Зеленый мятный чай и крепкий черный кофе

Джейн гнал по совершенно пустой предрассветной дороге со скоростью, превышающей даже его представление о сумасшедшей езде. Еще немного и этот железный чемодан либо станет его гробом, либо взлетит, вступив в жесткое противоречие с силой земного тяготения. Странная вещь — притяжение тел друг к другу. Он измучился от этого тяготения, от желания, такого простого, прикоснуться, быть рядом, просто быть с ней… В физическом смысле два взрослых человека, стоящие рядом, притягиваются с силой менее 1/100 миллиграмма. Муха, черт подери, весит в тысячу раз больше. Безумие было цепким и почти не хватало сил для борьбы с ним. Это идиотское времяпрепровождение, по гениальной задумке, должно было успокоить и вернуть обычное равнодушие в его образ, но, отчего-то, получаемый эффект был совершенно обратным. Взглянув мельком на отражающееся в зеркале свое искаженное отчаянием и яростью лицо, сжатые с дикой силой челюсти, что, кажется, добавь минимальное усилие и зубы начнут крошиться, он вздрогнул и резко затормозил, опустив голову на руки, мертвой хваткой вцепившиеся в колесо руля. Было нестерпимо больно. А, главное, он не видел выхода из сложившейся ситуации. Джейн перетащил себя на пассажирское сиденье, открыл дверь, и буквально вывалился наружу. Больше всего он напоминал себе мешок набитый субпродуктами и прочими не слишком симпатичными вещами. Души не было. Она замерла, затихла, затаилась, забившись в самый укромный угол, и мучительно ныла. Боль вгрызалась в голову и не давала дышать, думать, жить. Трава вблизи дороги была пыльной и какой-то замученной. Совершив над собой почти нечеловеческое усилие, он, словно разучившись ходить, словно потеряв точку опоры, на негнущихся ногах сделал несколько шагов и рухнул на землю, уставившись пустым, совсем ничего не выражающим взглядом в предрассветное небо. Рассвет был где-то близко, но еще скрыт за всеми оттенками серого. Постепенно дыхание восстанавливалось, боль понемногу отступала от сердца, растекаясь по венам, по всему онемевшему, скорчившемуся от немого страдания телу. Он просто лежал и ждал восхода солнца. Последние дни, их дело о несчастных похищенных девушках, были тяжелыми. Снова накатило. Спазм тоски и отчаяния сдавил горло в тот момент, когда она перестала дышать. И этот холод смерти, который ощущали его пальцы, прикасаясь к уже мертвой щеке… Красивая белокурая девочка, которой было всего 20. Он ничего не забыл, все вернулось в памяти, мыслях, ощущениях. Он снова не успел, не смог ее спасти… И Лисбон собиралась уехать в Вашингтон с Пайком. Вчерашний день был вчера, наступало новое утро. Всего несколько слов, разговор, занявший несколько мгновений, и его жизнь больше никогда не будет прежней. Дурной сон, или пошлый дамский роман, где главные герои: он, она и он. Кто-то очень злобный, или слишком нетрезвый, там, наверху, где плетется ковер из ниточек отдельных судеб, все перепутал и сдал определенно не те карты. Джокер выпал из колоды на пыльную обочину и пытался зацепиться за жизнь, валяясь в пыльной траве и пялясь в небо пустыми глазами. Еще вчера он был счастливым дураком в идиотском колпаке с бубенчиками, а сегодня стал просто отыгранной картой. Небо постепенно светлело. Сквозь безысходность серого стали пробиваться новые цвета и краски от темной синевы до бирюзы, лазури, морской волны и тот редкий, такой любимый, больше всего напоминающий малахит, или спелый зеленый виноград. Цвет ее глаз. Было что-то сюрреалистическое в этой ситуации: разрушенный, поверженный, напоминающий себе груду развалин, набор органов в потрепанном костюме, он валялся на пыльной траве, а небо смотрело на него ее глазами. Он не хотел верить в происходящее и не мог с этим смириться. Может, надо на ситуацию посмотреть несколько шире и понять, что жизнь, черт ее подери, не обрубок собачьего хвоста, а красивая и щедрая штука? Об этом стоило подумать. Тяжело встав и добравшись до машины, он понял, что сейчас ему просто необходимы две вещи: поговорить с Лисбон и зеленый мятный чай. Точнее, в обратном порядке.