Маленький граф с высоким именем

- Человек может гореть Не сжигая Ровно до того момента Пока на нем нет трещин. Можно представить, что человек – это тонкий лист бумаги. Если его помнешь или, хуже того, порвешь – снова сделать этот лист прежним не получится. Не получится сделать его таким же добрым. Человек начнет закрываться ото всех, живя в собственном мире, в своем собственном отчуждении, придуманном им самим. Характер мгновенно испортиться, может быть, вы даже убьете все его доверие. Все это детское, что остается в человеке, когда он вырастает. Да почти ничего не остается – многие перестают гореть, не сжигая, когда они переступают черту детской беззаботной жизни и становятся подростками. После, многие начинают делать все только для себя. Они перестают светить, делать добро другим. А иногда – даже наоборот, начинают сжигать других, подавляя своей силой. Чаще всего я все же вижу холодное безразличие. Не думаю, что каждый поможет человеку, упавшему на улице. Какие мысли придут в вашу голову в первую очередь? «Очередной алкоголик, бомж». Ну и пусть. Неужели такие люди настолько отвратительны, что они недостойны вашей помощи? Может быть, кто-то сильно обжог их в прошлом, и они стали такими. А может они все еще светят? А может они тоже хотят быть кому-то нужными? Может они хотят кому-то помочь? Не задумывались. – Даже не вопрос. Знаю точно, не задумывались. Потому что не светите, точно вам говорю. - Прошу прощения, сын. Но кому ты это говоришь? – я даже не слышал, как в комнату зашел отец. Да, я говорил сам собой. Он скептически посмотрел на меня. Даже как-то холодно, будто я говорил какую-то чепуху. - Честно говоря, хотел бы сказать людям, - я же пытался смотреть с каким-то теплом. С тем, что еще осталось в моем сердце. Да, я очень любил папу, не смотря на его холодность. - Людям? – мне показалось, что он вот-вот засмеется, - Они бы не стали тебя слушать. Никто не хочет ничего менять, пойми уже это, - эго ответ показался мне немного грубым, но я всегда прощал это. - Но кому же мне еще рассказывать то, что идет из груди? – мне хотелось заплакать. Нет, я конечно же понимал, что не каждый захочет слушать маленького мальчика, но… Не собственный отец. Он сел рядом со мной, поцеловав в лоб. И начал говорить, совсем тихо: - Говори это самому себе. Говори это мне, говори знакомым. Никогда не говори людям, не поймут, - меня обняли. Все разы, когда меня вот так обнимали можно пересчитать по пальцам, я рос в строгости, - Говори тому, что горит. Говори тому, что светит. В конце концов, свети без слов. - И когда я вырасту, тоже продолжать светить? Или тогда можно будет все-таки стать обжигающим? - Сейчас всем проще быть обжигающими, Сантаро. Даже я стал таким, за что себя вечно упрекал. Легко говорить о том, что нужно светить. Сложно не обжигать, вот чего я тебе скажу. Но, я буду вечно желать того, чтобы ты лишь светил, - эта искренняя и честная улыбка, которую я помнил из самого детства, пронес с собой как отрывок памяти. - Тогда я буду светить! Честно – честно, я обещаю тебе, папочка! - Тогда я уверен в тебе, мой маленький философ, - «философ», какое слово. Меня никогда так никто еще не называли. Не думаю, что это делает мне особой чести, но я правда рад этому званию. Ведь философ это тот, кто умеет мыслить. А если я умею мыслить, значит, я сумею изменить этот мир, что-то в этом мире. И когда-нибудь кто-то заговорит моими словами. А может быть, я даже напишу книгу. - Не забудь о своем обещании, когда подрастешь. Взрослые часто забывают свои детские обещания. - Нет, папа. Ты всегда растил меня ответственным человеком. Значит, я должен выполнять каждое обещание, которое я даю. Значит, я должен отвечать за каждое свое слово и каждый свой поступок, за его результат. Тогда на меня, верно, смогут положиться другие люди. Тогда мне, верно, станут доверять. И я тогда, верно, смогу подняться. - Слова настоящего мужчины, а не мальчика. Я рад, что у меня растет такой сын. - А я рад, что у меня есть такой папа, - правда рад. Он никогда не скажет ничего лишнего. Поддержит в нужный момент. И, верно, поможет мне гореть…