Путь в чистые небеса

©Бородавкин Илья Алексеевич, 2011-2020 Путь в чистые небеса Книга третья Глава 23 Не от мира сего «И не судите - и ни в коем случае не будете судимы; не осуждайте - и ни в коем случае не будете осуждены; отпускайте – и будете отпущены». Евангелие от Луки, 6:37 1. Идти было не так, как раньше, - идти было тяжко. Болели раны, болели с непривычки ноги, но продолжать путь было необходимо. Слишком поздно и… обидно останавливаться, что ли. Просто я знал, что надо, - значит надо. И так было всегда, и в школе и в работе по дому. Я так был воспитан, и мне не в чем тут стыдиться. Разве что порой казалось, что всё это я делаю не для себя. Хех, наверное, такими как я легко манипулировать, что многие и делают… Но не мне их судить. Так я и шел, рассуждая о вечном, о прошлом и будущем, и каждый шаг приближал меня к последнему. Интересно, каким он будет для меня, завтрашний день? Настанет ли он вообще? Что ждет меня там, впереди? Определенно это зависит от того, что случилось позади, только вот произошедшее не оставляет мне никаких догадок. Оно странное, запутанное и неопределенное. Роза, Того, Ниджу и их мотивы… Стил… Да и дядя мой, наконец, со своими секретами! Я вообще отказываюсь понимать, что со мной происходит! Чего им всем от меня надо!? …может, и ничего. Может, я и сам больше выдумал себе проблем, чем их есть на самом деле. Выдумал, да и не заметил, я ведь часто так делаю… Однако передо мной вставали проблемы куда более реальные. У меня очень болели раны, и с этим нужно было что-то делать. Спустя пару часов пути в заданном Каваком направлении, я вышел в болото, и путь мой стал ещё труднее. Видимо, я слишком напрягался, проваливаясь по колено в вязкую жижу, и оттого почувствовал себя многим хуже. Как оказалось, сие чувство было не безосновательно: - рана на животе начала кровоточить. Видимо, я и впрямь чересчур налегал на брюшной пресс, отчего из-под швов засочилась красная влага. Вместе с ней утекало моё время, моя сила, энергия и самоуверенность. И если на первые три я мало мог повлиять, то с последней я решил разобраться по полной программе. Ведь не зря же я, и в самом деле, выжил!? Не для того, чтобы сгинуть в этом мелком болоте. Значит, у меня есть какая-то важная цель на земле, что даст мне сил и поможет отыскать ответы. Сегодня я был уверен в себе как никогда. Казалось бы, судьба бросала мне намёки, крича остановиться. Но я шёл всё дальше и дальше к своей цели, и теперь не хотел останавливаться. Я воспринял знаки судьбы оптимистично, ибо устал от печали. Так проще жить, откидывая плохое в долгий ящик, однако когда он переполнится – всё уже может быть иначе, но это уже другая история... Да, думать о плохом не хотелось, но до хорошего идти ещё далеко, и по сему я вынужден был остановиться и отдохнуть. Замедляя темп, я нашел подходящую рёлку, и её появление окончательно остепенило мой пыл. Присаживаясь на ссохшийся болотный ствол, который завалился, видать, ещё совсем недавно, я сравнивал себя с ним. Я тоже сломался, тоже, прогнувшись, упал, но всё-таки служил для чего-то. И, в отличие от этого несчастного дерева, я ещё могу воспрять духом и возродиться снова, зелёным и цветущим. И только боль останавливала мои душевные порывы. Я был настроен альтруистично, геройски, улетая душою в высоту небес, и всё-таки снова и снова приземлялся на дерево посреди глухого болота. Мечты и далёкие цели уничижались обыденной болью и слабостью, которые так мешали мне двигаться вперёд. Это расстраивало, и я всё думал, как помочь себе справиться с данной напастью. Отбросив сомнения, я решился попробовать шаманских трав Кавака перед перевязкой. Трава была очень горькой и неестественной на вкус, отчего у меня складывалось ощущение, что меня отравили. Однако уже скоро боль отступила. Нет, она не пропала вовсе, а будто бы ушла куда-то на дальний план, как если бы я слушал музыку через снятые наушники. Эхо, оставшееся от боли, позволило мне спокойнее перевязать рану и накрепко зафиксировать повязку. Это было то, что нужно, ибо вечерний переход через инуитское кладбище казался мне жутким. А это значит, что рассиживаться мне было некогда. Отдохнул, восстановил силы, и порядок. Чем быстрее всё это начнется, тем быстрее кончится. И тогда я буду отдыхать вместе с Балто, Алу и ребятами в доме у дяди, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Все мы. Вместе. 2. Заскрипели половицы под ногами. В сером доме, среди темноты холодных стен и черноты дверных проёмов, засиял в трепете момент долгожданной встречи. Грейс, как она была похожа на отца…. Только сейчас при свечах я её рассмотрела. Она была невысокого роста, с густой пепельно-серой шерстью с некоторой «проседью» из белых волос, как у настоящего волка, только светлее. Грейс вышла к нам в расстегнутой цветастой рубашке, видимо, наспех накинутой на белую майку. Зеленые охотничьи штаны, похоже, так же были надеты на скорую руку. Грейс еще только недавно в них выходила, о чём говорили их мокрые от росы полы и кусочки растёртой грязи на уровне голени. Они явно уже сушились, и одевать их снова, наверное, было не очень приятно. Босиком Грейс выскочила к нам, заспанная, но уже такая бодрая от радости, что, казалось, она была так молода, будто моя ровесница. Но что-то мне подсказывало, что она многим старше меня, несмотря на очень молодое и приветливое лицо. Хотя какой там возраст – с первого взгляда я увидела, что Грейс была молода душой, как и мой папа. И вообще, они выглядели очень похожими. - Грейси… - обнимал отец свою старую… знакомую ли? - Привет, братец, привет! – улыбалась Грейс, но, заприметив меня, легко отстранилась от папы и прыгнула ко мне обниматься. - Алу, Господи! – так крепко сдавила меня незнакомка, что глаза вывалились у меня из орбит. Однако я улыбнулась и обняла её в ответ здоровой рукой, почувствовав что-то такое тёплое и знакомое, что-то… родное, что ли. Будто бы нечто связывало нас с Грейс уже много лет. И запах… Она пахла так знакомо. – Как же ты выросла, какая ты совсем большая! – продолжала улюлюкать Грейс, обнимая меня. – Эх, как жаль, что ты меня не помнишь, племянница, - подытожила обнимания волчица и посмотрела на меня. – Ты и не могла помнить, тебе тогда было… - Полтора годика, - подсобил папа Грейс. - Полтора… - задумчиво повторила она, будто улетев на секунду в прошлое, но отец её перебил. - Знакомься снова, Алу. Это Грейс, моя сестра. Но я, преисполненная буйством эмоций, всё никак не могла поверить в происходящее. Однако и протестовать совсем не хотелось, ведь всё было так приятно и хорошо, особенно на фоне последних событий, что мне не верилось вдвойне. - Очень приятно, - ответила я. – Но… как? Ты не рассказывал нам про сестру? - А про еще одну сестру и брата, наверное, тоже, - улыбнулась мне Грейс, проходя мимо и впуская нас с папой вглубь дома. - Эмм… - обомлела я, но Грейс бесцеремонно взяла меня за плечо и направила в темноту дверного проёма. Вот так номер! Вот так папа! 3. После обеда и перевязок я отправился в путь обновленным и отдохнувшим. Корешки, заготовленные Каваком, заметно помогли, и уже через час я забыл о боли. Несмотря на это, повязка на животе продолжала кровоточить, и сие, рано или поздно, вынудит меня остановиться снова. Да, прав был Кавак, стоило мне отлежаться… Кого я обманываю, я и сам это понимал, но не мог поступить иначе. Меня звали фальшивые геройства, но важные цели. Всё это превратилось в игру со сто́ящим призом за победу. Только вот поражение в ней может принести мне куда больше «призов», которым я совсем не обрадуюсь. Но, не смотря на вновь вернувшиеся пессимистические идеи, я, в кои-то веки, старался бороться с ними. У меня не было опыта в этом нелегком деле, и я просто отбросил все мысли и шёл вперёд до самого заката. Всё, что угодно, но я больше не желал быть нытиком. Это только всё усложняло, ставило мне палки в колёса, и я решил научиться бороться с этим, как учусь сейчас борьбе с обстоятельствами. Мир давил на меня, давил социум, даже здесь, в этой глуши, и битва за то, что мне дорого, должна начинаться с меня. Пока я не был готов убить в себе все пороки, но я решился на это. И пускай сея битва принадлежала дяде и его семье, но теперь она стала моей, и мой первый враг – моя слабость. Несмотря на такие красивые размышления, эта самая «моя слабость» давала о себе знать. Когда в середине дня боль возвращалась, я решался не ждать её полного прихода и пил свой волшебный настой. Он очень мне помогал. За сутки я прошёл на корешках Кавака много миль, совершив всего одну остановку для перевязок. Я благополучно покинул болото, миновал высокую гору и почти всю дорогу шагал по бескрайнему лесу, рельеф которого был прямым и податливым для моих ног и амбиций. На закате вернулась боль. С нею пришло и приземленное чувство лёгкого отчаяния. Я и без того принял больше корня, чем позволил мне Кавак, однако я хотел выпить ещё, наверное, чтобы пройти кладбище за вечер. Во всяком случае, последнее было уже близко, о чём свидетельствовали признаки появления вмешательства человека в окружающий мир. То тут, то там я встречал привязанные к деревьям факелы, которые иногда стояли отдельно на длинных шестах или же просто валялись на земле, брошенные, будто я сам. Порой я выходил на тропинки, по которым потом шёл, пока не терял их из виду в сумеречной темноте леса. То тут, то там на деревьях можно было заметить черепа и кости оленей и прочих животных. Я был близок к чему-то конкретному как никогда, и это стимулировало меня. Ведь, в кои-то веки, я знал, куда я иду, чего я хочу и что мне от этого ожидать. Однако я шагал довольно долго, превозмогая томление ожиданием. И вот я увидел огромный тотемный столб, который определенно заявлял, что я пришёл. Вот оно, начало эскимосского кладбища, святая земля для местных племён, о чём говорил старательный труд и почётный вид у входа на территорию духов. Крупные камни были уложены в метре друг от друга, олицетворяя границу и уходя в обе стороны вглубь лесной чащи. У тотемного столба лежал гладко стесанный булыжник, на котором расположились давно увядшие цветы. Они потеряли свои яркие краски, но засохли так, будто бы замерли, готовые вновь возродиться. Над цветами возвышался ещё один валун, на котором были высечены какие-то символы. Но более всех в глаза бросался тотемный столб. Высотою метра четыре, он состоял, тем не менее, только из пары животных. Несмотря на то, что они были раскрашены, давно потрескавшаяся и облезшая краска делала их какими-то жуткими и злобными. На самом верху, как я понял, расположился медведь, символ леса, в котором обитает местный народ. Он грозно взирал на окрестности кладбища, будто бы наблюдая по велению духов за живыми и мёртвыми. Его огромная пасть, выкрашенная порозовевшей от времени алой краской, была страшной и зубастой, от чего я невольно даже поёжился, будто бы ощущая в сумерках, как за мною следит его настоящий сородич. Дунуло холодным ветром, и я, поддавшись страху, обернулся. Никого. Просто жуткий тотем, вот и всё. Ну а мышка-то, что расположилась ниже медведя, была и вовсе не злой. Просто отчего-то такой же жуткой. Она олицетворяла Подземное царство, выказывая видимо, тем самым, что это за территория. Мышь эта была спокойной, будто бы умерщвленной, как и те, кто остался навсегда в этом месте. Столб был величественен и красочен, но он не мог отвлечь меня от боли. Я решился и снова выпил настойку из кореньев. Ждать всё равно было нечего, нужно было двигаться вперёд. И я, отбросив сомнения, шагнул в темноту, что окутала пристанище духов. 4. В доме пахло чем-то затхлым и родным. Вместе с этим тут были запахи хвойного мыла, сушеных яблок и свежей похлебки. Все эти ароматы сменяли друг друга из комнаты в комнату, наполняя мою душу новыми впечатлениями об этом месте. Грейс провела нас через несколько помещений в другой конец большого дома. Как я поняла, из каждой комнаты здесь имелось по два выхода, которые связывали их между собой, так что по дому можно было ходить по кругу. Но не успела я об этом подумать, как мы минули несколько помещений и вошли в спальню, что была в самом дальнем углу дома. Тут было очень хорошо. Сквозь резные занавески в комнату лился мягкий лунный свет. За окнами виднелось поле: на него опускались тени деревьев из леса напротив, и яркий лунный свет, который отражался от травы, густо покрытой росой. На подоконниках стояли цветы в глиняных горшках, в правом углу комнаты – две кровати. Они были рядом с печью, одна из белых стен которой выходила в эту комнату. Кругом висели ковры с алеутскими символами и узорами, такие же ковры были на деревянном полу, а по стенам то тут, то там располагались рога, чучела и всевозможная утварь. Она была расставлена в комоде с большим зеркалом на двери, на платяном шкафу, полках и столике. Одним словом, даже в чёрно-белом лунном свете комната выглядела уютной и красивой. - Проходи, Алу, располагайся, - пригласила меня Грейс. – Заночуешь здесь, со мной, если ты не против, - улыбнулась мне тётя и указала на нужную кровать. - Конечно нет, что Вы! – ответила я. – Заночевать в тепле и уюте – уже праздник, - решила я отшутиться, но Грейс нахмурилась. - Никаких «Вы», а то пойдёшь опять ночевать на улицу, - вновь улыбнулась она, и её хмурость вмиг улетучилась. – Мне всего двадцать семь, я не такая уж и старая, не то что ваш батюшка, хех. Ты-то, надеюсь, не забыл свою комнату? – усмехнулась Грейс и толкнула папу в плечо. Отец ответил на это добродушной улыбкой, а энергичная волчица уже побежала куда-то вперед: - Я схожу за бельем, подождите. Тётя скрылась в дверном проеме следующей комнаты, растаяв в нём вместе с сумеречным светом оплывшей свечи, а мы с отцом остались одни в темноте. - Да-а-а. Всё, как и было, - задумчиво огляделся папа. – Я здесь родился, Алу. Это мой дом. - Почему ты ничего нам не рассказывал? – недоумевала я. - Так было надо, дочь. Так было надо… - Что же такое могло случиться, что нам нельзя было видеться с бабушкой, дедушкой, дядей и тетями? Что мы даже не знали об их существовании! - Давай не сейчас, хорошо? – устало процедил отец. – Не порти настроение батьке. Я насупилась и замолчала. В знак протеста я отстранилась от папы и отправилась выкладывать вещи из карманов у своей кровати. А тем временем уже прискакала Грейс с двумя комплектами белоснежного постельного белья. - Держи, Алу, - подала она мне постельное одной рукой, в другой держа свечку. – На, - отдала Грейс второй комплект папе. – Иди, стелись. А мы с Алу пойдём на кухню, угу? – вопросительно взглянула она на меня. - Угу, - кивнула я, и тётя повела меня в неизвестность новых комнат. Я почти не видела их, я всё думала, что попала в сказку. У меня есть тётя. Родная. Вот она, стоит рядом со мной, но я ничего не знаю о ней. Кто она, чем занимается, есть ли у неё муж, дети… Удивительно и очень, очень грустно. Эту грусть, что ползла сквозь радость, выразить невозможно. Отец скрывал это почти семнадцать лет. Семнадцать! И почему я, кажется, не узнаю. Во всяком случае, не сегодня. Хотя… посмотрим. Я уже не знаю, чего ожидать от всего этого. Я просто плыву вперед и думаю, что если бы осталась тогда, десять дней назад, в Номе, то ещё многого бы не знала. - Проходи, садись, - указала мне Грейс на огромный дубовый стол с лавками вокруг и парой табуретов во главе. Один из табуретов она перенесла к печи, а на другой села я. – На вот, зажги ещё свечи, - отдала мне свой единственный источник света Грейс, а сама отправилась к печи, что стояла прямо напротив стола. На столе располагались красивые подсвечники в виде различных зверей, и один большой канделябр в середине стола, в котором было много свечей. Я зажгла от своей их все. - Вот спасибо, - произнесла Грейс. – Дай-ка мне теперь мою свечку. - Может, Вам… тебе чем-нибудь помочь? – робко поинтересовалась я. - Не, сиди. Ты умаялась, поди, совсем. Сегодня я вас обслуживать буду. Кто знает, может, состарюсь, так ты мне хоть стакан чая подашь, - усмехнулась Грейс, поставив на загнетку свечу в подсвечнике в форме медведя. – Надо зарабатывать себе репутацию, - говорила она, выкладывая колодец из дров на загнетке. Она всё делала ловко и привычно, укладывая поленья и бересту между ними, а после в одно мгновение сдвинула всю эту конструкцию ухватом вглубь печного проёма и подожгла его свечкой. Пламя полыхнуло мигом, и я заворожено глядела на него и на свою тётю. Она такая красивая. Чудна́я, постоянно улыбается, даже когда работает. У неё доброе широкое лицо, хотя сама она не была полной. В её движениях была какая-то нелепая грация. Почему нелепая? Потому что она была во всём, где её не могло, наверное, быть и вовсе. Она как-то «грациозно» выкладывала поленья на загнетке, «грациозно» вставала на мысики, открывая трубу, и так же «грациозно», одним плавным и ловким движением заправляла большой и тяжелый чугун в недра печного огня. Она казалась большим и сильным, но всё же ребенком, таким искренним и добродушным, но в то же время уже выросшим, чтобы понимать все тяготы и «прелести» жизни. Но я не общалась с Грейс, поэтому не могла сказать наверняка, права я или нет. И я не знала, как мне реагировать на всё это. Не знала, что говорить, и стоило ли вообще открывать рот. Я ничего не понимала, я просто наслаждалась видом огня, который завораживал меня своими язычками. И, поддавшись на его зов, я взяла здоровой рукой табурет и подсела рядом с Грейс возле печки. Она так же заворожено смотрела на огонь, и он плясал в её зеленых глазах и подыгрывал отблесками на её задумчивом лице. И я её понимала. Здесь было так тепло, так красиво и уютно среди дома, полного темноты, что мне хотелось укутаться в одеяло и сидеть здесь всю ночь, ограждённой от внешних забот и напастей. Я чувствовала безопасность, тепло и порядок, который впервые за последние месяцы охватил мою душу. И я, наконец, улыбалась. - О чём думаешь, Алу? Я вижу, ты что-то вспомнила. - Да вот я теперь понимаю своего друга ***, который с таким трепетом всегда рассказывал о печи. Он из России, из… - Да, я помню его ещё карапузом. Куда лучше я знала его родителей. Хорошие люди. Они живы? - Да, конечно! - Славно. Давно не слышала от них вестей, с тех пор, как Балто последний раз с нами связывался… Но не суть. Рассказывай дальше… - «Рано утром прабабушка встанет справляться, растопит печь, а ты прошмыгнёшь мимо всех спящих по холодному полу. И ноги прям отмерзают, но ты всё равно идешь, водрузив на голову одеяло. Тебе холодно до дрожи, но ты берёшь табуретку, садишься напротив печи и укутываешься, глядя на огоньки. Бабуля месит тесто на балябушки, а ты сидишь и смотришь на угли, и больше ничего в этом мире не надо. И нет никаких катастроф, бед, новостей. Никаких тебе проблем и печалей – ты укутался от них с головой и греешься у яркого жара. Как такое забудешь. Как может быть что-то лучше…», - приблизительно процитировала я друга. - Да, так и есть. А больше ничего и не надо… - продолжала задумчиво смотреть в печку Грейс. - Жаль, что всё не может быть так просто. - Может, - ответила Грейс и, поднявшись, водрузила в угли еще один чугунок. – Может, Алу. Только жить от этого не становится проще. Порой, бездействие заставляет нас сделать потом куда больше, нежели было задумано… Повисло молчание. В нагретых углях стояли чугунки с ужином, но отводить от них взгляд совсем не хотелось. Однако Грейс неожиданно встала, взяла в руку свечку и начала расставлять тарелки по столу. - Я помогу? – спросила я. - Сиди-сиди! – остановила меня тётя. – Не тревожься! Это дело не благородное, а моё дело – житейское. Справлюсь. - Я не очень устала с дороги, - уверила я, но Грейс сопротивлялась. - Я не сомневаюсь ни в тебе, ни в твоём отце, но то ли ещё будет, родная! Да и руке твоей, видимо, покой нужен. Что стряслось-то? - Поучилась летать… неудачно, - отшутилась я, и Грейс это понравилось. Она с хитринкой мне улыбнулась, но я всё же добавила: - Вывих. И… - показала я перебинтованную ладонь. – Пробила. - Бог ты мой! – ужаснулась тётя, хотя слово «ужас» никак не вязалось в моей голове с Грейс. Очень уж она была молода, ближе к моим ровесникам, чем к отцовским, только говорила чудно́. Однако это не мешало ей готовить столовую утварь к позднему ужину и умело хозяйничать в доме, держа одной рукой свечку. Наконец, она вытянула чугуны на загнетку и начала раскладывать по тарелкам вкусную ароматную похлёбку. - Не думай о печали и боли. Она и без того находит, когда и где нам о себе напомнить. Лучше расскажи ещё что-нибудь, - отвлекла моё внимание Грейс от больной руки. – Что ещё вспоминается? - А ещё, я помню, *** пел мне на гитаре песню про свечи. Это было ещё в России, снежной зимой, когда у них дома отключили свет. - Осенней ночью за окном… Туман поссорился с дождём… - начала напевать мне Грейс, и я удивилась, откуда она её знает!? Эту песню!? Но, то ли от игравшей в душе моей музыки, толи от неожиданности, я начала подпевать. Пока Грейс готовила стол к ужину, мы всё пели и пели, улыбаясь друг другу, и от этого стало ещё теплее. «И за тебя и за меня… Сгорая, плачут свечи…». А ведь и правда, по нам остаётся только плакать… - Я смотрю, вы уже спелись, - возник у меня за спиной отец. Я от страха аж дёрнулась. Хотя, очевидно, он дожидался окончания нашей песни уже некоторое время, а я и не заметила. Я ничего замечать не хотела, ведь мне, в кои-то веки, было хорошо и спокойно. А папа будто бы напомнил, как оно есть на самом деле, и я мало того что смутилась, так ещё и расстроилась. Однако Грейс в очередной раз не давала грустить: - Так, похлёбка подогрета, давайте садиться. И мы принялись размахивать ложками, получая удовольствие от горячей домашней пищи. 5. Кругом ничего не менялось. Всё та же природа, те же сосны и ели, те же кусты и травы. Только могилы мелькали повсюду, и они были жуткими. Я слышал, что севернее эскимосы и вовсе не хоронят мертвых из-за вечной мерзлоты, но и тут покойники не были захоронены так, как мы себе представляем. Сперва я натыкался на могилы из камня. Они были похожи на обычные, просто покрытые булыжниками, но стойкий трупный запах от одной из свежих говорил, что трупы так никто и не закапывал. Они, похоже, просто лежали под слоем камня. Это казалось мне диким и ужасным, и я старался пройти это место как можно быстрее. Однако и после мне чудилось, что этот запах остался в моём носу, и я закашливался и сморкался до слёз, пытаясь от него избавиться. Но это не помогало. А тем временем уже совсем стемнело. В сумерках я едва замечал малые тотемные столбы, всё те же черепа на деревьях и странное головокружение, которое только усиливалось. Я почему-то связывал это с тем жутким запахом, но этого не могло быть. Я давно прошёл ту могилу, но меня всё ещё качало и тошнило. И всё, о чём я мечтал, - это покинуть это страшное место как можно скорее. В темноте я наткнулся на пару гробов, которые были подвешены к деревьям на крепких цепях. Они были квадратные, обшитые оленьими шкурами и, раскачиваясь на ветру, скрипели и пищали среди ночной тишины. Жуткое зрелище. Особенно, когда в лесу уже почти ничего не было видно, а фонарик доставать я пока не хотел. Несмотря на холодок, который накатывал на меня от страха, я понимал, что остаться без фонаря в пути куда страшнее. Осталась всего одна пара батареек, и от нынешних уже почти не было свету. И хоть ночами я, как-никак, старался спать, или же погода позволяла мне топать в хорошей видимости, но сегодня… Сегодня всё было как будто назло. Небо хмурилось, луна не выходила, да и в августе ночи всегда были темными. Однако нынче стемнело очень рано, и было особенно много черного вокруг, и пусть никто сейчас за мною не гнался, но меня подгоняло вперед чувство страха. Ночевать на кладбище мне совсем не хотелось, да и костёр разводить здесь было не красиво, оскорбительно для инуитов. Поэтому я всё же планировал пройти этот путь как можно скорее, пускай даже ночью. Несмотря на экономию, я всё же надел налобный фонарик на всякий пожарный, и включал его, только чтобы свериться с картой и компасом. Да, путь мне лежит неблизкий, но всё же я прошёл уже слишком много, чтобы останавливаться. Да и до места оставалось относительно немного, дня два пути. Газ рассчитывал на неделю дороги, а я потратил многим больше времени, но так и не дошёл. На то были свои причины, конечно… Интересно, как там Газ? Может, он тоже волнуется, что меня так долго нет, что я не иду к нему на помощь? Эх… досада. Как только я открываю карту, я думаю о нём, о Газе, и мне становится страшно за друга. И в то же время – стыдно перед ним чего-то. А чего – я уже и сам не знаю. Раньше знал, теперь я ничего не знаю. Совсем. Эх… Но вдруг поток моих мыслей прервал шорох. Он раздался далеко, метрах в пятидесяти кзади, но этого ему хватило, чтобы моментально оборвать нить моих размышлений. Сердце застучало, и я застыл на месте. Вслушиваясь в темноту, я уловил едва слышное шуршание травы позади и чуть левее. Однако на человеческий шаг сие не походило, а, скорее, на зверя или нечто другое. В общем, замерев в темноте, я начал ждать. Прошло с минуту. Холодный пот уже выступил на лбу неестественно быстро, а дыхание мешало мне выхватывать наиболее тихие звуки из темноты. Но ничего в ней не было и не происходило. Шумел только ветер, раскачивая могучие макушки елей и берез, отчего меня продувало, и я только больше затрясся. Видать, правду говорят, что у страха глаза велики, но а всё-таки, кто его знает, что там за зверь крадется в ночной тишине… В сердцах плюнув, я двинулся дальше. Однако минут через пять, когда я уже, было, успокоился, я снова услышал шаги. На этот раз они были отчётливыми и я, не выдержав, щёлкнул фонарик. Луч разрезал темноту, и в его тусклом свете я увидел лишь чёрноту леса и качающийся гроб на дереве. Саркофаг был подвешен совсем невысоко, но качался, как мне казалось, куда сильнее, чем его мог бы раскачивать ветер. Подвешенный между двух ёлок он, как качели, то приближался ко мне, то удалялся, издавая противный и жуткий скрип. Я смотрел на гроб, который качался неестественно сильно, и не мог отвести от него глаз. Он завораживал меня моим же страхом, который возникал больше из-за необъяснимости. Очень уж сильно качался саркофаг, очень. Однако мой пытливый испуганный взгляд продолжал всматриваться в темноту, которая окружала гроб… И над ним… показались глаза. Они были неестественными, желтыми и большими, очень яркими и страшными! Ни один зверь не мог похвастаться подобным взглядом, это я вам точно говорю! И я побежал. Я даже не стал доставать пистолета, он казался мне бесполезным. Я просто не выдержал, мне было очень и очень страшно! Но испуг не мог породить подобных иллюзий, нет! Они настоящие, точно! Настоящие! Я бежал, и глаза продолжали возникать в моих воспоминаниях, подстрекая меня ускориться. Жуть охватывала с ног до головы, пронизывала молнией моё тело, и оно тряслось от холодного ужаса. Я бежал и не мог остановиться, не сейчас. Казалось, что когда я убегал от преступников, мне было не так страшно, как сегодня. Конечно, тогда я хотя бы знал, чего ожидать, а тут… Мимо меня мелькали гробы и тотемы, шкуры и черепа животных, на которые я натыкался и в панике оббегал их. Но я всё равно бежал, набирая скорость, или, как минимум, не сбавляя темп, и чувствовал, что отрываюсь от неведомой угрозы. Но вдруг земля ушла из-под ног и я оступился. Это был резкий склон, и я, даже не пробуя что-либо предпринять, поддался ему и кубарем покатился вниз. Я долго летел вниз по склону, пытаясь сопротивляться. Но тщетно. Картинка перед глазами постоянно переворачивалась, раны пронизывало болью, но я ничего не мог сделать, пока не врезался в широкий серый столб. От удара мне совсем поплохело, особенно моему пулевому ранению на плече, которым я вписался в могучий ствол то ли осины, то ли ещё какого-то дерева. Оно зашаталось, и с него, почти на меня, что-то упало. Я бросил взгляд кверху. В луче фонаря показалось прогнившее днище деревянного короба, натянутого между деревьями. Гроб и без того давно уже сгнил и проломился, а я только поспособствовал этому. Тут же пришло осознание, что шмякнулось рядом со мной, а с ним же и скверный запах. Я повернул голову влево и улицезрел лицо полусгнившей мумии, укутанной в давно уже прорванные шкуры оленей. Запах усилился, какой-то неведомый, но уже совсем другой страх прошёлся по мне дрожью и застыл комком в горле. Я встал на локтях и быстро отполз в сторону, с ужасом взирая на мёртвое тело. Оно так жутко пахло, так выглядело, так упало на меня… В общем, меня вычистило. Ох, что за жуть! Что происходит такое со мной, а!? Что мне делать? Как всегда – вопросы без ответов. Я продолжал кашлять и начал задыхаться. Пришло утомление после пробежки, пришла дрожь в полной мере, и разве что страх чуток отступил. Я хотя бы остановился, осознавая, что все мои раны болят и кровоточат. И только шёпот, раздавшийся в темноте, запустил моё безумие с новой силой, и я, подчинённый ему, побежал. 6. Ужин при свечах был не романтическим, а семейным. Очень семейным, хотя ещё пару часов назад о существовании Грейс я не знала, но так прочувствовала её всем сердцем, что уже не видела какого-то смущающего барьера между нами. И пускай за первыми ложками супа на кухне повисло молчание, мне оно не казалось неловким. Видимо, очень уж я соскучилась по горячей похлебке, которая казалась наивкуснейшей! Конечно, куда там было успевать говорить, да и папа взял это дело под свою ответственность. - Не томи, Грейси, где все? - Как всегда, - ответила тётя, дуя на ложку с горячей похлебкой и, с шумом проглотив жижку, добавила: - Мать отправилась на болота за травами. Отец опять пошёл на охоту по своим таёжным маршрутам. На большой круг пошёл: от заимки к зимовьям, от зимовьев к ярангам, и так до дома. - А то я не знаю этот маршрут, - придрался отец. - А то ты недавно по нему ходил? - Лет пятнадцать назад. - То-то же, - подтвердила свою правоту Грейс, однако это не доставило ей никакой радости. «А чего тут радоваться, ну, права и права, и что с того. Жаль лишь, что Балто так долго не появлялся». Наверное, что-то подобное звучало сейчас в её голове, но наверняка я знать не могла. - А ты почему не с ним? – слукавил отец. - А-а-ай, - отмахнулась его сестра куриным бедрышком, к которому она перешла, пока остывала похлебка. – Чего я там не видела. Да и мать заставила следить за хозяйством, а сама побежала, мол: «Холода нынче близко, заморозки будут ранними, надо срочно мне тра́вы заготовить». И кого она ими собралась лечить?! – риторически закончила Грейс, складывая куриные кости в деревянную миску. – Разве что, вон, Алу с её рукой. Чего дочку-то не уберег? – улыбнулась Грейс, однако взгляд отца ей сказал, что она перегибает палку, и тётя тут же перестала улыбаться. – Ладно, не бери в голову. Ты же знаешь, я вредная, когда кто-то косячит. А ты хотя бы стараешься этого не делать, - рискнула Грейс улыбнуться снова, на что я улыбнулась ей в ответ. Папа лишь посмотрел на сестру, но остепенился и продолжил есть свой до боли горячий суп. И всё-таки Грейс понимала, что отцу сейчас нелегко. Он вернулся в родной дом, который был вынужден покинуть. Он взял на себя ответственность за мою безопасность и подверг меня такому риску. Но что-то ещё двигало его вперёд, возможно, то же, что и меня. Поиски правды, какой бы она не была. Поиски надежды на то, что всё это закончится раз и навсегда. Или же просто поиски приключений, за которыми всё ещё бежала его юная душа. Я не знала, что это, но понимала, - это – нечто важное, раз отец так много ставит на кон и рискует. Стоит оно того или нет – я тоже не знаю. Видимо, судьба опять всё расставит по полочкам, и всё будет так, как должно быть. - Может, расскажешь уже, что случилось? – спросила Грейс напрямую, буравя глазами хлебавшего из тарелки брата. - Всё то же, Грейс, - ответил папа, но его ответа было достаточно. Тётя нахмурилась и, чертыхнувшись, тряхнула головой, отгоняя сторонние мысли и воспоминания. Решившись окончательно избавиться от них, она перевела разговор на другую тему. - Алу, а ты как? - У неё вывих плеча и рука пробита насквозь, - добавил папа. - Го-о-о-осподи, - ахнула Грейс. Папа не знал, что мы уже говорили с тётей на эту тему, поэтому её удивление было не очень искренним. – Сильно болит? - Болит, - честно призналась я. – Плечо почти не болит, а вот ладонь… Горит огнём и дёргает. Грейс и папа переглянулись, но ничего не сказали. Однако я уже не замечала стеснения и говорила при Грейс всё как есть. Кстати, о стеснении: - Пап, как долго мне ходить с повязкой? - Ещё хотя бы недели полторы. - Сколько? – возмутилась я. - А ты что думала? Скажи спасибо, что ты не человек. Те по месяцу где-то ходят. - Ох, Бог ты мой! – схватилась я за лоб, который показался мне горячим. Впрочем, и без того в тепле горели щёки после десятидневной прогулки по лесу. Ветер не щадил ни кожу, ни душу, которая холодела к людям, к эго и ко всему, что происходит вокруг… Эх, снова мысли навязчиво лезут. Мне просто отчего-то стало плохо, быть может, меня всего лишь разморило и мне требовалось отдохнуть. Но как пропустить рассказ папы о том, что случилось? Пускай я была в эпицентре событий, но Балто – не тот, кто много болтает при своих детях. Кто знает, может, куда больше он расскажет сестре? - Иди спать, не мучайся, - предложила Грейс и взяла меня за здоровую руку. – Мы не будем секретничать без тебя, обещаю. И я почему-то поверила этим глазам, в которых плясала душа моей тёти. Она прыгала там, в отблесках свечных огоньков, и казалась мне искренней и очень доброй. Такая душа всегда прикроет тебе спину, поможет советом и просто останется тебе крепким другом. И мне так хотелось заслужить её доверие, что я согласилась. - Я и сам уже валюсь, - заверил нас отец. – Так что мы не долго. - Я помогу тебе с постельным, - сказала Грейс и лениво потопала в нашу с ней комнату. Я уже не в праве была отказаться, хотя почувствовала себя неловко. Мы снова остались с папой вдвоём. Только шелест пламени свеч нарушал этот крик тишины. Я благополучно доела свой ужин и тихонько отставила пустую тарелку. Отец смотрел на меня всё это время, и в глазах его читалась жалость и в то же время укоризна. - Все-таки зря я взял тебя с собой… - охнул отец и положил ложку в опустевшую тарелку. – Зря… - Не зря, пап, - попыталась я его успокоить. - Неужели? И почему же? - Тебе ещё может пригодиться моя помощь… - сказала я первое, что пришло мне в голову, в своё оправдание. Однако, если взглянуть объективно… Пока что я была только обузой для отца. - Может быть, но… сама-то ты в это веришь? Особенно в твоём теперешнем состоянии? Я промолчала. Мне было обидно слышать откровенные слова отца. Они не столько обижали меня, сколько вновь заставляли меня почувствовать себя бесполезной. Не стану отрицать, я видела, что папе эти слова тоже тяжело даются, но это была горькая правда. Я не помогла отцу, и уже вряд ли смогу помочь. - Но не зря же судьба привела меня сюда? – робко спросила я. - Пойми, дочь, нельзя всегда полагаться на судьбу. Рано или поздно возникнет такая ситуация, когда тебе нужно будет принять быстрое и важное решение. И оно окажется только твоим. Судьба не даст тебе совета, не получится пустить всё на самотёк, как бы этого не хотелось. Придется действовать самой. - Я понимаю, пап, - виновато опустила я глаза в тарелку. Мне нечего было возразить отцу. - Понимает она… Ладно, иди спать, дочка. Я пока расскажу сестре, что да как, и мы пойдем следом. Грейс может много чего полезного посоветовать. Не смотри, что она молода, ей тоже досталось, как и нам с твоей мамой. Как и всей нашей семье… А за ночь многое может прийти в голову, а сестра ещё даже не знает, что завтра приплывёт Френсис… - Френсис? Кто такой Френсис? У нас гости? – возникла за моей спиной Грейс, и я уступила ей место на табурете. - Ладно, Алу, спокойной ночи, - не стал сразу отвечать отец своей сестре. - Да, давай, спокойного сна, - пожелала мне Грейс и улыбнулась. Она протянула мне подсвечник в виде волка и я, взяв его здоровой рукой, отправилась к своей кровати. Минут двадцать я лежала и смотрела на этого волка. Отец говорил нам, что его мать – волк. И во мне было больше её крови, чем у моих братьев и сёстёр вместе взятых. Волки живут глубоко в лесах, в своих деревнях, и редко выходят в свет, прячась от его безразличия. Они живут так, как жили их предки из поколения в поколение. Их немного, но они вместе. Они держатся друг за друга горой, им не одиноко, а я… А я совсем одна в этом мире, как и этот волк, держащий в пасти свечу. Горячий воск, будто слёзы, стекал по его щекам, и мне тоже хотелось плакать. Ни туда, ни сюда. Я житель современного мира, но волк по своей натуре. Я только теперь поняла, что хочу прожить свою жизнь иначе. Как-то спокойно и тихо, но в обществе тех, кто мне дорог и близок. Пускай даже где-нибудь в глухом лесу, но радом с теми, кто протянет мне свою руку и скажет, как я важна для него. И только городской житель во мне бунтует. Он требует приключений и отвергает моё спокойствие. Он требует, чтобы я пошла вперед, потому как, оставаясь на месте, я не смогу спать спокойно. Меня не удержать в оковах ожидания, и в то же время не заманить подобными нынешним крайностями… Нет, и всё-таки я не знаю, кто я такая… 7. Всё шептало вокруг. Это была какая-то магия, не иначе! Это всё инуиты и их духи! Почему, почему Кавак не предупредил меня? Хотя нет, предупредил, но почему не рассказал всего?! Почему!? Я задавал себе вопросы и бежал вперед. Меня подгоняли шепоты нескольких голосов, которые раздавались у меня за спиной. Они то удалялись, то приближались вновь, заставляя меня бежать ещё быстрее. И я бежал, подчиненный их воле. - Тебе здесь не рады, беги! – говорили они. - Уноси ноги! - Ты останешься здесь навсегда! - Ищи себе гроб! Эти шёпоты были очень реальны. Голоса говорили четко, разборчиво и пугающе, и я не мог ничего поделать. Я подчинялся им, стараясь побыстрее покинуть это проклятое место. Пока вдруг не наткнулся на каменную могилу и не оступился. Перелетев через бугорок, я упал, и шепоты прекратились. Всё оборвалось в один момент, как я приземлился, и это меня ошарашило. Не вставая с колен, я обернулся. Почти наглухо севший фонарик ничего в темноте не высмотрел. Только я, когда падал, скинул камни с покойного и сместил труп со своего места ногами. Но более – ничего. Тишина. Только моё шумное дыхание раздавалось в могильном сумраке кладбища. Однако, вновь посмотрев вперёд, я вздрогнул. Передо мной на корточках сидел человек. Он был эскимосом, с немного вытянутой вверх головой, на которой виднелась лысина. Она была окружена редкими седыми волосами, которые были аккуратно зачесаны на бок. Незнакомец выглядел плотно сложенным, крепким, хотя и не молодым. Человек был в чём-то вроде свитера, только самодельного, хотя в лес я бы в таком наряде не пошёл. Мужчина улыбнулся мне, но ничего не сказал, а встал с корточек и кивнул в сторону могилы. Я посмотрел на безобразие, которое устроил, и снова обратился взглядом к незнакомцу. Он загадочно помотал головой, выражая негодование. - Я, это… уберу… - отчего-то робко произнёс я и, встав, подошёл к могиле. Я брезгливо подвинул тело, закутанное в оленьи шкуры и ткани. Хотя я не касался его напрямую, но мне было очень неприятно. Так же брезгливо я брал камни в руки, но всё же прикапывал ими тело. Мужчина же недвижимо стоял рядом и наблюдал за мной. Он, казалось, совсем не думал мне помогать, хотя я и сам его стыдился. Теперь эта неясная смесь чувств пришла на смену страху и ужасу, что меня поражало. Я так быстро переключился, забыв про всё, что было доселе, что это было на меня совсем непохоже. Что-то странное творится… Наконец, я закончил работу и обратился к незнакомцу: - Всё. Ты Нанук, верно? Эскимос кивнул. - Мне Кавак рассказывал о тебе, - признался я, стараясь заполнить хоть чем-то возникшую паузу. Она казалась мне неловкой и странной. – Вы ведь сегодня это… должны встретиться, - решил аккуратно начать я, но мужчина никак не реагировал на мои вопросы и заявления. Он всё так же продолжал смотреть на меня, отрешённый от всяких эмоций, и я решился продолжить. – Так вот, Кавак, он… думаю, он простил тебя, Нанук. Ну, ты понимаешь… -робел я из-за молчания собеседника. – В общем, надеюсь, вы встретитесь сегодня и решите ваши проблемы. Думаю, всё будет хорошо, - подытожил я, и, так и не дождавшись ответа, продолжил. – А теперь… не помогли бы Вы мне выйти отсюда? Кажется, я заплутал... Но мужчина так мне ничего и не ответил. Он поднял левую руку и указал мне пальцем направление. - Спасибо, - произнёс я и замер на секунду. Но Нанук никак не реагировал на меня, и, решившись, я двинулся в указанном им направлении. Отойдя на пару метров, я обернулся. Эскимос так и стоял, только лишь повернув голову в мою сторону и провожая меня глазами. Немного поколебавшись, я добавил: - Это правда, Нанук. Кавак простил тебя, давно простил, только сказать тебе не решался. Но сегодня решится, я знаю. Мужчина кивнул мне, но следом не пошёл. Я продолжил двигаться вперед, а Нанук провожал меня глазами, пока совсем не скрылся из света моего фонаря, оставшись в кромешной темноте инуитского кладбища. 8. Я проснулась после одиннадцати. Отдых был мне нужен как никогда, и Грейс предоставила его в полной мере. Она не беспокоила нас с отцом, хотя сама встала часов в шесть. Я лишь услышала, как скрипнула её кровать по соседству, как зашлепали босые ноги на кухню, но после я вновь провалилась в сон. Утро было солнечным. Комната, запомнившаяся мне в лунном свете, теперь казалась ещё более красочной. В неё лился яркий солнечный свет и, сквозь окно, пускал на пол свои косые лучи. Лучи эти опускались на деревянный пол с узорчатым ковром, над которым переливались в беспорядочном танце мелкие пылинки. Тепло, сухо и так уютно… как дома. Я лениво поднялась с постели. Желание потянуться наткнулось на проблему в виде повязки. Рука будет ещё долго фиксирована, и как мне теперь продолжать с нею путь я не знаю. Однако больше всего я боялась, что отец отправит меня домой вместе с Грейс. Он доверял ей, и тут возник такой удобный момент всё устроить. Во всяком случае, окажись я на месте моего отца, я бы так и поступила. Наверное, именно этот страх не пускал меня дальше кровати. Я боялась выйти из комнаты и услышать отцовский приговор об окончании моих приключений. Я так и сидела, опустив ноги с постели, в ожидании чего-то, что заставит меня выйти из комнаты. Ноги мёрзли на холодном полу, пробитая ладонь горела, но и перевязку делать я не решалась. Не хотелось шуметь, да и не было сил. Я будто была сама не своя, и если вчерашним вечером я не нуждалась в отдыхе, то сегодня утром я осознала, как сильно он был мне нужен. Только вот слабость всё равно оставалась, а вместе с нею какая-то скованность и озноб от холодных половиц под ногами. Смирившись, я снова легла на постель, и к вискам прилило чувство боли и жара. Что-то не так… - Доброе утро! – поздоровалась постоянно улыбающаяся Грейси. – Я как раз собиралась тебя будить, - заявила она и, подойдя ко мне, будто почувствовав что-то неладное, прикоснулась к моей голове обратной стороной ладони. – Бог ты мой! – заявила она и прильнула к моему лбу губами, чтобы удостовериться в своей правоте. – Да у тебя жар! - Замечательно… Просто прекрасно! – возмутилась я, не в силах сдержать своих эмоций. Только этого мне ещё не хватало. - Не дрейфь! Я что-нибудь придумаю, - хитро улыбнулась мне Грейс, будто бы совсем не сочувствуя моему положению, будто бы уже наперёд знала – всё будет хорошо. – Вставай, одевайся, тебе нужен свежий воздух, - подытожила она и отправилась к выходу. И только в этот момент я увидела на её лице беспокойство. Да, Грейс, похоже, умеет утешить и хорошо одевает улыбку, как бы тяжело не было. Но я не думаю, что это плохо, наверное, даже наоборот. Знать бы только, такой ли позитивный её подход к обстоятельствам, и я скажу, что думаю по этому поводу. Я последовала советам тёти и поднялась с постели. Одевшись и мало-мальски приведя себя в порядок, я, пошатываясь, вышла из дома. Вокруг было солнечно и красиво. Тени от высоких деревьев создавали на террасе прохладу, от которой меня познабливало. И я, услыхав голоса со стороны речки, поскорее направилась туда, чтобы ещё сильнее не простыть. Мимо мелькали сараи, бочки, какие-то хозяйские постройки, будто бы хаотично разбросанные по этому маленькому «лесу». Он был небольшой и окружал дом только спереди могучим забором из сосен, берез, осин, лип. Тут было много различных деревьев. Наверное, их кто-то высаживал и бережно взращивал ещё очень давно, и теперь они великанами возвышаются здесь и служат свою вековую службу. Однако, пока я шла на голоса, деревья поредели. Прямо за домом показалось огромное поле, на которое выходили окна моей сегодняшней комнаты. Оно начиналось здесь узкой полосой в пару метров и уходило куда-то вдаль, в сторону леса, где кругом была только дикая природа Аляски. Я зашла за дом. Шум речной воды усилился, а могучих великанов сменили яблони, груши и вишни, на которых висели разноцветные ароматные плоды. - Доброе утро! – раздался голос отца среди прекрасного зелёного сада, что тянулся вдоль самой речки. Папа и Грейс сидели за огромным столом под навесом и завтракали чаем с блинами. – Присаживайся! - Какая красота! – с искренним восторгом заметила я. - Ага, - подтвердила тётя. – Бери к блинам чего хочешь, всё своё, на твой выбор. Несколько оробев от такого предложения, я, всё-таки, наклонилась и подобрала с земли горсть спелых вишен. Потерев их немного о полотенце, я села посреди стола и налила себе свежего травяного чаю. Он был горячим, пах мятой, малиной и мелиссой. Да… успокоительное… - Мы ведем беседы уже не первый час, - начал рассказывать мне отец, и я напряглась. – Грейс заявляет, что знает нашего Френсиса. - Да, он нормальный парень, - подтвердила тётя. – И у него есть свои счёты с бандой. Несмотря на то, что он работает на Майкла, а Майкл ходит под Стилом, у Френсиса есть веский повод не любить их обоих. - Тогда почему он на них работает? - А ты видела в Бревиг-Мишн уйму свободных кадров? – поинтересовалась у меня в ответ тётя, и её позиция с сомнением, но всё-таки меня устроила. – Скажем так… банда была причастна к его семейным проблемам, и Френсис вряд ли это забудет. Мало того, он пару раз помогал мне с информацией по Стилу, и я лично от него получала полезные сведения. - Так стоп. Но ты же живешь здесь, откуда ты знаешь… - Я знаю о-о-очень многих, поверь, - перебила меня Грейс. – Особенно в окружающих нас городах. - Ладно, с этим понятно, но зачем тебе информация о Стиле? - Ты многого не знаешь, Алу, я понимаю. Но осведомлён – значит вооружен. А ты как думаешь, откуда твой отец знает о том, где сейчас база Стила и его «шайки», ммм? – гордо улыбнулась Грейс. – А вот люди Стила заняли её совсем недавно, пару месяцев назад. Пойми меня правильно, Алу, наша семья играет во всей этой истории куда бо́льшую роль, чем ты себе представляешь. И пускай я была совсем ещё мелкой, когда началась вся эта шумиха с эпидемией, документами и прочими заварушками, она изменила и мою жизнь тоже. Мы все живём как на ножах, и жили так лет двадцать, пока вдруг не произошло то, чего мы так все опасались. Старый вулкан начал бурлить, спокойный улей зашевелился, загудел, и, наконец случилось то, что случилось. Я и сама, если честно, уже думала, что моя работа стала напрасной, ан нет… - Короче говоря, - подытожил отец рассказ своей сестры. – Я хотел узнать у Грейс про Френсиса и поговорить с ней наедине. А заодно решить, что делать дальше. Грейс не обратила внимания на то, что её перебили, а вот я заволновалась о принятом папой решении. Он вот-вот озвучит его, и тогда у меня не будет пути к отступлению… Однако теперь тётя сама перебила отца и заявила: - Алу нужна медицинская помощь, - твёрдо и спокойно произнесла Грейс. - Она вся горит, посмотри на неё! - папа потрогал мне лоб и нахмурился. – Так что наши решения могут измениться. - Антисептик и бинты у нас есть, это не проблема, - успокоил меня папа. – Но… - Ты сама понимаешь, тебе нужен антибиотик или, как минимум, покой, - продолжила за папой Грейс. – А ни того ни другого тебе сейчас не светит. - Неужели дома ничего не осталось? – удивился папа. - Цок, голяк, - щёлкнула губами Грейси и покачала головой. - А мамины травы? – с последней надеждой спросил папа. А я с грустными глазами и потерянным видом продолжала смотреть то на одного, то на другого. - Мы всё продали, а что не продали – схомячили, - ответила тётя. – Отец умудрился простыть по весне, да так знатно, что все травы на него ушли. А когда мама заболела, тут уже я не стала ждать… - Что ты имеешь в виду? – не понял отец. - Нава. - Нава? – удивился папа. На лице его читалось недоверчивое недоумение. - Ты знаешь его удивительные настои и шаманские штучки! Но главное – Стая тоже покупает лекарства. - С каких это пор, «Стая», начала так часто контактировать с внешним миром? – спросил папа, акцентируя тоном внимание на слове «Стая». - А с тех самых, когда Стил и его команда выпроводили её на остров. - Ох, этот мир сошел с ума! – взялся за голову отец. – У меня просто нет слов! - Пойми, брат, ей нужен Нава! До города слишком далеко, да и вам теперь туда путь заказан. Этот вариант не подходит. - А мама? Не поверю, что у неё ничего не осталось! – продолжал сопротивляться папа. - А я вот верю! Она поэтому и пошла на болота, одна, к чёрту на кулички! – продолжала спорить Грейс уже повышенным тоном. - Мы не знаем, когда придет мать. Ты же сам понимаешь, это надолго. Так давайте поедем в Стаю, раз у нас есть лодка! - Но ты же сама говорила, люди Стила захватили поселение! - Но не остров! Послушай, я знаю, я была там пару месяцев назад. Я уже говорила, когда ничего не осталось, а мать совсем разболелась, я пошла туда, и Нава мне помог. - Но как? - По косе. - Я не поверю, что Стил и его шайка не контролируют косу. - Грейс промолчала, недовольно помотав головой. Но папа продолжил говорить на повышенных тонах: - Я не поверю, что они не контролируют воду в заливе. Я даже не удивлюсь, если они следят за внешним морем и подходом со скалы. Скажи, разве я не прав? - Прав. - И ты полезла через них? - А то ты меня не знаешь! – заявила Грейс, но в её тоне не было и толики хвастовства. – Если было бы нужно, я бы и в пещеры полезла! Отец только покачал головой и коротко отчеканил: - Нет. - Что значит: «Нет»? Разве не этого вы хотели? Пойми, мы вылечим Алу и приблизимся к Стилу как никогда! Мы убьём сразу двух зайцев! – бурно жестикулировала руками Грейси. – А на косе у них всего-то пара караульных. Стая выходит и заходит под отчёт, но проскочить там проще простого! - Нет. Слишком рискованно. К тому же нас по-любому будут ждать на выходе в океан… - А вот в этом, братец, я не вижу никакой проблемы! – встала Грейс из-за стола и улыбнулась. - Опять твои хитрости? И что же на этот раз? – уже не возмущался отец и даже улыбнулся в ответ. - Вас-то они ждать будут, но вот меня… - лукаво подмигнула тётя и направилась в сторону дома. – Слышишь, ваш Френсис катит. Пойду поставлю ему горяченького. А ты помоги Алу перебинтоваться, нужно быть готовыми перед дорогой. 9. Я шел, но больше не выключал фонаря до первого просветления. Рассветом назвать сие было трудно, ибо солнце еще не взошло, а те лучи, что оно выбрасывало в небо, были еще слишком тусклыми, и казалось, что наступали сумерки. На землю ложился очень холодный и густой туман, в котором я замерз ещё с ночи после бешеных пробежек. Меня всё ещё тошнило, качало, трясло, толи от страха, толи от холода, толи от всего сразу. Меня не отпускали эмоции паники и буйства чувств, а вместе с ними улетело куда-то и моё сознание. Я ни о чем не хотел и не мог думать, и просто шел вперед, пока на болотистой прогалине из тумана не выступила крыша мрачного дома. Сперва показались фронтоны, крест-накрест вершащие конёк, затем щепа крыши и вот уже появились маленькие окошки на серых стенах. - Наконец-то! – В сердцах произнёс я и направился к дому. Даже если дом не жилой, в нем определенно найдется печь и укрытие от ветров и осадков. Хоть что-то, что поможет мне согреться и отдохнуть после тяжелой ночи. Я стал приближаться к дому. Под ногами хлюпало, что было странным. Во всяком случае, я бы не стал ставить дом на болоте. Впрочем, местные народы отличались своими причудами, да и затопить всё вокруг могло из-за плотных дождей, что прошли здесь недавно. Да и вообще, сам-то дом стоял на пригорке, и разве что участок был подтоплен, но всё же. Странным было место для дома, и дом был странным, жутким, но всё же красивым. Он стоял на прогалине посреди леса, возвышаясь серым коробом над зелёною массой растений и белым молоком тумана. В нём не горело свеч, он казался умершим и диким, и оттого ко мне в душу вернулся холод. Но холод моей души – ничто, по сравнению с тем, как меня колотило от холодного тумана. Ну, теперь-то я точно совсем разболеюсь. И чего я только поплёлся вперед… Ответы на этот вопрос я давно себе дал, да и они сейчас меньше всего меня волновали. Я двигался к дому в надежде на кров и ночёвку. Хоть на что-то, что могло меня согреть и успокоить. И вот я уже у входа в дом. Мощный косяк из тяжелого бруса скрывал деревянную дверь в своём проёме. Он надвигался на неё как-то грозно, однако не мог скрыть робость тонкой дверной доски. И только я не робел. Я так набегался и испугался, что моя скромность осталась где-то далеко в лесу, захороненная вместе с эскимосами. И я, не раздумывая, постучался. Тук-ту-у-к. На второй удар хлипкая дверь поддалась моей руке и приоткрылась. - Есть тут кто? – спросил я у темноты дверного проёма и отворил-таки двери полностью. И тут же в нос ударил уже знакомый сегодня запах. Разве что его отличала свежесть и резкость, которая стреляла мне в нос и глаза. «Нет…», - подумалось мне, но очевидного нельзя было избежать. Прикрывая нос и лицо рукою, я всё-таки решился и щёлкнул фонариком над головой и увидел… - Кхе… Господи! – воскликнул я и попятился к выходу. Под потолком на сквозняке, который я создал, раскачивалось тело. Оно окоченело, и оттого молчаливо поддавалось потоку ветра, заставляя скрипеть крюк под потолком, на котором висело. - Ох, Боже, Боже! – причитал я, выйдя из дома. Закашлявшись, я уперся руками в колени и отдышался. Ху-у-ух… Да что же это такое! Почему меня преследуют неудачи! Что за жуть! Что за ужас! Что… что? Я призадумался, вспоминая висевшего спиною ко входу мертвеца, которого только что увидел. Холодок пробежал по моему телу, но не столько от ситуации, сколько… Нет, я должен это проверить! Уткнувшись в рукав своей мокрой куртки, я вновь подошёл к двери и со скрипом отворил её. В нос тут же ударил смрад трупного запаха. Тело всё так же раскачивалось под потолком, наводя на меня ужас. Но я должен быть сильнее, и посему двинулся вглубь комнаты, обходя покойника кругом. Перешагнув стул, с которого мужчина, по-видимому, совершил свой последний шаг, я продолжил обходить его, нагло сверля мертвеца глазами. Белые, слегка опухшие синюшные ладони, такая же шея, чуть приподнятые руки, но меня интересовало лицо… И когда я увидел его, меня затрясло. Я попятился назад и упал навзничь, не смея отвести глаз от этого знакомого лица. Это был Нанук, Нанук! Точно такой же, как сегодня ночью, на кладбище! Боже! Я не стал додумывать. Я бросился вон из дома, споткнувшись о стул на обратном пути и шумно свалившись на пыльный пол. Его не убирали уже много дней, столько же, сколько висело тело мужчины под потолком. Его мертвое лицо с высунутым языком меня пугало снова и сова, хоть я уже был далеко от проклятого места. Я бежал оттуда, не в силах остановиться. Это невозможно, невозможно! Только вчера я говорил с этим человеком, а сегодня я вижу его труп, который висит уже не меньше недели! Как, ка-а-ак!? Пробежав метров двести от дома Нанука, я остановился. Меня душили слёзы несправедливости. За что, за что мне всё это? Я закашлялся. Казалось, что трупный запах пропитал мои легкие, и я всё ещё его чувствовал. Всё кружилось в моей несчастной голове, всё плыло и скакало в ней, и меня снова вытошнило. Горечь осталась во рту, но я продолжал двигаться вперед. Меня зашатало сильнее, всё плыло перед глазами, скакало и покрывалось белой пеленой. Что-то не то, совсем не то, что-то… что-то… Я пошатнулся, глядя, будто через экран, как я медленно приближаюсь к земле и падаю на бок. Мои глаза закрылись, и на секунду я почувствовал спокойствие, за которым мгновенно пришла и тьма. Она схватила меня и сдавила в объятьях, и больше уже не хотела отпускать. Да и отпустит ли она теперь когда-то мою израненную душу… 10. Я не поняла ровным счётом ничего из того, что произошло за столом этим утром. И дело тут даже не в температуре, а в том, что папа и Грейс обсуждали каких-то только им известных знакомых, свои тайные тропы и неясные для меня местные «достопримечательности». Я хотела получить ответы, вот и получила. И что это мне дало? Ничего, ровным счётом. Вот и вышло, что ответов-то толком и не было. Не буду лукавить, я почти ничего не узнала, но что-то уже начало связываться у меня в цепочку происходящего. Казалось, что я собираю сложный пазл из обрывков чужих воспоминаний, и чьи-то загребущие ручонки постоянно тащат со стола по кусочку, не давая мне закончить начатую картинку. Но я не хотела сдаваться. Особенно сейчас, когда Грейс заступилась за меня, и теперь была готова отстаивать свою точку зрения, под эгидой которой моё путешествие продолжалось. По версии же отца мой путь должен был окончиться тут, в его доме, после которого меня ждала бы только скучная обратная дорога, полная волнений и переживаний за папу, *** и Газа. Но не тут-то было. Моя лихорадка и пробитая насквозь ладонь, несомненно, оспаривали папины взгляды на моё будущее. И надо было что-то решать, и решать быстро. Что же касается Френсиса, то от него не последовало ни одной продуктивной идеи. Хотя он собрал лодку, и на том спасибо. Оставалась одна надежда на Грейс, которая придумала такой интересный план, что даже отец признавал своё тактическое поражение. И только в одном он был не согласен. Он всё ещё хотел отправить меня домой. Однако перво-наперво нужно было решать вопрос с лодкой и тремя пассажирами в ней, которых вполне могут ждать на выходе реки в океан. И план моей новоиспеченной молодой тётушки предусматривал решение этой проблемы аж несколькими путями. Оставалось только обговорить всё ещё раз и действовать. - А что, если я им просто сдамся? – решил предложить Френсис. - Они меня не убьют! Я скажу им, кто мой босс, и они отпустят меня. Человеческий ресурс – самый важный ресурс! Теперь-то я понял, Алу, что это не плохо. Даже хорошо, что босс на них работает! - Не тупи, - прямо ответила я. – Даже я со своей температурой понимаю, что они с большим интересом устроят тебе допрос. И это будут не анонимные тесты-опросники, уж поверь! - Нам нельзя бросать лодку, - поддержал меня папа. – Ты уж прости, Френсис, что я распоряжаюсь ей, будто своей, но раз уж ты решил помогать… - Не вопрос, без проблем! – поднял ладони вверх парень и улыбнулся. И снова его глупая улыбка выводила меня из себя, но теперь я сдерживалась. - План Грейс очень хорош, я не спорю, - продолжил папа. – Он сохраняет нас на борту и даёт нам огромную фору. Но столько рисков… - Я не знаю, что ещё придумать, брат, - честно призналась Грейс. – Я просто не знаю, - громко выдохнула тётя, опёршись прямыми руками о стол. - Ты уже сделала более чем достаточно, Грейси, - успокоил отец свою сестру, положив на её руку свою ладонь. – Просто нам нужно ещё немного подумать. - Ждать, пока Алу совсем залихорадит? Отец промолчал и, насупившись, опустил голову. - Ты хорошо поел и отдохнул, Френсис? – спросила я у парня. - Конечно! – радостно подтвердил он. - Тогда нет смысла сидеть. Давайте накормим скот, подготовим всё это домашнее хозяйство, соберем припасы и двинемся в путь. Сделаем, как говорит Грейс. Теперь, выходит, я поддержала тётю, на что она грустно, едва заметно улыбнулась, продолжая буравить глазами стол в поисках решения. - Не сочтите, что я особенно о себе беспокоюсь, - продолжила я, на что Френсис начал было своё: «Ну что ты!», но я перебила его: - Но Грейс права. Лучше исходить из плохого и предвидеть худший вариант. Если я слягу, я совсем стану вам обузой, и через эту вашу «косу» не переправлюсь. Даже если этого не потребуется, одно бесполезное «тело» не прибавит нам форы. - Ладно, Алу, ты права, - с грузом на сердце согласился отец. – Но если что-то пойдёт не так… - Всё будет хорошо, - теперь уже Грейс успокоила папу. – Ты знаешь, кто тут самый меткий стрелок, - загадочно улыбнулась тётя, и глаза её заблестели. - Ладно, давайте собираться и двигать, - подытожил отец. – Главное – пережить этот день, а дальше всего ничего. 11. Утро. Рассвет был ранним, и солнце едва ещё только поднималось над горизонтом. На улице стояли будто ещё вечерние сумерки, а по низинам стелился густой дымкой холодный туман. Это было время, когда ночные звери и птицы уже затихли и уходили на ночлег, а дневные и утренние ещё не проснулись. Именно поэтому в лесу стояла мёртвая тишина, которая очень скоро, как по часам, начнёт отступать перед музыкой леса. Будто кто-то включает проигрыватель со своей музыкой точно в срок, так же начнут петь сперва одни птицы, затем другие, третьи и уже очень скоро лес станет шумным и спокойным. Удивительно, что спокойствие лес приобретает только в этой весёлой шумихе. В тишине же, напротив, он не кажется человеку спокойным. Тишина давит и поглощает одинокого странника, обволакивая его туманной дымкой со всех сторон. Только вот страннику от неё не страшно. Ему не впервой спускаться вниз к болотам и инуитскому кладбищу. Как и многие годы доселе, Кавак шёл к своей любимой в этот день. Туман окутывал его с головой, поглотив всё вокруг, от звуков и до ближайших деревьев. Но и это не могло остановить инуита. Он знал свой путь, он знал дорогу и продолжал уверенно шагать по траве, покрытой густой прозрачной росой. Но сегодня его сердце билось чаще. В этот раз Кавак волновался как никогда, приближаясь к могиле его верной покойной Ила. Он всегда вспоминал о ней в этот день, пока шагал через лес час за часом. Он вспоминал её чёрные густые волосы, её застенчивую улыбку, деревянный гребень, который сам же Кавак сделал и подарил своей любимой. Но сегодня в голове эскимоса не было места воспоминаниям. Он думал о Нануке и о том, как будет просить у него прощения. Этим Кавак изводил себя всю дорогу, и на его душе трепетало беспокойство. Но вот и знакомые деревья. Два высоких дуба раскинули свои могучие ветви во все стороны, будто размахивая ими от возмущения. Меж их великими стволами, на цепях, что уже въелись в твёрдую дубовую кору, где-то высоко раскачивался гроб, в котором покоилась Ила. Она была так близко от Кавака, но так высоко, где-то там, на небесах, что от этого невольно кружилась голова у старого инуита. Он смотрел на неё, он был первым, и пока Нанук не пришёл, он мог поговорить с ней о чём-то своём, сокровенном. Кавак делился с Ила новостями. Всегда делился, но не сегодня. Сегодня он открывал ей свою душу и изливал свои слабости и обиды. Кавак боялся, что его секреты останутся втайне от той, кому он готов был доверить весь этот свет. Он боялся, что, оставив свои волнения и переживания на душе, он ещё один год не сможет найти себе покоя, живя в обиде на Нанука, себя и весь белый свет. Нет ничего страшнее личной потери. Нет ничего, что утешало бы вас в этот час, и Кавак знал сие не понаслышке. Но как простить провинившегося? А ведь просто. Куда проще спустя много лет и зимовий. А как не простить и мстить виноватым и всем, кто попал под раздачу? Сперва многим проще, но всё же сложнее с каждой минутой. Время затягивает раны, но оставляет рубцы. Рубцы не уходят, а раны зияют, наливая огнём беспокойное сердце, готовое разорваться на части. И как всё-таки сложно его успокоить и дать ему зарубцеваться… Это Кавак тоже знал и чувствовал. Огонь первых лет погас, а с ним угасала и ненависть. Затягивались душевные раны, и разум крепчал под напором событий, стремясь отыскать во всём этом смысл и толику чего-то хорошего, что скрывалось за горизонтами будущего. Только вот хорошего Кавак не находил. Не находил годами, десятилетиями, а тут вдруг пришёл к нему паренёк и помог отыскать, посеяв надежду в изъеденном ранами сердце. И Кавак решился, и в кои-то веки в его душе появилась надежда. И вот теперь, стоя у гроба любимой, он ждал своего часа, шаги которого уже раздавались за дымкой тумана. Шлёп. Шлёп. Шлёп. По мокрому лугу, что заболотился нынче дождями, ступала нога эскимоса. Кругом была только белая дымка и сумеречный холод рассвета, за которыми Кавак не мог разглядеть приближавшегося. Его шаги были странными, медленными, но целенаправленными. Неужто Нанук услыхал голос Кавака, шепчущий Иле его сокровенные тайны? Как знать, так иль этак, но вот и в тумане показалась фигура мужчины. Он был в свитере и с седой головой, и плёлся откуда-то из глубин кладбища прямо к знакомому гробу. Завидев Кавака, мужчина приостановился. Его лица нельзя было разглядеть, лишь только руки и торс были видны из белого туманного облака. Но мужчина, разглядев, что хотел, пошёл дальше и уже очень скоро остановился напротив гроба чужой жены, ставшей для него когда-то такой же любимой. Это был Нанук, вне сомнений. Он был бледен и сер, как никогда, и в одном только свитере добрался через мёрзлый туман в это место. Но Кавак не мог сего замечать. Он смотрел себе под ноги, не смея поднять стеснительных глаз в сторону бывшего друга. А тот стоял, как стоял каждый год в этом месте, глядя наверх на раскачивающийся гроб и не смея промолвить и слова. На протяжении многих лет так оно и бывало. Бывшие друзья приходили к праху Ила и молча стояли, так же тихо потом расходившись. Но сегодня всё будет иначе. Так решил Кавак, и значит, тому так и быть. - Нанук, - произнёс эскимос имя бывшего друга и продолжил говорить на их родном языке. – Вот уже тридцать три года мы молчим, глядя на прах нашей любимой Ила. Её красота канула в нашей памяти, а тело её превратилось в иссохшие кости и травы, что растут у нас под ногами. – Кавак поднял голову на прохудившийся гроб, что качался высоко над их головами, и, проглотив едва заметный комок, продолжил. – Я любил Ила всем своим сердцем. И ты любил её тоже. Но только теперь я стал мудр, чтобы понять, что тогда твоя рана была куда большей. Рана болит, рана горит, пока не станет рубцом, но это так долго и так тяжело… - Кавак пустил одинокую слезу, но собрался с мыслями и решился закончить начатое. – Мы считали, что наша утрата – самая горькая, забыв друг о друге. Мы винили друг друга, считая себя невиновным. Но когда твои раны зарубцевались, мои ещё продолжали зиять. Я помню, Нанук, как ты хотел помириться. Ты уже тогда это понял, и твой разум стал выше моих скверных эмоций. Так готов ли ты ещё простить меня, уже совсем старого и бесполезного дурака, который так долго шёл к этому? – спросил Кавак, повернувшись к Нануку, и, не сдержавшись, горько заплакал, как плачут мужчины. Ни всхлипов, ни эмоций, ни вздохов, а только лишь слезы, бороздкой текущие по щекам. – Я был самым глупым инуитом на всём белом свете, от красного Солнца до синих недр океана. Моя глупость испортила наши жизни, сломив наши судьбы и разделив нашу дружбу на долгие годы. Так есть ли мне прощение, мой старый друг? Нанук молча подошёл к Каваку и крепко-крепко обхватил его голову ледяными ладонями. Уткнувшись в его лоб своим лбом, эскимос взглянул в глаза старого друга и, заплакав, сказал: - Негоже винить только себя одного, друг мой Кавак! Я убил Ила, и положил начало всему нашему раздору. Я заставил тебя ненавидеть меня, я лишил нас светлого будущего, так простишь ли и ты меня, старый друг, за всё это?! - Конечно, - заулыбался Кавак, заплакав ещё сильнее. – Теперь я прощаю тебя, Нанук! - Я давно простил тебя, Кавак, но своей вины я вынести не сумел. Теперь ты простил меня, и я могу быть спокоен, мой друг. Я положил сему начало, я сие и закончил. Схорони меня возле дома, как верного пса, и найди в себе то, что наполнит смыслом отписанные тебе дни, то, чего я в себе найти не сумел. Кавак вздрогнул, и открыл заплаканные глаза. В белой дымке тумана никого не было. Только птицы начали петь свои первые песни, славя утро и солнце и всё, что под ним проживало. Зачиналась могучая заря нового дня, за которой вставало будущее этого странного, но такого красивого мира.