Адель Гюго

      Последние проблески сознания говорят мне о том, что я снова в окружении родной речи и, к сожалению, врачей. Меня вернули к отцу, и тот был вынужден поместить меня в психиатрическую лечебницу. Здесь я продолжаю писать, но только прочесть эти записи уже не может никто, дело не в почерке, я, кажется, изобретаю свой собственный язык, на котором и посвящаю все свои мысли возлюбленному. Мне невдомек, что у него семья, дети, что из повесы и картежника он стал семейным человеком и о моей пропаже, наверное, думает с облегчением, а о чувствах моих, наверное, рассказывает с самодовольным смехом, когда мужчины в курилках делятся своими былыми победами на любовном фронте. -- Эка эта дурочка по мне с ума сходила! - прогогочет он, выпуская дым от сигары. – Как сходила… Сходила. И сошла. До глубокой старости, пережив отца, я останусь в четырех стенах больницы, но не это заключение будет тяготить меня. Заключённой останется моя душа, на дне его зрачков, там, где и оставила я ее при первой встрече и последние мои слова, естественно, последний выдох мой отзвучит его именем.       Как в пошлейшем романчике, как в глупой мелодраме…с той разницей, что …по-настоящему. Моё же имя навсегда закрепится в психиатрии, как наименование «синдрома»…долгой и безответной, маниакальной и всепоглощающей любовной зависимости, от которой так и не найдут лекарства. Потому что это не синдром, и не болезнь, это Дар, это когда Амур, вместо одной стрелы вонзает в бедное, человеческое, слабое сердце твое сразу колчан стрел, еще дюжину пуль и поливает все это чем-то пьянящим и нестерпимо жгучим.       Ну что, Уильям? Есть повести печальнее на свете. Ромео и Джульетте повезло еще быть вместе, насладиться взаимностью чувств, повезло умереть в один день. Реальность же, пусть и с виду самая книжная и надуманная, куда жёстче и губительней. Поэтому еще раз задумайтесь, когда страстно взываете о любви, то о какой именно, и не приведи господь Амуру хоть немного перестараться.