных знакомств. Когда я стоял перед зеркалом, после стольких лет уже привычно глядя на своё отражение, где по ту сторону на меня смотрел точно такой же опустошённый и обезображенный шрамами мужчина, раздался звонок в дверь. Можно было подумать, ошиблись адресом: кому мог понадобиться брошенный самой жизнью полковник в отставке, добившийся разве что расположения сотни разгульных девиц в свои времена? Женщины ― существа коварные, пока дело не доходит до того, что они стонут под тобой, лёжа на полу в самой из непристойных поз. Хрупкие они только в нашем, мужском, представлении и убеждениях. За дверью никого не оказалось. Я уже хотел захлопнуть её и с миром отправиться по своим делам (разливать по стаканам дешёвый бурбон и «оттачивать мастерство», раскидывая карты по рукавам да незаметно просовывая удачливый туз в берцы), как заметил под ногами конверт. И неразборчивую надпись на нём: «Полковнику Морану». Мужчина в письме представился как «Мистер М». Мне это о чём-нибудь говорило? Абсолютно ни о чём. Размытые высказывания, долгие и, казалось бы на первый взгляд, лишённые всякого смысла повествования только путали. Словно ко мне по ошибке попали чужие мемуары ― муть несусветная. Только язык их был не столь художественным, сколько каким-то механическим и интегрированным. Математического склада. Это оказалось приглашением. Не на романтическое свидание от обаятельной незнакомки, конечно, ― впрочем, не уверен, что тогда уже меня заинтересовало бы подобное предложение, ― а приглашением на встречу. И не в форме вопроса или просьбы, а дерзновенное становление перед фактом: были назначены день и время, мне оставалось только явиться. Кто бы мог знать с первых же секунд, во что ввязывается. Меня манили сладкие речи о нескромном будущем (нехилые n-ные суммы, что тут скажешь), признаю. Но было кое-что ещё.III
Каждому свойственно совершать ошибки. Важно, что и где ты сделал не так и какие могут быть последствия. После скучных лет в Итонском колледже меня надолго занесло в пустыни. Служба успевает хорошенько приесться за годы, поразительно однообразные, как сплошной чёртов день сурка. Заканчивается же всё тем, что тебя выбрасывают с привычного поприща, как блохастую дворнягу, потому что действовал не по уставу. Чего не прощают на служении у офицерских самодуров, независимо от целей и благих намерений, так это импровизацию и вольность в исполнении приказа. В итоге скандал замяли (всё-таки герой войны), и по поручению сверху я подал в отставку, избежав тем позорного увольнения и бесчестья. Вкушая все прелести вольной жизни, я вновь увлёкся охотой, вспоминая вылазки в лес и своего долбанутого папашу. Сэр Огестес, чёрт бы его побрал, отличался высоким самомнением и не терпел, когда к нему обращались по-простому ― без приставного «сэр» перед именем. Казалось, этому закону должны были подчиняться даже отловленные им куропатки. Но меня всегда бросало от одного увлечения к другому. Ещё с детства трудно было сконцентрироваться на чём-то одном, и я изучал то, к чему лежала душа в определённый период. Наркотики ― фармакология. Деньги ― финансы. Правда, надолго меня не хватало, и я бросал увлечение, толком и не начав. Затем были скотч и Лас-Вегас, где во мне разыгрался азарт. Это неудержимое желание. Когда только садишься за карточный стол ― понимаешь: честность ― благодетель, но в картах она сулит неизбежный проигрыш. Выстрой тактику, обладай хоть феноменальной памятью, и всё равно твой противник, как правило, окажется умнее тебя; не отстанет, если не превзойдёт. И тогда остаётся только обман ― благодетель в мире карт. Сэр Рональд Адэр. Выскочка ещё тот, как и мой покойный папаша. Любил карты, подозреваю, почаще собственной жёнушки, судя по левой руке (я о кольце). И обладал на редкость противным голоском. Врубал свою сирену каждый вечер за общим игральным столом. В один из таких вечеров ему катастрофически не везло. И этой суке взбрело в голову обвинить меня в шулерстве. (Чего, естественно, и быть не могло, право слово, вы же меня знаете). А чуть позже Ронни убили револьверной пулей в одном из переулков. И разве не случайность, что как раз накануне вечером при всём честном народе я размахивал своим револьвером! Он, наверное, уже и стрелять не способен. Бог мне судья. Да ладно, не верю я в Бога. Идиот, что тут скажешь. В общем, обвинение повесили на меня (какая неожиданность). Взяли под суд, выпустили под залог и расписку о невыезде. Из-за всей этой чертовщины меня и улицы мести не брали. Естественно, предложение мистера М. меня привлекло. Также в письме говорилось о том, что с меня были сняты все обвинения. Да этот М. чёртов Бог! А, нет, в религию всё равно не подамся. Было и несколько иных вещей, которые меня, мягко говоря, смущали. По смутным и замудрёным предложениям можно было только догадываться о какого характера работе шла речь, но я решил сходить на встречу ― чёрт ногу не сломит ― и узнать всё наверняка.