Грозовое небо

Душное вечернее марево обнимает нагревшийся Бруклин, и подступающая темнота, еще робкая в фиолетово-алых оттенках заката, разбавленная чистым золотом, жарко дышит в распахнутые окна, шевеля случайным ветерком легкие белые занавески. Шумно проезжают внизу машины, и в чистой синеве глаз течет отравленная кровь садящегося солнца – Стив чувствует, как стекает, очертив линию подбородка, вниз по шее капля пота. И только изредка шальной сквозняк холодит разгоряченную влажную кожу, пробегая от рук до свисающей с подоконника ноги. В ногах лежит закрытая папка с короткой надписью «Дело №17», вместившая целую жизнь – расколотую, разбитую, покалеченную. Только к плотной бумаге скрепкой прикреплена небольшая фотография, случайный снимок какого-то фотографа: молодой сержант улыбается – открыто, светло и ярко, так, что от глаз разбегаются тонкие лучики-морщинки. Стив ее знает и помнит –сердце саднит нещадно, изрешеченное шрапнелью памяти, избитое и почти сдавшееся. Надежда бьется сломанными крыльями о крепкие ребра, и в Роджерсе мечется мучительное и томительное предчувствие бури. - Куда мы идем? - В будущее. Стив расслабленно откидывает голову назад и смотрит на стоящего в дверях Баки. Тот оправдывает свое прозвище – будто за секунду был соткан из подступивших мрачных сумерек. Миф. Легенда. Призрак. Роджерсу кажется, что ему в сердце вкалывают поочередно иглы, тонкие и острые, пронзающие насквозь и украшенные тонкими бусинами кармина. Он улыбается Барнсу устало, отчаянно и счастливо, уже не боясь спугнуть, потому что у него нет больше сил держать в себе эту рвущую на части боль и безумную надежду. И поэтому молча отодвигается к краю широкого подоконника, когда Джеймс залезает к нему и садится напротив – небрежно поджав ноги и облокотившись на тонкую стенку с потрескавшейся белой краской, которая наверняка останется на черной майке. Стив не смотрит на Баки, вглядываясь в темнеющие улицы и кожей ощущая на себе пристальный взгляд льдисто-холодных глаз. Они едва касаются друг друга пальцами ног, и почему-то Роджерсу это кажется слишком тесным прикосновением, близким, почти интимным. Он почти уверен, что Джеймс чувствует, как вдоль позвоночника бежит горячая дрожь, остановившаяся где-то в животе. - Сегодня будет гроза, - хрипло произносит Баки, и от этих глухих ноток у Стива встают волосы дыбом, но он лишь кивает и едва слышно отвечает, все так же не глядя на Барнса: - Да, будет. Над размытой линией горизонта темнеют тучи, тяжелые, грозовые, несущие ту бурю, которую так жаждет Роджерс. - Стив, - негромко зовет его по имени Джеймс, и Стив натыкается взглядом на талые снега светлых глаз, отчего душа с тонким звоном треснула, слившись с отдаленным гулом первого грома. И совсем не пытается отодвинуться, когда Баки приближается к нему, расставив ладони по обе стороны от бедер Роджерса. Поцелуй выходит осторожным, настойчивым и скомканным, Стив сначала теряется от ощущения губ Баки, разглядывая ярко-голубую радужку с темно-серыми вкраплениями и расширенный зрачок. И только потом отвечает – неловко, неумело, закапываясь пальцами в отросшие каштановые пряди. - Я буду с тобой… - … до конца. Гром разносится оглушительным ревом, заглушая нетерпеливые стоны и шорох сбившихся простыней. Баки целует Стива жадно, почти грубо; Роджерс же выгибается навстречу его губам, проводя ладонями вниз по рукам Джеймса – скользят под влажной кожей металлические сегменты, неожиданно холодные для горящего изнутри Стивена. Роджерс задыхается от этой близости, помутившей его рассудок, и он знает, что утром сожаление будет пожирать его. Но не сейчас, не тогда, когда он сам прижимается к Баки, закусывая губу, чтобы сдержать стоны, нетерпеливо двигает бедрами и цепляется руками за плечи и шею Джеймса так, что Барнс теряет последние остатки разума. Внутри них бушует собственное грозовое небо, разлившееся мощными раскатами грома и расколовшееся ветвистыми разрядами молний, которое, кажется, называется счастьем.