Несовершенная реальность

Микло, N тысяч лет назад       За дверью явственно послышались голоса. Я приподнялся в своём углу, невольно поморщившись от звяка цепи – так не хотелось, чтоб снаружи слышали какое-то моё движение. Я мог сохранять неподвижность часами и сутками, но всё же иногда мне необходимо было сменить позу, и это вызывало ничем не глушимую досаду.       – Я не изменю своего мнения, и ты это знаешь, - голос Гонщика нельзя было спутать ни с чьим другим даже издали, - это единственная оставшаяся возможность вернуть его к жизни, и мы должны её использовать.       – А я повторяю, что я против. Никто не может предсказать его реакцию, и возможно, мы потеряем его окончательно.       – Ред Алерт, я не утверждаю сейчас, что ты не прав. Но разве то, что мы имеем в данный момент, почти не равняется понятию «потерять окончательно»? Мы обязаны рискнуть. Иначе… Иначе ты сам знаешь, что.       Видимо – иначе меня деактивируют. Как безнадёжного. Я притушил оптику – временами и скудные сумеречные картины моего бокса были для меня чрезмерны. Как же я давно желал этого… Как надеялся, что этот разговор всё же зайдёт. Из соображений разумности. Сам я поступил бы так. Но они, упрямые они… Что бы они там ещё ни придумали, это будет только очередным бесполезным мучением меня. Только бы это поскорее закончилось… Почему я по своей воле не могу прекратить своё функционирование? Я и так свёл, ограничил его к минимуму, почти не шевелясь, не издавая ни звука, ни к чему не прислушиваясь, ни на что не глядя. Иногда удавалось практически не думать, не иметь в голове ни единой мысли. Но упрямая периферия каждый раз вступала в конфликт с генеральной линией центрального, и тогда всё начиналось по новой…       Они уже близко. Они уже у дверей. Слышен топот лёгких маленьких ног – видимо, с ними там и Белая, до последнего умоляя их быть осторожнее, поберечь меня, не сказать и не сделать ничего неосторожного…       Загорается свет – постепенно, мягко, как в замедленной съёмке – видно, так они договорились, чтоб не травмировать меня ни одним резким движением.       – Здравствуй, Коготь.       Я лишь слегка поворачиваю голову на голос – лишь потому, что не вежливо не замечать, ведь они же не виноваты, что мне не хочется никого видеть, что мне не хочется просто существовать.       – Как твои дела? Я знаю, что весьма неутешительно, - ладонь Ред Алерта коснулась моей ноги и дрогнула, когда снова тихо зазвенела цепь.       – Но мы смеем надеяться, что у нас есть кое-что, что сможет всё изменить…       Белая действительно с ними. Смотрит от дверей таким… нет, не укоризненным взглядом, но не менее для меня тяжёлым. Прости, девочка. Простите все. Я знаю, самое ужасное – что я знаю, сознаю свою вину, но ничего не могу поделать. Я не посмею возразить никому из вас, кто скажет, что тоже испытал боль, и не меньшую, чем моя. Я вовсе ничего не скажу тому, кто встряхнёт меня в очередной раз за грудки и скажет, что квинт побери, я не смею дальше раскисать, что как бы тяжелы ни были потери, как бы глубоки ни были раны – надо вставать и идти дальше, надо дальше сражаться – потеряв друга, ты оставляешь память, и живёшь уже ею, и с нею идёшь в бой. Что последнее дело себя хоронить, что он сам этого бы не хотел… Знаю я, всё знаю. Я сам не раз говорил все эти слова, я сам поднимал, уговаривал, утешал – а иногда бил… Я не знал тогда значения собственных слов. Мне стыдно, мне безумно больно и противно от себя самого, но милые мои товарищи, увы, есть у каждого предел выносливости, рубеж, за которым лежит пропасть без надежды и выхода. Я просто думал, что мой-то никогда не будет пересечён. Простите меня и отпустите. Почему вы не хотите меня отпустить?       – Коготь, прошу тебя, послушай нас. Я знаю, что ты умеешь не слышать и не осознавать то, что тебе говорят, что иногда отключаешься почти полностью… Прости, что мы заблокировали тебе возможность сна – мы слишком боялись, что ты можешь из него однажды не выйти.       Тихий, терпеливый голос Гонщика заметно дрожит. Почему? Он ведь с самого начала наблюдает меня. Три попытки самоубийства, периоды буйного затмения в чередовании с периодами тихого, апатии в законченной стадии без малейшего желания что-то чувствовать и осознавать. И снова и снова они кроили мои цепи – то снижая сенсорную активность до минимума, то мешая мне окончательно погрязнуть в мире собственных воспоминаний. Кажется, что такой была вечность – потолок ремблока, приборы, мониторы, провода, тихие, запинающиеся, виноватые голоса – а иногда отчаянные, резкие, требовательные, разницы решительно нет. Глаза Белой… Тебе так больно, малышка – потому что ты не можешь, как раньше, сказать это безумное ободрение: «он вернётся». Он не вернётся. А значит – не вернётся и твой командир. Не нужен мне такой вариант реальности. Я не смогу в нём жить. Поэтому прости, но отныне меня увидеть можно только здесь – в этом маленьком изолированном боксе, специально оборудованном для пациента с повреждённой психикой. Для безнадёжного пациента… Я предпочёл бы, чтоб все забыли о моём существовании – но они упрямо ходят, и тянут, тянут меня из самого страшного зыбучего песка, не отпускают – несмотря на этот страшный диагноз, на остановившийся, никого и ничего не замечающий взгляд, на эти цепи, приковывающие меня к стене – для моего же блага… Как вы не поймёте – это было то, после чего я не смогу подняться. Пройти всю войну, вытаскивать друзей и мирных жителей из-под горящих обломков на пяти планетах, терпеть крушения над бушующим кипящим морем лавы, над ледяной пустыней, над неизвестностью, объятой плотным мраком… Я тысячу, не меньше тысячи раз вместе с другими отходил от края неминуемой гибели. Отходил победителем. Для меня не наступил тысяча первый раз – меня столкнули за край. Как вы не поймёте – это можно было пройти только вдвоём. Не всё можно пережить. Не всё.       И самое страшное – что они, явно или интуитивно, понимают. Я ненавижу себя за ту боль, которую вынужден им причинять, и все эти периоды буйных приступов я на самом деле решал в голове одну логическую задачу – почему же нельзя было, чтобы и моя жизнь кончилась в том бою. Я не могу перечислить названий всего, что они пробовали, но я убеждён – они бились надо мной более чем добросовестно.        – Коготь, мы пришли к тебе не просто поговорить. Ты слышишь нас? Тебе нужно пойти с нами. Это важно. Ты можешь встать и пойти с нами?       В дело вмешивается Белая, её тоненькие, но удивительно сильные руки помогают мне подняться и сделать первые шаги – твёрдости в ней не меньше, чем в танке, и я позволяю себе даже криво улыбнуться, когда Ред Алерт отстёгивает от стены мои цепи – но не от моих рук и ног, конечно.       Впервые за очень, очень долгое время я выхожу в коридор. Умеренно освещённый, пустынный самый дальний коридор медотсека. Сюда никто не зайдёт случайно, здесь ходит только персонал, и то не весь. Но всё же нет-нет, да и упросит кто-нибудь из команды – очередной акт мучения и самомучения, повидать Когтя.       Куда они меня ведут? Зачем? Надеюсь, что не в лабораторию. Не потому, что у вас что-то наконец получилось… Что-то из того, чего хотел циничный ублюдок Истребитель – сохранить силу и мощь… Мало ему меня… Никакой контроллер не поможет ему, если я увижу это. Твоя периферия, казавшаяся неотъемлемой часть тебя, твоя плоть, уже больше не служащая тебе… Записанная память никого не обманет. Один из тех, которые сидят в каждом из нас. А ты? Где – ты? Тебя больше нет и не будет никогда, и от одной этой мысли способно рухнуть на землю небо. Небо, ставшее пустым без не летавшего в нём...       Неприметная дверь. Тихий писк кодового замка.       – Я по-прежнему считаю, что тебе это бесполезно, а может – и вредно, Коготь. Но Гонщик считает, что это необходимо. И уверяет, что Ретчет, если б был здесь, был бы с ним одного мнения. А они всё же дольше знают тебя. Что ж, может, тебе и стоит узнать. Если это поможет тебе…       Подталкиваемый в спину Гонщиком, я вступил в неизвестное ранее помещение.       Свет. Без преувеличения, радужный от множества разноцветных мониторов и ламп. Почти тишина. Почти пустота – приборы и оборудование не в счёт. А в центре комнаты…       Меня подталкивают снова, я медленно, как говорят люди, на ватных ногах иду к этому. Звеня своими каторжными цепями. Скрипя давно не смазанными, застоявшимися суставами.       Матово-прозрачный купол из стеклопластика. Что внутри, что снаружи – умопомрачительные змеи проводов. Там, за прозрачной, призрачной гранью мечутся голубые молнии, там что-то дрожит, искривляется, изгибается. Силовые поля… Очень мощное напряжение…       Я подхожу к капсуле совсем близко, настолько, что отступать поздно, можно только приблизить лицо к её поверхности, вглядеться…       Кабели. Цепи. Провода, датчики, знакомые и не очень миниатюрные приборы, пробегающие голубые искры, загорающиеся и гаснущие экраны. Четыре небольших генератора обнимают капсулу с четырёх сторон. Там, в этом сплетении, в этой сети, за всеми этими кружевами…       Я делаю непривычное, точнее – почти уже забытое, я фокусирую оптику, стремясь разглядеть. Сквозь слой стеклопластика. Сквозь силовое поле и сполохи электроразрядов. Сквозь клубки змеящихся проводов, ощетинившиеся штекерами и датчиками. Я вижу очертания маленькой фигурки – изогнутой, изломанной, опутанной и прошитой множеством кабелей и проводов, обсаженной хищно мигающими мини-приборами. Живой клубок извивается, то показывая, то вновь скрывая от меня что-то. Вот фрагмент брюшной секции – целый пласт брони отсутствует, и в оплавленные края уходит толстый шланг – по всей видимости, искусственное питание. Вот ужасающе тонкие руки – словно обглоданные, лишённые не только обшивки, но и части деталей, опутанные всё теми же узами, скрепляемые налипшими сверху приборами на скобах. Обрывки обгорелых проводов, обнажённые микросхемы, тихо, медленно пульсирующие шланги… Израненный клочок жизни, чудом вырванный из лап смерти. На один, на один волосок не мертвец. Я видел такое. Да что там, большинство из нас, хоть краткий миг, сами были такими.       Я вглядывался долго, упрямо, напряжённо, сопровождающие застыли за моей спиной, словно их и нет. Размытые, сквозь столько-то преград, очертания лица, тоже ободранного когтистой лапой небытия. Тусклый, едва заметный голубой свет линз.       – Пилот…       Слово сорвалось с губ, и разбило жизнь на две части – до и после. И разбило его – этот фальшивый, подменённый мир, который я не хотел принимать и не принял.       – Он жив, Коготь. То есть… Почти жив.       Ноги меня почему-то больше не держали. Я сполз на пол, встал на колени перед капсулой, продолжая прижиматься носом к поверхности, тихо скрести пальцами, вглядываться в смутные очертания… Словно в иллюминатор, за которым раскинулось море звёзд… Вселенная… Моя вселенная…       Медики подошли ближе. Спиной чувствую – все наготове. Ждут – как я среагирую, как реагировать им. А я смотрю на эти шланги, мерно и спокойно перекачивающие энергон. На голубые искры, разбегающиеся по проводам. На ползущие по мини-экранам зигзаги и линии.       – Пилот… Центральный… Он… Он…       Мука и страсть в моём голосе заставляет Ред Алерта нешуточно вздрогнуть и броситься было ко мне – с парализатором, специально для меня переведённым в безопасный режим, но Гонщик его удерживает. Я не могу разглядеть лицо… Да впрочем, и не пытаюсь – я не смею смотреть на лицо, предпочитая очерчивать взглядом шланги и провода, тонкие линии словно бы обглоданной руки… Я не думал, что увижу… Я не должен был видеть… Никто не должен был… Сердце… Исходник… Пилот… Я задохнулся, произнеся только мысленно – Орион…       Я прислонился к капсуле спиной, закрыл лицо ладонями. Но перед мысленным взором стояла, намертво впечатавшись, эта картина – твоя гробница… Твоя колыбель.       – Почему вы мне не сказали, что пилот выжил?       Гонщик подошёл, присел рядом, незаметно – как он думал – ткнул в меня портативным диагностом.       – Потому что я не уверен, что это называется выжил. Что с таким «выжил» можно приходить, допустим, к тебе, и так пережившему… шок… Ты не медик, Коготь, но даже ты видишь и понимаешь, как тут всё… Ты знаешь, Смертоносец… нанёс очень удачный удар. Не просто повредивший какие-то центры, а отсёкший связь между центральным, пилотом, и периферией, то есть, собственно телом. Ты прекрасно знаешь, что при подобном разделении чаще всего выживает, так сказать, тело – наблюдал такие случаи ещё в Академии.       Наблюдал… Я вспомнил тот единственный случай, тот недолгий миг, когда я ощутил себя – себя-корпусёнка – внутри трансформа. Израненного, изломанного, пронзённого тысячью штекеров, припаянного к изогнутым металлическим стержням – обжигающе, остро, безжалостно… Запертого, в темноте, в тесноте, в жестоких объятьях чудовищной механической утробы… После этого сбоя во мне и зародились зачатки чудовищной клаустрофобии, сошедшей на нет только в последнее время – когда мне стало плевать на всё вообще…       И откуда-то явилось – не иначе, мысленный сигнал? одно слово – Кальф. Я вздрагиваю и отворачиваюсь. В таком состоянии – и помнить… И что помнить…       Кальф – это слово не услышишь случайно. Крупный астероид, с небольшую планету, один из подобных ему в туманности Прикса. Чем знаменит? Редкими минералами главным образом. Поэтому время от времени за эти объекты разгорались территориальные споры, а то и нешуточные бои – вокруг было три расы, которые с разной степенью обоснованности предъявляли на них права.       Так вот, замечательно даже не то, что в один прекрасный день там обнаружились Динозавры, мирно грабящие месторождение – точнее, отбирающие у разработчиков уже добытое, поскольку сами на столь сложное действие не способны. Замечательно то, что мимо по каким-то делам пролетали мы двое.       Нет, ты, конечно, раскидал бы их и один – хоть поодиночке, хоть вместе слепленных. Но на беду, как говорится, из-за угла вывернул в полном составе отряд Львиноморда. Они, так сказать, курить отходили.       Да, вот теперь пришлось несладко. Тебе, разумеется, досталось больше. Проще говоря, ты потерял возможность трансформироваться и лететь. Эти шакалы уже радостно потирали лапки, какой замечательный они подарок притащат своему повелителю. У них как раз и подходящая энергетическая сеть имелась, тащить тебя в ней было бы очень удобно.       Я понимал, что по дороге, при благоприятном стечении обстоятельств, они тебя могут и угробить. А если и довезут живым – так это легко могут исправить там. Тебя надо просто хотя бы оставить здесь любой ценой. Сигнал СОС уже послан, патруль тебя обязательно подберёт, доставит в ближайший ремблок, а там можно не волноваться. Я, конечно, мог бы пытаться тебя оборонять сколько смогу, но в таком количестве они легко могли бы разделиться – кто-то нашинковал бы меня в капусту, и ещё хватило бы могильщиков похоронить меня в местной ужасно драгоценной почве, а остальные подхватили бы тебя и как миленького уволокли, и нифига бы я из кучи-малы на помощь тебе не выбрался. И тогда я нашёл, как мне кажется, единственно верный выход. Я предложил им взять меня вместо тебя. Дескать, если уж тащить пленника – то с максимальными для себя удобствами. Потому как меня можно окружить сеткой, а лететь я могу сам, двигатели надсаждать не придётся.       Вот за что люблю этих ребят – они тупые. С радостью согласились. Полетели полным парадом – никому не хотелось пропустить реакцию повелителя на столь шикарные, выше всякого ожидания, подношения.       Увы, удрать по дороге, как собирался, не получилось – энергетическая сеть всё же мощная штука. Удрать при посадке, когда эту чёртову сеть сняли, не вышло тоже – мне тут же спокойно и хладнокровно прострелили крыло. Дескать, досюда ты долетел, молодец, а дальше тебе и незачем.       Повелитель, как я смутно и предполагал, был рад, да не совсем. Проще говоря – когда услышал, что был ещё и Прайм, пришёл в ярость. Лучше бы эти парни побольше молчали, честное слово, целее бы были.       В итоге крайним, конечно же, оказался я. На мне оттянулась вся база – Смертоносец сорвал злость за собственных тупых подчинённых, не сообразивших, что вместо одной из самых больших радостей предоставили повелителю куда меньшую, Львиноморд сотоварищи – за полученный втык от начальства. Динозавры почти не участвовали – им достаточно весело было и смотреть. К тому же, они за нагоняй не сильно и огорчились – они, как дети, долго зла не помнят.       Я не мазохист, это все прекрасно знают. Но в этот раз я считал каждый удар, радуясь, что он достаётся не тебе.       В общем, было это всё весело, но, к счастью, недолго. Смертоносец взял меня на место очередной стычки – чтобы прикончить на твоих глазах, а ты бы мучился. Это было его стратегической ошибкой – мои ребята меня быстренько отбили. А дальше оставалось только лежать в ремблоке у Белой, кушать энергончик и слушать вести с фронтов – вполне, надо сказать, утешительные.       Как можно… Быть таким… И помнить это…       Память… Просто память… Как это жестоко… Не меньше, чем само понимание – «он – и не он». Вот так одним словом указать мне: ты на себя посмотри…       А дальше можно назвать какое-нибудь следующее слово. Вон хоть – Мора. Пустынно-гористое место на Сиднее, где у людей стояла сейсмологическая станция, куда мы часто приезжали – помочь чем-то, а чаще просто из любопытства и интереса к жизни белковых. Там одно время ввиду возможности добывать быструю и дешёвую энергию (все необходимые ископаемые имелись) велись затяжные и нудные бои. И вот в этих-то горах и назначил тебе как-то встречу Львиноморд, дабы обговорить условия, на которых они, так и быть, отступятся от этого места и оставят в покое людей. Естественно, прийти ты должен был тёмной ночечкой, один и без оружия.       Как раз никто не сомневался, что ты попрёшься. Что ты, это же шанс спасти людей – осада, взрывы и практически не работающая связь измордовали их уже сверх меры. Да, ты заявил, что идёшь и точка. Беда только, что, страдая лёгкой формой топографического кретинизма, сам к нужному ущелью дороги боялся не найти, и спросил у меня. Я, ничтоже сумняшеся, указал тебе в прямо противоположную сторону. А туда, куда нужно, пошёл сам.       Поскольку звук с неба обязательно должен был насторожить, двигался я по земле. Ты хотя бы представлял себе самолёт, едущий на колёсах по земле – и так метров сто от станции до гор, по не очень хорошей дороге и не очень хорошей видимости? Дальше ползти уже было нельзя, следовало принять приемлемую форму.       Естественно, как только я подошёл к означенному в договоре ущелью, сверху на меня что-то упало – не что-то, вернее даже, а кто-то, сидевший в самой что ни на есть классической подлой засаде. И пустил в ход короткий клинок из тех, которые я так ненавижу – подлое оружие, подлое - пропоров на боку обшивку. Впрочем, поскольку я чего-то подобного и ждал, то пострадал не сильно. Клинок из лапы повезло выбить, и шансы практически сравнялись. А когда нападавший к тому же впал в ступор, увидев, что перед ним немножко не то, что ожидалось, то появился и перевес. А дальше засаду ждал ещё менее приятный сюрприз – я тоже пришёл не один…       В общем, когда ты вернулся – грязный, усталый и злой, сообщив, что излазил всё и Львиноморда там не было – то был нешуточно удивлён, увидев искомого и необретённого у нас. В плену. Собственно, на условии освобождения начальника его отряд и оставил данное место, кстати говоря. И как ты на меня потом ещё обиделся в ключе «так ты меня, оказывается, ещё и обмануть способен»… Да конечно способен, капитан – если в целях предотвратить ваше героическое самоубийство. Только вот в этот раз… В этот раз… В сотый, в тысячный раз спрашиваю себя – неужели я ничего, совсем ничего не мог сделать?       – Это не жизнь всё-таки, к сожалению, - вывел меня из прострации Ред Алерт, - это затяжное балансирование на тонкой-претонкой грани окончательного небытия. Бытие пока может быть только таким. Сам посмотри – его существование зависит от каждой из этих деталей, от их хрупкого баланса. Мы молимся на этот хрустальный замок, как говорят люди – дохнуть лишний раз не смеем. Малейший сбой, скачок напряжения – и его не станет, вероятно, уже окончательно. Но даже если и не так – у нас нет абсолютно никакой гарантии, что вот из этого его состояния ему есть хоть какая-то дорога. Новый трансформ – это не шутки… А в старый вернуть мы его не можем – теперь, спустя столько времени, периферия отторгнет его. Честно сказать – я не знаю, что делать. Чего ждать и на что надеяться. Но отключить его – хотя это вроде бы оправданно и разумно – сам понимаешь, ни у одного из нас не поднялась бы рука. Даже если все выкладки говорят за это – никто из нас не повернёт рубильник… Как никто из нас не уничтожил бы и тебя, Коготь. Хоть проси этого, хоть приказывай.       – Но я не знал… Не знал, что он жив… Всё это время я сидел там – и не знал… Если б вы только представить могли, как ощущается, как выглядит мир без него… Это ощущение неправильности, невозможности жизни. В Университете мы создавали такие модели на компьютере в порядке изучения – миры с неправильным набором характеристик, миры, которые не смогли бы существовать, в которых никто не смог бы жить… Если б вы знали, как это жутко…       Оба смотрели на меня, тихо переглядывались и тихо улыбались. Ещё робко, не смея, только пробуя надеяться. Получилось? Получилось же? Не хуже, а лучше? Утопающий вынырнул из-под воды. Судорожно глотает воздух. И пусть в голове у него ещё шумит, пусть в лёгких, в желудке, в ушах, везде – вода, пусть от переохлаждения сводит ноги… Он жив. Он над поверхностью. Он на пути к спасению.       – Не важно. Не важно, насколько это хрупко, и нереально, и сложно. Это же – он. Он не единожды уже совершал невозможное. И я… Я тоже совершу невозможное. Я не мог жить даже для того, чтоб отомстить за него. Но я буду жить для того, чтоб помочь ему вернуться. Ничто, все силы вселенной теперь не отнимут у меня веры – он будет снова жить. Я перетащу его через грань. Я жизнь положу на то, чтобы… Чтобы не было никаких перебоев с питанием. И на то, чтоб найти ему новые блоки. Чтобы дать новое тело. Вы ведь поможете мне, поможете?       Маленькая ладошка Белой легла на мою руку.       – Да, командир. Поможем. Земля, 21 век – Закулисье

Я – смерть и рождение; Я – взлёт и падение; Я – мир и боренье, покой и движенье; Я – то что ты ищешь, чего избегаешь. Я – то, что ты жаждешь и что отвергаешь. Походкой беспечной, Пришла ниоткуда, Была я извечно И вечно пребуду, Какой меня видишь, Такой к тебе выйду, Погибельной страстью, Любовью и жизнью! Не счесть моих ликов, Не счесть воплощений, Предсмертный твой крик я, И стон наслажденья. Блуждая во мраке, Открой мое имя Какой меня видишь, Такой к тебе выйду! Сделай выбор, маг! Только руку протяни! Сделай первый шаг, Покрывало подними! Я – купол небесный, Я – недра земные, Молитвы святые И смрадная бездна; Я – мать твоя, Рейстлин! Я – смерть твоя, Рейстлин! Соперник и недруг! Сестра и невеста! Не счесть моих ликов, Не счесть воплощений, Предсмертный твой крик я, И стон наслажденья! Прочти эти знаки, Что я начертала, Со смутного лика Сорви покрывало! Во мраке бессилья Премудрости мало. Познай свою гибель! Познай свое благо! Меж страхом и верой, Надеждой и крахом Один только выбор, Одни только шаг твой. Сделай выбор, маг! (Хелависа - «Изида под покрывалом»)

      Да, история Когтя так и не была дописана до конца. Из разрозненных кусков, которые были записаны, какими явились, ответов на многие вопросы не найдёшь. Когда, как и почему оба корабля попали на Землю. В каком виде и состоянии туда попали Коготь и Прайм. Получил ли Прайм новый корпус, вернулись ли к Когтю рассудок и способность летать. Из отдельных обмолвок можно предположить, что Победоносцем было не тело Прайма, а изменённый травмой Коготь.       И из всего, что было записано и даже что сказано, не явствует, была ли смерть Когтя последним аккордом его безумной жизни. Для этого нужно знать слишком много – кто мы, и что там, за гранью. Умираем ли мы насовсем, когда все силы ремблока исчерпаны, существует ли эта искра, заменяющая трансформеру душу, и куда она уходит… Душа Когтя ушла к Юникрону, а он играет по своим, совершенно непредсказуемым правилам.       Что было? Конечно, это был ещё не полный конец. Были ещё финальные аккорды при опустившемся занавесе. Было покушение на Аллмарка в реальности Anno Domini и его отчаянная попытка продраться через дебри не принимающей его больше Веды к Тьерии – я не верю, что ты убьёшь меня…       И было завершение игры окончательное – сорваны маски, для меня, и своя правда – для них. Ничего такого, просто личные отношения двух молодых воинов сборной солянки этого третьего Прайма в моей жизни, ставшие предметом безобразных разборок. Просто понимаете, один бывший сослуживец Когтя соблазнил несовершеннолетнюю девочку, которой, правда, до совершеннолетия всего-то ничего оставалось, но она вся такая тепличная, наивная, жизни не знающая, да как он мог, ну как он мог…       Да я даже не спрашиваю, а ваше-то собачье дело какое, товарищеский суд совести наше всё, если личное влияет на работу – воспитательного тумака будет выдано всем... Нет, Коготь и утешать очень даже умел. Но только после начальственного втыка – соберись, тряпка, ты автобот, любовные страдания не страшнее последствий десячьего вторжения. Но что произошло в данном случае? Ещё не случилось никакой трагедии, никто никуда не умер, не забеременел, пока не наложил на себя руки. Будут вместе – совет да любовь. Разойдутся – выяснят отношения между собой. Для меня – нет детей, есть младшие воины. Если девочка достаточно взрослая, чтоб таковым считаться, то достаточно взрослая и чтоб распорядиться собственным телом. А когда она должна учиться принимать решения и нести за них ответственность, не оглядываясь на мамочек, папочек и Праймов, вот за эти… сколько там ей осталось до совершеннолетия?       Но Прайм – католик, и вот к кому он очень плохо относится – это к Свидетелям Иеговы. Я к ним плохо не относился, я плохо относился к тому, что наш Прайм среди них. А родители этой девочки – тоже вот Свидетели, и из-за этого она получила такое воспитание, что совершенно не подготовлена к жизни, и теперь тяжко переживает свою греховность, и бла-бла… Ну, что на это вот я мог ответить? Что однажды должна настать пора решать, что для тебя важнее, бог (сиречь собственные комплексы и мнение общины) или любовь, и ответственность за это лежит именно на ней, а не на каком-нибудь Джаззе? Или что кажется, гнобит-то её (их обоих) сейчас не какая-то община, а вы?       А ещё у Прайма есть жена. Говорят, в норме – чудесная, понимающая женщина. Но вот иногда её срывает. Особенность психики, понимаете, аномалия ещё там-рождения. И тогда она способна избить, наговорить любых гнусностей. Понимаете, от того, что ей не всё равно, её задело, ей больно! Понимаете, пар спускает, а так-то она хорошая… Как только в жизни мне не бывало больно. Но тем гнусностям, которые она наговорила этой девочке (да-да, вот тому тепличному цветочку, который от несвоевременных отношений оберегать надо!), оправданий нет. Не пускайте психов к компу, всего и делов. Почему меня, в моих заходах, в период агонии моих любовных отношений, понять было нельзя, а её вот можно?       Да, Прайм католик, и этим оказалось всё-таки много сказано. У него, вроде, срывов психики заявлено не было, но сказал же он, что он в некотором своём отражении – своего рода инквизитор, и вот он лично позаботится о том, чтоб соблазнитель в следующей жизни родился иранской девочкой. Как бы ты ни считал чей-то поступок легкомысленным и жестоким, такого нельзя говорить ни про кого никогда. Как никогда нельзя оправдывать инквизицию. Назвать себя инквизитором – значит назвать мразью, отвратительной, человеконенавистнической мразью, пособником ветхозаветного садиста, ворлонской тварью. Да, это говорит извинявшийся, о чём в другой истории, за красный террор. Может быть, для вас разница и неочевидна, а для меня весьма.       О, они и обо мне потом говорили много приятного, но к счастью, тогда, когда меня это, в общем, уже не касалось и не волновало. Знаете, есть такой изящный сетевой способ оскорбить – подчёркнуто, демонстративно называть реаловым именем. Я это явление много раз наблюдал, в кругах разных, от лиц, которые едва ли могли быть знакомы, и не понял по сей день. Ну, по контексту очевидно, что объекту должно быть прям очень неприятно. Но что конкретно этим хочет сказать автор, что он знает вот это реаловое имя, а также осведомлён и о каких-то слабых местах, или что больше не может называть именем сетевым, как бы отказывает в признании всего того, что было в жизни сетевой? Меня бесил много кто много чем, но у меня не возникало желания высказать это с применением реаловых имён, свои претензии Прайму и Старскриму я высказывал как Прайму и Старскриму (сука, я не помню реалового имени Старскрима, а ведь должен был его знать!), поэтому мне только гадать, что этими людьми движет. Предъявы по реалу – они вообще рулят и педалят, особенно если тебе известен из этого реала какой-то компромат, а в мире, где никто не супермен-чемпион, он на любого будет. Особенно на того, кто сам, не видя смысла делать хорошую мину при плохой игре, об этом говорит. Но понимаете, увидеть своё имя в числе такого подвида людей, у них даже специальное название есть, но я его забыл… Эти люди ловко манипулируют людьми, всё время жалуются, живут за чужой счёт, много врут, а использовав человека до предела, после которого ему либо уже нечего дать, либо он начинает что-то подозревать, находят новую жертву, при этом настраивая её против прежнего покровителя так качественно, что раскрыть этому новому несчастному глаза на то, какое сокровище он себе приобрёл, практически невозможно. Это было… нет, это было даже не обидно, это было внезапно и довольно смешно. Нет, дело даже не в том, что, господи, если б мне вправду такие способности влиять на людей, добиваться от них того, что мне нужно, я б применил их с куда большей пользой, чем улучшение моих бытовых условий. И не в том, что умей я врать – прямо в разы меньше имел бы в жизни проблем. Я просто не понял, а где оно было-то, это самое использование людей? Что подразумевалось – хлопоты Белой в огороде, наш с Гальвом совместный ремонт, подаренная Тиерией стиралка? Или помощь заболевшим кошкам? Сначала, значит, меня регулярно бесили мои родные заявлениями, что мои друзья со мной только потому, что мной пользуются (что с меня можно поиметь, кроме анализов?)… Так почему меня не должны бесить заявления, что кем-то пользуюсь я?       Жизнь в мире, в обществе – это всегда взаимодействие, отношения – это всегда взаимообмен, и чаще всего это обмен со стороны очень неравнозначный, ведь цену назначаем мы сами и она может меняться... Я ж тогда многого в жизни не понимал, да многие из этих вещей люди в целом только-только начинали понимать и раскладывать по полочкам. Типа того, что есть вот между родственниками такая фишка – сначала что-то делать, те же подарки дарить и прочее добро причинять, не особо интересуясь мнением благодетельствуемого, а надо ли ему это вообще, а потом кидать упрёки, какая он неблагодарная тварь, для него ж столько сделали. Тем более уж что такое бывает не только между родственниками.       Вот уж не подумал бы отрицать своё неутешительное финансовое положение (это действительно странно, что человек, который ещё студент, беден? Или что дом бабушки, которая была хозяйственной в той же мере, что и доброй, не выглядит дворцом?), но не бачили ли ваши очи сразу, с кем вы имеете дело? Вам показалось, что я миллионер под прикрытием, или что? Разве не точно так же возмущался Гальв, что сразу предупреждал, что он нихрена не няша, а потом получал возмущённые вопли, херли он настолько-то не няша? И просто интересно, а как должен был поступать правильный чел, не вот это самое слово? Не позволять ничего делать в НАШЕМ, как я считал, доме? Не переступать через себя, принимая что-то ценное и зная, что не подаришь ничего равного по ценности, а переступить через себя иначе – жёстко пресечь любые попытки о себе позаботиться, не бояться обидеть отказом, бить по всем протянутым рукам? Или правильный чел просто не оказался б в такой ситуации, типа чо стоило быть богатым и здоровым, а не бедным и больным, сложно что ли? Можно было сказать, что если кто-то воспринял мой рассказ о моих проблемах как завуалированное предложение их решить – это его проблемы. И что если кто-то считает, что я «не ценю того, что для меня делают» в том смысле, что не хочу стать другим человеком и к другим целям стремиться и другими критериями жизнь мерить – это тоже его проблемы. Можно, но смысл? Один хер главное – понимание, что с этими людьми не по пути.       Вообще дело совсем не в том, что кто-то обо мне плохо подумал и словом нехорошим назвал. И право имеют, и всегда есть, за что. Если б Гальв переживал из-за всего того говна, какое где на него льётся… смешно б было, короче. Но совсем другое дело, когда делается это в порядке мести и плевка вслед. И вот этим свойством третий Прайм смутно тревожил с самого начала. Не, мы все и склонны, и любим позубоскалить на чей-то счёт, вызвериться на бывших, друзей то будь или любовников, совсем не странно – отчего-то ж они стали бывшими. Не обязательно доходить до размахивания грязным бельём, достаточно не выкидывать из песни слов. Странным это становится тогда, когда в твоём окружении есть люди, вроде как вполне обладающие такими же свойствами, которые ты сейчас критикуешь, а они тем не менее в категорию врагов народа не попадают. И в особо забавных случаях даже подают голос – мол, ну я же не такой? И получают добродушный ответ: нет конечно, что ты, ты совсем не такой! Ха, ну да. Вплоть до того времени, как вы поссоритесь. Тогда быстренько может оказаться, что всё же такой. И это я сейчас, кстати, совсем не про себя, там ещё примеры были. Меня-то только так, слегка задели, именно в порядке плевка вслед.       Не говорить же, что знаете, довольно больно бывает потом, как всегда, разделять мухи с котлетами и знать, что благодарен человеку – и при том больше не хочешь иметь с ним никаких дел. Что ж, нужно быть чуть менее наивным и не связываться больше никогда с людьми богаче тебя. Социальные барьеры до меня придуманы и не мне делать вид, что они не важны. Обесценить любовь, заботу, нежные слова, клятвы, близость – совсем не сложно, у них нет и не было твёрдой цены, мы назначаем эту цену сами. Материальные блага будут именно той цены, которую они стоили.       Честное слово, я не был сердечно привязан к этому Прайму, моё отношение было вполне ровным, но я не хотел в нём разочаровываться. А он меня всё-таки разочаровал – двумя вещами, своим оправданием инквизиции и своей манерой оттачивать полемические приёмы на бывших друзьяшках, ныне неугодных, это я, повторяю, не только по себе заметил. Когда внезапно становится совершенно предосудительным то, что прежде-то в человеке спокойно принималось. И в общем-то, мне тоже есть, в чём попрекнуть. Слишком много слов. Однажды приходишь к выводу, что слов ради красоты слов.       Развод. Конечно, за попытку назвать женой я получил бы по морде, и возможно, очень сильно, но в общем-то, уже неважно, хуже обо мне думать не будут. Но мы всё-таки сами определяем, кто для нас кем был, и как она может сказать, что я был ошибкой в её жизни, так и я могу сказать, что она была моей последней любовью, и отнюдь не в статусе кратковременного увлечения без серьёзных намерений. Хотя может быть, первоначально, когда мы с Белой за чаем строили планы соблазнения, так и могло ещё казаться. Был ли хоть один шанс, что так и было бы? Был бы, будь я чуть умнее?       Яд, употребляемый столько времени, потом выходит ещё дольше. Но это было, наверное, необходимо, повторенье – мать ученья.       Я соберу со дна осколки самого себя       И снова заживу без боли и унынья,       И я найду, её найду, она одна моя...       А всё ещё стоит, а сердце не остыло.       ("Агата Кристи" - "Пока-пока")       Я собирал осколки самого себя весну, лето, осень... Собрал, пожалуй, только к следующей весне. Речи о суициде не то чтоб совсем не стояло, и даже не о том, как отвлечься от мыслей о суициде – как существовать, когда не можешь ни жить, ни умереть, вот вернее. Игра, закончившаяся моим проигрышем, опустошила – я потерял не игру, я потерял реал, непрожитую жизнь, девушку, которой так и не смог дать именно то, что ей было нужно – оказался неспособен. Я снова потерял Саманту...       К чёрту, ну я ведь не слепой и не дурак, наблюдая ещё какое-то время со стороны, я способен понять, насколько на самом деле там нужно было совсем не меня. Непонятно, как же это казалось, что нужен? Да, она признала, она ошиблась. И боги хаоса ошибаются. Очень тяжело, говорите, отпустить того, кого любишь? Это практически невозможно. Или эта любовь умрёт, или ты не успокоишься никогда. Первая жена убивала мою любовь четыре года. Здесь тоже не ожидалось легко.       Это было сродни детоксикации, привыкать жить без неё. Вспоминать, как смотреть на жизнь не сквозь ядовито-зелёный дурман игры. Быть не Когтем и не Аллмарком. Чеславом.       Есть разница между отсутствием взаимности и рушащейся жизнью, которая почти состоялась. Как-то там кончалась зима, наступала весна, я карабкался по обломкам, особо даже не пытаясь заново придумать некий смысл бытия. Работал… Две вроде мои лажовые работы уместились в тот период. Первая в соцопросах прости господи, одним из самых паршивых моментов в ней была даже не смешная зарплата, а то, что наш колл-центр соседствовал с коллекторами. Не канализационными, а работниками по взысканию задолженностей, но ощущения примерно схожие. Периодически чувствуя, что хочется схватить бензопилу и как следует отвести душу, я регулярно порывался положить заявление на стол. Да и сама работа раскрывалась только новыми гранями бессмысленности и бесперспективности. Сколько наших обращений потребовалось, чтобы умники в Москве отладили программу так, чтобы сперва нам поступали контакты с востока, а потом уж с запада, и мы не звонили людям либо тогда, когда они ещё спят, либо когда они уже спят? Наши замечания, что база устарела лет так на пять, остались без ответа. Где ж они новую-то возьмут. В этой работе было всё о современном трудоустройстве, начиная договором подряда и заканчивая общей нелепостью. Менеджеры, тим-лидеры и прочая чуть не написал нечисть регулярно говорили нам что-то о том, как важна обратная связь, командный дух и всё такое, проводили собрания, где приезжий чувак, назвонивший в закрома родины, видимо, солидно, раз заслужил свой высокий, но лично мне непонятный чин, учил нас, как правильно работать и зарабатывать.       – Это потому что ты так себя настроила, - говорила менеджер-чего-то-там моей соседке на заявление, что у неё ни одна анкета не доведена до конца.       Обратная связь, командная работа? Написал умному чуваку письмо, в котором подробно разъяснил, что работать по этому скрипту невозможно, что верить надо не в «позитивный настрой», а непосредственным работникам, что люди самым непосредственным образом бросают трубку, и их можно понять. Предлагаю угадать, был ли результат. Мы, извините, работаем с людьми. Людям неинтересно покорно отвечать на вопросы, список которых построен так, что на половину из них они, по сути, уже ответили сразу, люди раздражаются, когда их то ли, получается, не слушали, то ли держат за идиотов. А ещё людям гораздо интереснее поговорить о содержании телевизионных программ, чем тупо перечислить, что в какое время они смотрели, тем более что они не знали, что мы им позвоним, и не следили по часам, что и сколько времени они смотрели. А ещё я не способен оборвать человека, перешедшего с этого обсуждения к жалобам на жизнь в целом. Неспособен, и срать мне, если откровенно, на то, что это непрофессионализм. Одну бабку я слушал так что-то около часа. Это единственное ценное и нужное, что я сделал на этой работе. Можно, конечно, заниматься хернёй просто с целью получения денег, можно… Но слишком тяжело.       Вторая работа обещала быть осмысленнее, управляющая компания… плававшая на грани банкротства всё время своего существования. Опять же договор подряда. Больше половины фонда – ветхое жильё, подлежащее сносу лет цать как. Провалившиеся крыши, прогнившие балки, подъезды, выглядящие так, словно здесь вчера прошла вражеская армия, трубы, увешанные хомутами, как казак медалями. И люди. В любой работе ценное – люди. Люди, которым я не могу помочь ничем. Обсчитать смету на косметический ремонт того, чему не поможет и капитальный, и по-человечески посочувствовать жителям квартиры, в который в каждый дождь можно принимать душ, не оплачивая его коммунальными платежами. Та же гнетущая бессмысленность. Забавно, что располагалась контора в паре кварталов от её дома, и в числе составленных мною смет был ремонт крыльца её дома…       Я поклялся, что больше не полюблю. Когда дурман игры выветрился, можно было много что сказать об этой клятве, о том, чего это я вздумал пожелать, в своём ли я был, вообще, уме? Как мне, человеку вообще-то с мозгами, всегда более чем серьёзно относившемуся не только к тому, в чём сходимся, но и к тому, в чём не сходимся, могло казаться, что вот из этого может что-то получиться, кроме убиения себя об стену? Под гипнозом я, что ли, был? Часть любой зависимости – конечно, психологическая, а часть вполне даже физическая, организм приучается к выработке всяких там эндорфинов именно таким способом, это уже биохимия, это тоже не изменишь «позитивным настроем», тем более что с чего ему быть позитивным.       Союз, обречённый на расставание с самого начала. Мы всё равно разошлись бы с Белой, не по вопросу частной собственности, так по вопросу превращения дома в кошачью богадельню. Мы всё равно разошлись бы с Гальвом, потому что вопросы силы и слабости, равенства и неравенства, любви и нелюбви к конфликтам и противоречиям. Неужели так сложно было, сведя свои запросы в некий единый комплексный идеал, именно такого человека и искать? Противоположности притягиваются и оттягиваются, друг на друге, а чаще одна сторона на другой.       Но в том и дело, что я всегда смеялся над теми, кто «ищу вот человека такого-то и такого-то, вот подробное описание». Я вообще не искал. Я встречал. Я отвечал. На то, и тем, кого давала мне жизнь. Они врывались в мою жизнь, или тихо вползали, но я точно не был тем, кто мог бы гордо отвернуться и сказать «О нет, ты не мой идеал!» Преодолеть различия, понять, помочь. Найти этот надлом, сколько б времени ни потратил на его поиски, и залечить, чего б мне это ни стоило. Убедить первую жену, что она красивая, умная, хорошая, что может очень многое, что всё у неё будет. Научить Нэд давать сдачи на несправедливые оплеухи мира. Помочь Белой перестать оглядываться на общественные рамки, достаточно ли она годна-хороша для них. Выбить из Прайма труса и раба Священного Порядка. Вернуть рай падшему ангелу Старскриму, убедить хотя бы одного такого Старскрима, что с высокорейтинговым слэшем однажды можно завязать в пользу чего-то более стоящего. Дать Люку ту любовь, то принятие, за которым он так яростно гнался, переломить вот это стремление к силе... Дать Гальватрону и Найтскриму то, чего не получишь от вселенной огнём и мечом – любовь. Не просто, оставив прекрасный, идеальный для меня Кибертрон, отправиться за ним в безвестность диких окраинных миров – пожелать заглянуть под каждую из тысячи масок этого великолепного актёра и увидеть её настоящую, её-человека, ту девушку, которой она была, пока от враждебности среды не обросла танком. Прижать к сердцу это трепетное, голое-мягкое без брони и сказать: я люблю тебя такой, без меча, без короны, без понтов, без игры, и всегда буду любить. Проклятье разрушено, тебя узнали – и не отвергли. Именно к этому я стремился – к срыванию масок, к принятию настоящего – мной и самим человеком... Ведь когда вы играете в это, когда вы выстраиваете эти ослепительно жестокие хитросплетения, вы тем самым говорите о своей боли, вы компенсируете свою жажду... Должна ведь она однажды быть утолена? Где-то я был прав, и плоды своих усилий увидел. А где-то – был безнадёжно глуп и получил вполне поделом.       Со второй лажовой работы я тоже уволился, поставив условие – или они меня оформляют по ТК РФ, или я пошёл. И попросту, несколько напрягало ходить и буквально клянчить собственную зарплату. Оформлять меня они чего-то не стали. Кажется, вскоре после моего увольнения компания таки признала себя банкротом.       Умные люди говорят – чтобы быть счастливым, сделай своей профессией то, что умеешь лучше всего. Лучше всего я умею пиздеть, устно или письменно. Не представляю, как сделать это профессией, в политику, что ли, податься?       Я устроился на самую лучшую, безмерно обожаемую мною работу в зоозащитной организации. Мне в принципе не нужна работа, как средство как-то выжить самому – много ли человеку нужно в жизни? – мне нужно Служение. Я жил наполовину там, 2/2, мыл помещения, убирал в клетках у животных, обрабатывал швы послеоперационным, делал уколы больным, особенной радостью было, когда смена выпадала на операционный день, и я помогал в приёмной, и больше мне, в общем-то, ничего было не нужно. Тогда мне было сказано, как бы в шутку, что отныне я не должен стричься, потому что я теперь монах, и я решил, что, пожалуй, это так. Я действительно больше не стригся.       Сецуна – идеальное зеркало. А идеальное зеркало не может быть таковым только по определённым случаям и с кем-то одним. В конце концов, жить мы продолжали вместе, при всей милоте их отношений с Гальвом съехаться они не планировали. У Риббонса Аллмарка с Сецуной Ф. Сейеем никогда не могло б быть мира, как у антагонистов, один из которых убил другого, или как у двух мужчин, не поделивших одну женщину, в нашем фаноне. Но если за исключением этого, если у меня и Кэт – мир мог быть и был. У Сецуны как-то плохо с нормальными человеческими реакциями, а нормальной человеческой реакцией Кэт было тормошить меня, вытаскивать из личного ада. И так, тихо и незаметно, началось… нет, не новая игра, а соавторство, которое остаётся именно им и теперь, вот уже второй год – нас не отпускает. Просто в рамках вытягивания меня из душевного ступора мне предложили пересмотреть «Вавилон-5», а потом мы то ли в шутку, то ли потому, что горбатого даже могила так скоро не исправляет, стали искать, кто мы – там… Не всерьёз, боже упаси, не с прежними далеко идущими целями, просто у нас родилась идея маааленького слэшного фанфика, который вышел ну очень маленьким и ну очень слэшным… Это то, что не потеряет для меня интереса и значимости никогда – есть особая прелесть в том, чтоб творить по чужим мирам. Исследуя, осмысляя эти миры, подхватывая какие-то незначительные вроде бы, походя данные детали и второстепенные сюжетные линии, создавать собственную историю в заданных декорациях. А мир «Вавилона-5» тоже великолепен в смысле тем, актуальных во все времена. Никаких претензий на серьёзность, на то, что «всё это было» и «мы это вспоминаем» или тем более «параллельной жизни». Мы просто, старым добрым макаром бытовых хохм, задорных пикировок и запойными творческими ночами, когда в комнате можно было вешать топор (я снова начал курить) совершенно нечаянно, не ставя такой цели, создали новый мир... Но это уже "только фанфик". Мы не жили в нём. У нас не было этой параллельной жизни. Мы просто "вели персонажей": я главным образом Дэвида Шеридана, сына Джона Шеридана и Деленн, тихого омута, в котором водятся нехилые черти болезненного пацифизма и ворлононенавистничества, запретной любви и прорвавшейся памяти прошлой жизни, а бывший Сецуна – Андо Александера, сына Литы и Байрона, не меньше раздираемого сверхчеловеческими способностями и мучительным поиском Бога, а потом уже его сына Элайю, и все те же яйца в профиль. Но по наработанной привычке – биохимия, если угодно – игра бросала тень на реал, и с той поры, как по сюжету Дэвид Шеридан оказался реинкарнацией Байрона, мы с соавтором называем друг друга отцом и сыном. А потом ко мне в читатели пришёл человек с ником партнёра моего персонажа, и я немного припух – могут ведь несколько, э… выдать за неканоничность-ООСность… Или подогнаться, ну мало ли, что я могу пожелать перевести свою выдумку в реал. Забегая вперёд, скажу – хрен-то там. Я был уже достаточно подготовлен жизнью, чтобы понять, что у человека своё виденье, своя игра. Мне потребовалось совсем немного наблюдений, чтобы знать – я совершенно не нужен там, а всё это совершенно не нужно мне.       Но этот человек сделал в моей жизни две значительные вещи – познакомил меня с местной вавилонотусовкой и в очередной проклятый раз втащил в ролевку. Первое дало нам нового человека в этом доме… точнее, сперва двух людей, но только один остался. Первый человек был «пробной версией Литы», как бы матерью моего сына Андо (да, сын появился заметно раньше, чем его мать, но это ж мелочи…), но наша игра существовала только в виде бытовых хохм и попытки преодолеть мою «установку на бесчувствие». Пока я размышлял, могу ли я её полюбить и как сказать, если всё-таки не могу, она влюбилась в другого человека. О чём я, впрочем, совершенно не жалею. Второй человек остался в нашей жизни. В нашем реале, а не игре. Стал членом нашей маленькой дружной коммуны в нашем доме-дурдоме. Так мы теперь и существуем – я, Нэд, мой сын и Дарленн.       Ну, а ролевка… Ролёвка лишний раз подтвердила, что даже форумные игры совершенно не мой формат, я слишком долго вдумчиво размышляю и слишком нервничаю из-за необходимости взаимодействовать с тем, что наворочено в игре до меня, неизбежными накладками из-за того, что игроки с разной частотой посещают форум и иногда покидают игру и боязни нарушить правила. Зато игра дала мне вторую Литу.       Я клялся, что больше никаких аристократов? Пожалуйста, она может говорить о своих дворянских предках много и долго. Я клялся, что больше никаких виктимов и агрессоров? Пожалуйста, о том, что она виктим, она говорит не с меньшей гордостью. Я говорил, что больше никаких притяжений противоположностей, никаких игр? Пожалуйста, здравствуйте, грабли. Ведь в этот раз непременно будет по-другому.       Их, игры, было три. Бог, он любит троицу. Совершенно не важно, какой бог. Игра собственно по «Вавилону», и две игры по историческим реалиям. Она говорила, что такие игры, с противостоянием, помогают многое раскрыть, что мне это так же необходимо… Ведь есть же, есть во мне тоже эта подавленная злость, эти надломы-разломы, болезненные, слишком важные именно для меня темы. Ведь почему-то меня ведёт именно на такие игровые ситуации? Вариант «потому что дурак» не предлагать, у всего должно быть какое-то объяснение. Всё то, что я выводил в истории Когтя – могу ли я сказать, что оно ушло из меня?       Итак, все три игры объединяла тема противостояния. Ломания друг друга. Единства любви и ненависти.       Вторая игра была по Ирландии. Уже смешно. Ну правда, просто потому, что не по Югославии, в том, что происходило там, мне, в жизни – тогда ещё – от истории и политики далёкому, было не разобраться меньше, чем за год. Она плюнула, сказав, что ей Ирландия, в общем-то, тоже знакома больше. И как способ свести нас вот так, схлестнуть – вполне подходит. Спойлер: не подходит, здесь, может, времени разобраться нужно меньше, но всё же оно нужно, и игра текла всё равно вяло вяло, шкура соотечественника Лайла Диланди прирастала ко мне тяжеловато.       Третья игра была по русской революции. Ну правда, было б странно, если б этим не кончилось, да? Нет, долгое время, на самом деле, я сам не понимал, НАСКОЛЬКО это больная тема... Больная не в том смысле, чего не хочется касаться, а именно в том, что раз коснувшись, будешь бередить, как вновь расчёсывают только было поджившую рану. Ведь признай, есть в тебе эта потребность – мучить за правое дело, при всей той мягкости-пушистости, которую ты выдавал хоть под конец жизни Когтя, хоть сейчас, в своей вавилонской истории. Фанатика, жаждущего перегрызать горло за идею, из-под ангельских риз всё-таки видно. Ведь признай, ты сам думал о том, что своими несчастьями в этой жизни ты расплачиваешься за красный террор.       И мания контроля, и мания справедливости – это живёт в тебе. Так почему не дать себе волю, не выпустить это?       И ведь где-то я всё это уже видел… Нет, разумеется, речи о том, что всё это на самом деле было, о каких-то там прошлых жизнях и близко не было. Но как оказалось, когда ты просто стараешься написать свой эпизод так, чтоб партнёр по игре был доволен, это как левый сапог рядом с правым. Разные, ну да… И за реал, конечно, тоже было. Были долгие разговоры по скайпу – скайп, это ведь уже нельзя сказать, что ты не видел человека, она много рассказывала о себе, она говорила, что я именно то, что ей нужно, были планы насчёт съезжания. И конечно, как только появилась возможность – я поехал к ней… Поехал, всё же поехал, хотя чем ближе была дата отъезда, тем меньше я полагал, что действительно хочу этого. Но я превозмог это ощущение – быть может, всё будет иначе, когда мы увидим друг друга вживую, ну как можно что-то окончательно решить без личной встречи? Вторично превозмог себя я на перроне, когда больше всего мне хотелось развернуться и пойти брать обратный билет. Но ведь это глупо, не так ли?       Были формальные причины того, что всё развалилось, расплылось, как пригретое солнцем желе. Первое – это что уже незадолго до поездки я позволил себе случайную интрижку без каких бы то ни было обязательств, и в это время не отвечал ей в сети, а она так волновалась, так волновалась, ну и вообще как я мог, тьфу, тьфу, тьфу! Как она меня стыдила… да я уже почти не помню, как, но было, в общем, стрёмненько на тот-то момент. Второе – что по приезде я бродил неприкаянной тенью, что-то неловко выдавливал из себя на какие-либо обращения и молчал всё остальное время, не предпринимал никаких попыток сближения и объяснения. Инкапсулировался, как бактерия во враждебной среде. Хотя среда была вроде и не враждебная… просто к расслабленности не располагающая. Вокруг тусил народ, веселился, болтал, гулял, а я таскался следом в силу того, что переставлять ноги у меня всё-таки как-то получалось, а вот самому обратиться за чем бы то ни было, даже за тарелкой супа, было уже чем-то запредельным. Мне потребовалось много времени, чтоб осмыслить всё произошедшее, конкретно тогда моя способность к анализу взяла долгосрочный отпуск по болезни. На тот момент мой максимум был понять, что я не хотел ничего, абсолютно ничего. Я слушал свои ощущения и понял, что ничего не чувствую. Ничего не было внутри, кроме холодной пустоты. Кроме одного сплошного ощущения – крепко «не в своей тарелке». Нечасто я попадал туда, где мне было б настолько не место. Ну разве что, ещё лёгкой досады, что вообще это позволил, что решил «дать себе шанс» и на манер этих современных психологических приёмчиков говорил как о уже существующем о том, что разве что могло быть… Хотя если быть честным к себе – не могло. Потому что это нужно было ей одной, а я просто не нашёл сил сказать «нет» – в силу тех же причин, почему телефон с полностью разряженной батареей не смог бы отправить сообщение. Это она тянула всю эту историю – героически, наверное, в собственных глазах. Именно стихийным протестом и была та моя интрижка – да не решила ли ты, милая, что я уже весь твой? Я ещё не уверен, что хочу быть твоим! Что у нас было, какие фактические основания для прав друг на друга? Три наши игры и все наши разговоры по скайпу? Мы были ещё никто друг другу, объективно никто, но я не способен был осознать этого факта, не способен был вовремя вспомнить, что эти самые виктимы, эти самые игроки-манипуляторы стремятся к тотальной власти над своими «хозяевами». Если б эта трогательная хрупкая жертва способна была думать не только о себе, она б, может, задумалась, а в каком я состоянии по итогам совсем недавнего опыта, она б что-то сделала для того, чтоб мы могли по моём приезде остаться один на один, смогли откровенно поговорить… Да куда там, если б она это могла, она б в принципе была другим человеком, и всё было б иначе, если вообще было.       Как бы то ни было, лучше поздно, чем никогда я понял, что не хочу этой жизни, которая, может быть, могла состояться, не хочу продолжения этой игры. Не хочу её очень умных тусовочных друзей, её богатого ролевого прошлого, её рассказов о известной и родовитой родне, её рассуждений за соционику, гармонию отношений виктимов и агрессоров, любовь в противостоянии, несмотря на, вопреки. Не будет по-другому. Она даже в манерах, в походке похожа была на мою последнюю любовь. Я не знаю, искал ли я в ней этого подобия, или это вышло само собой, но совершенно точно, не собирался искать. Я понял, что не смогу полюбить – поперёк всего этого непринятия. Я оборвал игру.       Рискованно зарекаться. Очень ли сильно бог любит троицу, и будет ли и третья Лита? Или будет другое имя, другая роль – подходящие вводные ведь всегда можно найти, изменить пару нот – и обсохшая было крыса вновь пойдёт за крысоловом. Но ведь она дала мне кое-что, кое-что очень ценное – принятие того, чего избегал касаться, в себе, в жизни. Именно после этого Идея, имевшая черты религиозного «верую, ибо абсурдно» стала «знаю, что правильно». И отныне совершенно точно – я не приму человека, чуждого мне идейно, противостоящего мне. Несущего хотя бы одну черту, остро мне неприятную. Имеющего по жизненно важным вопросам не мои взгляды, занимающего не мою сторону. Я не знаю, правда ли, что если не всё, то очень многое вращалось именно вокруг этого центра масс. Но совершенно очевидно, что Гальв-Лайл спасал не столько дезориентированного разочарованием в прежней команде, сколько осколок прошлого, не сумевшего достичь будущего. Я считал себя частью того, что уничтожено, проклято, к чему поклялись не иметь возврата, и поэтому не видел себе места в этой жизни, и поэтому половину этой жизни искал смерти, осознанно или нет. Именно на этом в том числе меня поймали, осознанно или нет. Соблазняя неким новым смыслом бытия, «попробовать просто жить». Рыба, вынутая из воды, живёт недолго, и в том её счастье. Представьте себе рыбу, которая раз за разом вдыхает обжигающий воздух, задыхается – и продолжает жить. Я умираю, начиная с 90х, а с тех пор даже песок подо мной раскалился и спёкся в стекло. Да, я человек. Я точно так же не отвечаю за события далёкого прошлого, как Прайм за инквизицию. Но принимая что-то на уровне идеи – мы начинаем отвечать за это. Я не мог изменить свою суть. Я пытался. Я не знаю, следует ли понимать мои блестящие любовные истории, мои игры, окончившиеся проигрышем, как искупительное самоубийство или бегство от себя, но выглядело это, пожалуй, именно так. И в этом была, наверное, моя главная ошибка – стремясь помочь людям принять себя такими, какие они на самом деле есть, я не делал этого же для себя. И именно это, быть может, и произошло совершенно неожиданно в то самое время моего ступора, когда Лита ждала моего объяснения, а я молчал. Я не мог не молчать, я просто не нашёл бы слов, не понимая сам, что со мной происходит. Выбор между человеком и идеей долго, очень долго был вопросом моей жизни. Идея, конечно, Идея! Правы, ох правы были те юноша и девушка, остановившиеся на ступеньках ЗАГСа. Я не могу полюбить врага. Мне не может быть врагом тот, кого люблю. Впрочем, о любви я сейчас могу говорить только в теории, с чувствами и эмоциями и раньше были некоторые проблемы, а в самоотречение, выворачивание души наизнанку и изощрённое самоубийство было сыграно достаточно. Машина, получив противоречивые команды, ломается. Видимо, я сломался.       Куда мы уходим, когда над землёю бушует весна? В вымышленные миры, вымученные чувства, высшую школу игры с непроизносимыми правилами… Правильнее спросить – от чего мы уходим, зачем мы уходим. Мы, ведомые, они, ведущие… Что ими движет? Жажда острых ощущений от придуманных переживаний в противоположность серости обыденной жизни? С этим можно, наверное, поспорить, не настолько жизнь и серая. Нельзя сказать, что они не умеют жить в реале. Умеют, пожалуй, получше меня. Ведь началось всё с того, что ко мне пришла девочка с лицом и сутью отличницы, девочка-умница, которая училась, работала, писала стихи, хорошо готовила и вообще была хозяйственной – и которую никто, чёрт возьми, не любил и не слышал. Не про каждого я знал столько, сколько про неё, не у каждого мог бы назвать то, что послужило причиной этих надломов-надрывов, подтачивало изнутри благополучный фасад. Я только уверен, что от хорошей жизни и дома полной чашей не уходят ни в секты, ни в высокорейтинговый слэш, не становятся энергетическими вампирами, которым выгул этих надломов-надрывов, больных страстей и запредельных эмоций нужен, может, не как воздух, но как самая лакомая пища.       Мне потребовалось много, очень много времени и нервных клеток для срыва масок. Понять, что Белой образ медика был не для служения, не для заботы, точнее, лишь там и постольку, поскольку это способствовало самоутверждению и обретению кого-то, кто её, отвергнутого и одинокого ребёнка, будет хвалить и любить. Это было способом приблизиться, символом прикосновения к больным местам – не всяким, конечно, а тем, что значимы для неё. Что Прайм не дотянул до высокого светлого образа из моей памяти… а вот зачем брать на себя такой образ, до которого не дотягиваешь, я так и не понял. Что Гальв – человек настроения и правда тут не имеет статуса объективности и непреложности, «мужик дал слово – мужик взял слово обратно», вот вчера его прикалывала нежность-мягкость-забота, во как нужна была, а сегодня хочется сапогом по морде, а не моё болото, и всё с той же страстной уверенностью. Что Люк… просто дрянь, и себя ли вообще он выписывал в своём крылатом образе, или своё представление о том, как и должно быть? Шоры падали вообще крепким ударом по маковке, насчёт Люка я окончательно понял уже много позже, когда увидел в одной дискуссии, где Белая жаловалась, что приходится периодически выезжать-въезжать для обновления права на пребывание, как пример, почему гомосексуальные браки таки нужны, а Люк, лапушка, которая когда-то была влюблена, кажется, в существо всётки женского пола, отвечала, что брак это союз между мужчиной и женщиной, а Белая сама выбрала так жить, вот и пусть не ноет, всё происходит правильно. Господи, и ради этого говна я расшибался и выворачивался наизнанку? Если оно хоть кого-то и любило, то не нахуй ли такая любовь? Бог отвёл. От них всех – инфантильной, при всех своих навыках быть успешной, Белой, помешанного на правильности нашего Прайма, велеречивого и лживого не нашего, увлекающегося, выпивающего жертву и выбрасывающего сухую оболочку Гальва. А какой бог, Юникрон или какой иной – не важно. Да хоть дьявол. Главное что отвёл. Позволил соскочить с очередных граблей вовремя.       А я? Что меня привело – изначально – к тому, чтоб стать игроком, к тому, чтоб терзаться из-за того, чего не было в моей жизни? Что там у вас за Судьба, блядь? Упоение от того, что проживаешь ещё одну жизнь, много жизней? Синдром спасателя? Мы вершим реальность, мы делаем её нашей реальностью, мы отдаём ей столько душевного огня… Но эта реальность остаётся несовершенной. А привычка жить в полушаге до экстаза требует новых и новых жертв. Я так и не сумел понять этой жизни на пике, этой любви в противостоянии, и мне проще, конечно, сказать, что и нет там никакой любви. Они любят только себя. Свою драматическую роль, свои страдания, которые никогда не должны кончиться, свою пустоту под множеством масок. Наркоманы и наркодилеры в одно и то же время, они заметят вас, если вы потенциальный игрок, если способны дать то, что им нужно – и тут уже не суть важно, начнётся это сразу в лоб с глюколовских откровений или аккуратненько исподволь с предложения примерить образ, который очень вам идёт, чтоб вас не спугнуть. Главное чтоб вы попались на крючок, потом-то сами втянетесь. И если одна тема, один сюжет исчерпается, за ним подоспеет и другой, они станут для вас тем, кем нужно, чтоб вы стали для них тем, кем нужно – источником экстаза. И так будет до тех пор, пока вам ещё есть что давать, пока вы способны колупать травмы свои и чужие, играть, страдать, поить их своей энергией допьяна. Нет, не невыросшие дети, не неудовлетворённые жизнью подростки. Это что-то иное. И может, наивно полагать, что теперь-то я буду распознавать их на подлёте и сваливать раньше, чем они вопьются мне в мозг. Уж тем более – что я когда-нибудь пойму на самом деле, что они такое. Я только надеюсь, что вышел из игры навсегда.