паралелли

Я никогда не относился к людям консервативным. Вся моя жизнь складывалась из изменений, которые теряли свою сущность тогда, когда новый поворот увлекал меня за собой. Единственным, что удерживало меня на плаву, являлась журналистика. Я постепенно погружался в ее глубины, позволяя ей делать это. Я писал статьи, заметки, очерки, рецензии. Уйти из школы ради газет и журналов, стоило. Именно для меня. Черт знает как, но я устроился в захолустную газетенку, которая называлась «Индиго». А потом, когда я выдал здоровенную статью о киноновинках, половину разнеся в пух и прах, мною заинтересовались и другие издания, в том числе и весьма крупные: «Ноябрьский вестник», «Триумф», “Gallery”, “Cinematograph” и такие же напыщенные издания, говорящие о классике, о попсе, о шоу-бизнесе в целом. Они поливали грязью тех, кого восхваляли в прошлых номерах; вытаскивали грязное белье, пахнущее душком; заставляли молодежь молиться на своих скандальных репортеров и фотографов, которые высасывали из пальцев каждый нелепый слушок. Поначалу, конечно, это все кажется ужасным. Но мне, журналисту, который глотал и пережевывал все уже на протяжении пяти-шести лет с шестнадцати (именно в тот момент я ушел из школы, не хлопая дверью), это было даже весело и привычно. Мое имя становилось идолом. Впервые обо мне самом сделали репортаж, когда я столкнулся с тем, кто испоганил и возродил мою жизнь. Это был тот, чье имя для меня стало табу. Я не хотел слышать о нем ничего, и теперь каждое воспоминание давалось мне с трудом. Эти мысли, возвращавшиеся к прошлому, давили на мой мозг, прессовали и крали самое важное, что я хотел. Но с некоторых пор это было не столь важным - я пишу книгу. Она наделала много шуму с тех пор, когда некто открыл ее и назвал «шедевром от самого язвительного и желчного репортеришки, который замахнулся на самое светлое чувство, которое ему неизвестно – любовь. Мало того, он замахнулся на актуальность и описал любовь двух мужчин. Тошнотворно-гениально, конечно. Кланяйтесь дальше». Этот некто ранее был моим старшим другом, я являлся его протеже, что ли. Но наши отношения охладели, когда я как раз покатился под гору. Поэтому Александр Беккович стал для меня неким учителем, который хоть так и обозвал мою книгу, но все же дал мне основы для того, чтобы кусать и выгрызать глотки. Много лет утекло с тех пор, когда я еще маленьким представлял, как вокруг меня будут виться множество женщин, у меня будет выписка и еще много чего. В реальности, может, так все и было, но самым страшным стало то, что уже в таком молодом возрасте я не довольствовался этим. Мне нужен был он. Поэтому я каждый раз вспоминаю это заново. Раскрашиваю черно-белые воспоминания и не берегу старые раны. Только так я чувствую себя полностью живым, потому что он, кажется, унес что-то мое с собой.