Беллиора - Рамерия

Он родился хилым и болезненным. Отец, увидев его сморщенное личико, тонкие ручки и ножки с растопыренными пальчиками, высокомерно поджал губы; он не взял сына на руки и даже не взглянул больше на него. Первое впечатление оказалось таким сильным, что отец почти не уделял ему внимания до тех пор, пока не обнаружил сына листающим старинные книги в огромной библиотеке их дома. Тогда он стал учить мальчика. Сын учился прилежно, многие вещи схватывал на лету. Он выровнялся, а потом и перегнал ровесников, и его лицо было бы замечательно красивым, если бы не застывшее холодное его выражение. А еще он не умел смеяться. Так он подрастал, и глаза его становились еще холоднее. И когда юные арзачки из соседней деревни звали его в хоровод - он был красивее всех молодых парней в окрестности, и вокруг него холодком дрожал ореол Тайны, - когда его звали, он никогда не отказывался. Но на все, чего он касался, словно ложилась невидимая печать - он делал все окружающее своим, как черная дыра притягивает все, чего достигают невидимые щупальца ее тяготения. Фруктовые деревья, с которых он рвал плоды, с тех пор давали сладкие плоды лишь тогда, когда они предназначались для его семьи. Люди, с которыми он говорил, готовы были затем идти с ним и слепо повиноваться ему. Заслуживший его немилость попадал в опалу - никто из общины не желал иметь с ним дел. Девушки после танцев с ним отказывались смотреть на других мужчин. Ему было это приятно, но он никогда не смеялся. Праздники в маленьком городке неподалеку от их поместья привлекали множество народу - и менвитов, и арзаков. Накрывались большие общие столы, играла музыка. Взлетали в темное небо сполохи фейерверков, крутились шутихи, шипели ракеты, запускаемые мальчишками. Он с удовольствием ел с общих столов, смотрел на фейерверки и слушал музыку. Но он никогда не смеялся. На одном из таких праздников он увидел девушку с большими черными глазами и белоснежной кожей. Он заговорил с ней, но она засмеялась, сверкнув белыми зубами, и убежала танцевать с другими. Он зажмурился от ее яркой улыбки. Но сам не стал смеяться. Он подкараулил ее под конец праздника, когда она отошла в темноту, пытаясь отдышаться после веселой пляски. - Ты что хотел, Ванни? - весело спросила она. И снова в темноте так нестерпимо больно сверкнули ее белые зубы, и врезался в виски ее беззаботный смех. И тогда он пристально вгляделся в черную глубину ее глаз, ощущая, как пробуждается в нем черное ледяное пламя, как оно перетекает в ее темные глаза, делая их мертвыми. - Мое имя - Гван-Ло, - произнес он, отчетливо выговаривая каждый звук. - Мое. Имя. Гван-Ло. Он смотрел и смотрел в ее глаза, видя, как гаснет в них смех, как они пустеют и тускнеют. ...Наутро после праздника приехавшую накануне из города дочь старосты нашли мертвой под большим кустом, усыпанным багряными ягодами. Никаких следов насилия на девушке не обнаружили, и врач установил, что у нее просто остановилось сердце. Правда, нашедшие Майруни утверждали, что вокруг ее головы трава была словно прихвачена морозом, но стояло жаркое лето и им никто не поверил. Ведь с перепугу чего только не привидится...