Black and White

В ее доме стоит комод. Большой, из красного дерева, с резными ручками и выдвижными ящиками. Он забит всякими разнообразными вещами. В основном одеждой и постельным бельем, но в самом низу свалено барахло. Так говорит сама Сьюзан. В этом ящике — сущий бардак. В доме у Отреченной не должно быть такого места. Но фракции давно не существуют. Уже лет пять они живут в новом мире, носят разноцветную одежду и подчиняются законам единого государства под названием Соединенные Штаты Америки. Теперь Сьюзан позволяет своим длинным волосам ниспадать на спину, а упрямым прядям лезть в лицо. В ее доме полно всяких побрякушек: картин на стенах, ничего не значащих статуэток, на трельяже стоят шкатулки с украшениями и косметика. Впервые за долгое время Сьюзан чувствует себя женщиной. Она так привыкла к Нью-Чикаго, к своей упорядоченной и размеренной жизни, что забывает о том, что когда-то носила серое и беспрекословно слушалась родителей. Мать и отец принадлежали другому миру, а она принадлежит этому. Хотя что-то от нее прежней в Сьюзан осталось. Она стесняется, смущается и краснеет, когда ей делают комплименты или хвалят. Она неизменно тупит глаза в пол и мнет пальцами ткань юбки или кофты. Это даже не воспитание и не фракция детства. Это характер. Сьюзан старается не жить прошлым. Ее дом забит модными журналами и умными книжками. На прикроватном столике лежит маленький томик Пауло Коэльо, заложенный аккуратно закладкой четко посередине. На столе мерцает ноутбук. Стоит нажать на клавишу и можно увидеть несколько открытых документов Microsoft Word. Сьюзан привыкла к такой жизни, стала частью некогда чужого мира. Но иногда наступает момент. В груди что-то щемит, сдавливает так туго, что девушка морщится, прикладывает руку к сердцу и слушает его взволнованные, режущие удары. Моргает. А потом идет к заветному комоду. В такие моменты на ней, как правило, легкий домашний халат. Она садится, поджимая ноги под себя, открывает нижний ящик и шарит рукой в самом дальнем его углу. Пальцы перебирают какие-то коробочки, бумажки, натыкаются на шариковую ручку, а потом она чувствует маленький пакет. Обхватывает клочок полиэтилена пальцами, зажимая между средним и указательным, и тянет. В этом маленьком пакетике заключено воспоминание. Дорогое сердцу. Простое. Болезненное. Сьюзан подставляет ладонь и вытряхивает на нее содержимое. Ей на руку падает деревянный браслет. Грубо сделанный, нетесаный, абсолютно деревенский. Он состоит из мелких квадратиков, соединенных леской. Девушка вертит его в руках, потом натягивает на свое запястье. Дерево давит на выпирающие косточки, трет кожу. А еще так поразительно верно и правильно сидит на ее руке. Это подарок. Его подарок. Сьюзан вытягивается на ковре рядом с комодом, кладет руку с браслетом на грудь — дерево поближе к сердцу — и закрывает глаза. Воспоминает. Представляет. Дни в Отречении серые. Тусклые и какие-то безжизненные. Все похожие один на другой. И с каждой секундой такая жизнь опостылевает. Но Сьюзан приучена к ней с самого рождения. Работа, помощь по дому, помощь случайным прохожим, помощь любым людям. Она ведь Отреченная. Не думать о себе. Лишь о других. Ей пятнадцать, а она никогда в жизни не красилась, не умеет носить платья и каблуки, у нее не проколоты уши, а в доме нет ярких цветов. Но она привыкла. — Сьюзан, — девушка оборачивается, и тут же на ее лице расцветает улыбка. Ее зовет Калеб из семьи Приор. Соседский парень. Девушка кладет на скамейку нитки, втыкает иголку в серую ткань и встает на ноги. Пока она преодолевает расстояние в пару метров, то чувствует, как потеют ее ладони, а живот предательски скручивает. Она волнуется. И совершенно глупо улыбается. Кажется себе неуклюжей и несуразной девчонкой. Все потому, что он нравится ей. Как только может нравиться симпатичный парень юной девочке. Она подходит достаточно близко, чтобы слышать его, но не настолько близко, чтобы на них косились прохожие. В Отречение есть правило — телесный контакт не допустим на людях. Стоит читать меж строк — запрещен. Особенно среди тех, кто не достиг совершеннолетия. Пресловутых шестнадцати лет. Сьюзан прекрасно знает все заповеди своей фракции. И именно поэтому ее глаза удивленно расширяются, становятся такими большими, что практически не видно белка, когда Калеб берет ее за руку. У него горячие пальцы, и они так плотно обхватывают ее тонкое запястье. Девушка пытается вырвать руку. Так нельзя. Накажут. Но молодой человек лишь сильнее стискивает ее запястье. Но старается не причинить боль. — Идем, — шепчет он одними губами и заворачивает за угол. Сьюзан прижимается к стене и воровато озирается по сторонам. Здесь их не видно. Но ее сердце бьется с такой силой, что девушке кажется, будто ее грудную клетку разорвет. — Это тебе, — тихо произносит Калеб и протягивает тот самый браслет. Деревянный, простой, грубо сделанный. Девушка смотрит на подарок во все глаза. — Бери же, — настаивает парень. И ее пальцы послушно касаются простенького украшения. Это украшение. Это запрещено. Сьюзан хмурит брови, слабо качает головой, вертя в пальцах такую неожиданную вещицу. — Зачем? — Обретает она дар речи, поднимает голову и видит, что Калеба рядом уже нет. Девушка облизывает внезапно пересохшие губы и прижимает подарок сердцу. Он пошел против правил. Раздобыл где-то это неказистое украшение и подарил ей. В Отречении не делают подарков. В Отречении не носят браслетов. Сьюзан закрывает глаза и улыбается, почти смеется. Она нравится Калебу Приору. Подумать только. С того момент прошло много лет, а она все помнит так, будто это было вчера. Сьюзан садится, стягивает с руки браслет, убирает его в полиэтиленовый маленький пакет и возвращает в нижний ящик комода. Она никогда его не надевала, не носила. Но она его хранит, время от времени достает и смотрит. Сьюзан не знает, что стало с Калебом. Живой он или мертвый. Но его подарок она хранит. И помнит. Поступок. Калеба Приора. Говорят, что женщины живут воспоминаниями.