Фотоальбом

Джона будит рев автомобильного мотора. Прежде, чем разлепить сонные веки, Джон успевает вскочить, бесцельно мазнуть правой рукой в воздухе у бедра, там, где должна быть рукоять пистолета, ощутить, как сердце, подхлестнутое мощным выбросом адреналина, бешено колотится о грудную клетку, и услышать: — Эй-эй, приятель, полегче, не так быстро. Ты ведь не местный, так? Ты говоришь по-английски? У говорящего сильный американский акцент. Джон никогда раньше не слышал этого голоса и поэтому расслабляется, прежде чем протереть глаза ладонью — ресницы кое-где слиплись за ночь от гноя, в уголках глаз песок — и наконец открыть их. — Я говорю по-английски, — признаётся Джон, помедлив. Американец, стоящий на склоне одного из холмов, одет в джинсы и клетчатую рубашку; у него белые зубы, которые он охотно демонстрирует в улыбке, светлая полоска на запястье — носил часы, судя по ширине ремешка и краям незагорелой полосы, массивные, с рельефным ремешком, дорогие, или подделку под дорогие. У него на щеках двухдневная щетина, которая не придаёт ему мужественности или сходства с местными, но подчеркивает, что здесь этот человек чувствует себя не в своей тарелке. В общем и целом американец выглядит безобидно, выглядит уроженцем благополучной солнечной Флориды или Калифорнии, любящим свою страну, свою жену и даже свой кредит в банке как признак жизненной стабильности. Джон не так уж силен в дедукции, но готов поставить на кон свою аптечку, что этот человек никогда не был на войне и прямо сейчас не желает Джону зла. Правда, за то, что он не подручный Мориарти, Джон ручаться не может. Слишком хорошо он помнит робкого и застенчивого Джима из IT, не вызвавшего и тени подозрения даже у Шерлока. — Слава богу, — облегченно вздыхает американец и спрыгивает со склона в ложбинку, где ночевал Джон. — Я уже отчаялся найти в этой чертовой стране кого-то, кто понимает язык Соединённых Штатов, ей-богу, местные и их бараны смотрят на меня одинаково тупо, когда я у них что-то спрашиваю. — Спрашивать у баранов — не самый эффективный выбор, если хочешь получить ответ, — замечает Джон, не отрицая и не утверждая, что он не местный. Конечно, внешность у него не афганская, но мало ли, собственно. Подобная сдержанность может пригодиться. — А ты остряк, приятель, — американец дарит Джону ещё одну белозубую улыбку и хлопает его по плечу. — Я Гэри, Гэри Стернхолл. Корреспондент новостей на пятом канале, может, видел как-нибудь? Джон отрицательно качает головой, но Гэри это не смущает. — Понимаешь, какое дело, — доверительно говорит он. — Меня тут послали в эту горячую точку, в этот гребаный Афганистан — как вы тут ещё все не поджарились, хотел бы я знать, сорок пять градусов в тени, а? — и мне надо сделать репортаж. Водитель у меня из местных, — Гэри с досадой оглядывается назад — там между холмами просматривается черный джип. — Тупой, как пробка. Знает только «да», «нет», «влево», «вправо» и «не понимаю», да и те говорит с таким акцентом, что ни черта не разберешь. А мне надо найти здесь кого-нибудь, у кого можно взять интервью, хоть солдата, хоть кого. Или, может, где-то поблизости намечается заварушка, о которой можно сделать вкусный репортаж, а? — Гэри с надеждой смотрит Джону в лицо. — Слушай, если тебе нацепить черные бороду и парик, может, ты сойдёшь за местного? Акцент как-нибудь сымитируешь, что говорить, сочиним. Но у Джона есть идея получше. — Я знаю одно местечко, где солдат — завались, — медленно говорит он. — Американские морпехи. Думаю, они рады будут дать интервью. А если тебе повезет, то там, где они находятся, скоро начнётся такая заварушка, что никому мало не покажется. — Парень, ты моё спасение! — восклицает Гэри и тут же начинает карабкаться вверх из ложбинки, не желая терять ни минуты. — Поехали с нами, покажешь, где это место. А если ты и с водителем сумеешь договориться, я тебе по гроб жизни буду благодарен. Может, не так уж он и далеко, твой гроб, думает Джон, раз уж у тебя хватило глупости отправиться сюда и заехать в такие дебри без надежного проводника и без оружия. У водителя оружие есть; Джон различает характерные очертания под широкой афганской рубашкой. И, судя по чересчур равнодушному лицу, водитель не так уж и плохо разбирается в английском. — Тебя как зовут-то, парень? — спохватывается Гэри, услужливо распахивая перед Джоном дверцу джипа. — А то так и звать тебя «парень» всю дорогу как-то несподручно. — Дж... — Джон запинается. Возможно, это паранойя, но идея представиться настоящим именем вот так с бухты-барахты не кажется Джону удачной. — Джим, — говорит он наконец, усаживаясь в машину, потому что уже успел сказать «Дж», и тут же об этом жалеет. Мало ли на свете подходящих имен, начинающихся с этого звука: Джордж, Джефф, Джерри, сколько угодно. Но из всех возможных первым Джону в голову пришло это. С точки зрения логики и психологии это вполне объяснимо, полагает Джон, но от объяснимости факт не становится менее неприятным. * * * — Так куда ты меня хочешь привести? — спрашивает Гэри, выдержав в молчании не более семи минут. Джон косится на водителя и спрашивает, собрав воедино свои скудные университетские познания во французском: — Peux-tu parler français? — А? Что? — искренне растерян Гэри. Определенно, ответ на вопрос — нет, не может. — Ты что это вдруг заговорил, как лягушатник? Водитель крепче сжимает руль, но больше ничем не проявляет недовольства и удивления непонятной речью. — У тебя есть бумага и карандаш? — спрашивает Джон. — Ну или хотя бы телефон? — Телефон есть, — Гэри, заинтригованный, вытаскивает из кармана тоненький слайдер. — А зачем тебе? Сеть тут всё равно не ловит. Джон набирает сообщение и молча возвращает телефон Гэри. «Не зачитывай это вслух. И вообще держи язык за зубами. Твой водитель отлично понимает всё, что ты говоришь, и у него есть оружие. Я не хочу говорить при нём, куда мы направляемся». Гэри хмурится и открывает было рот, чтобы ответить Джону вслух, но Джон быстро прижимает палец к губам и легонько толкает руку Гэри с телефоном. «Что ты несешь, Джим? Если бы это отродье умственно отсталого верблюда что-то понимало, я бы это заметил. И куда мы всё-таки направляемся, а? Не хочешь говорить, напиши. А то я тебя самого начну в чём-нибудь подозревать». «Черта с два ты заметил», — строчит Джон; кожа на ладонях зудит, неловкие пальцы плохо слушаются. — «Он не глупее тебя, а то и умнее. Присмотрись к его левой подмышке, увидишь пистолет под одеждой. Только не пялься на него, как на Шерон Стоун без трусиков, он заметит. Наш пункт назначения — американская военная база в низовьях Аргандаба». «Ты уверен, что не пересмотрел дешевых шпионских фильмов?» — пишет Гэри в ответ. — «Оружие, водитель, который притворяется, бред какой-то. Кому я тут нужен?» «Идиоты всем нужны», — пишет Джон в сердцах, — «особенно богатые американские идиоты. Ты не знаешь ни одного местного языка, у тебя нет охраны, ты корреспондент. У тебя можно отобрать деньги и вещи, тебя можно взять в плен и потребовать за тебя выкуп, и на этом деле даже прославиться, если твой канал решит, что это какой-никакой, а эксклюзив. На этом террористы делают себе имя — на заложниках и ещё на крупных взрывах». «Эй, Джим, следи-ка за языком. Ехать в моей машине и называть меня идиотом — это как-то невежливо с твоей стороны. Я не знаю, сколько правды, а сколько бреда в том, что ты мне тут наболтал, но так и быть, ради твоего душевного спокойствия я присмотрю за водителем». На этом Гэри прячет телефон в карман, считая разговор о шпионских страстях оконченным. Идиоты, думает Джон, — истинное благословение этой страны. * * * Как бы то ни было, джип ни разу не сворачивает с дороги, которую указывает Джон, и уже к полудню они прибывают к месту назначения. Джон велит водителю остановиться за километр до базы — её отсюда не увидеть, но Джон знает, как до неё добраться. — Теперь мы идти пешком. Ты ждать здесь, — объясняет Джон водителю на своём скверном пушту. Водитель не выглядит вполне убежденным словами Джона, но Гэри подкрепляет их беззаботным взмахом руки: — Ты пока погоди здесь, приятель, раз Джимми говорит, что надо, значит, надо. Мы пойдём, а ты сиди тут, не скучай без нас и не поджарься в этой консервной банке. Гэри говорит, разумеется, по-английски, и его ничуть не смущает, что ничего в этом языке не понимающее «отродье умственно отсталого верблюда» хмуро кивает и устраивается за рулём поудобнее. Джон готов побиться о заклад — такая идиллия продлится ровно до тех пор, пока они с Гэри не скроются за первым поворотом. Раны Джона успели поджить за ночь, и теперь Джон чувствует, как присохший бинт неприятно оттягивает кожу при каждом шаге. Это почти больно, и при беге может причинить неприятности, но, в общем, терпимо. — Далеко идти-то? — обливающийся потом Гэри завязывает узелки на углах платка и нахлобучивает эту самодельную панамку себе на голову. — Недалеко, — отзывается Джон, оглядываясь на джип. — Минут пятнадцать-двадцать, и мы на месте. — Почему мы не могли их проехать на машине, а? — Гэри останавливается, чтобы вытрясти из кроссовки камешек. — Дорога хорошая. Из-за твоих шпионских бредней? Только не говори, что из-за них. — Это не бредни, — устало говорит Джон. — Ты думаешь, я здесь позавчера оказался, как и ты? — Думаю, нет, — Гэри оценивающе оглядывает рванье, в которое превратилась одежда Джона, бинты на его ногах и пропыленный мешок. — Я знаю эту страну гораздо лучше, чем мне бы хотелось, — говорит Джон. — И если тебе повезет не узнать её так, как знаю я, значит, там, наверху, — Джон для наглядности тыкает пальцем в пронзительно-голубое небо над головой, — тебя кто-то очень любит. — Хорош меня пугать, Джим, ты не дедуля-ветеран, а я не шестилетний внучек, — недовольно фыркает Гэри. — Пугать тебя, если что, буду не я, — Джон снова оглядывается. Джип уже почти скрылся из виду, ещё раз повернуть, следуя изгибам дороги, то не будет видно совсем. — Но раз ты так не хочешь идти пешком, давай-ка срежем путь. — По полям? Мы там ноги переломаем, — протестует Гэри. — Это не предложение, это настоятельная рекомендация, — огрызается Джон, окончательно выведенный из себя. Хуже нет — таскаться по местам военных действий с тупоголовым гражданским; головная боль не то чтобы удваивается — удесятеряется. — Если хочешь, думай, что я псих. Но мы пойдём через поля. И сделаем крюк через вон ту рощицу. — Я в этой роще ничего не забыл! — Гэри останавливается и сжимает кулаки. — Какого хрена, Джим? — Мы. Идём. Через. Поля, — повторяет Джон без нажима и негромко, тем голосом, который выработал, командуя новобранцами. А потом он разворачивается и ступает в поле с наезженной дороги. И слышит, как Гэри, ругаясь себе под нос, следует за ним. * * * Необходимости воевать с собственным спутником больше нет — Гэри, кажется, смирился с безумием Джона, и теперь только отмеряет пройденное расстояние и затраченное время, надеясь всё же добраться в упомянутый Джоном срок до обещанной американской базы. Будь Джон моджахедом, Гэри уже распрощался бы со своими планами на день, а может, и на всю оставшуюся жизнь. Легковерность и беспечность корреспондента, отправленного не на какую-нибудь Ривьеру, а в горячую точку, поражает Джона. Хотя, возможно, он отвык от людей, которые не воевали никогда и ни с кем. Сослуживцы, а потом Шерлок, Майкрофт, даже Мориарти — все, с кем Джон так или иначе имел дело за последние годы — за исключением разве что пациентов и коллег по больнице — хорошо представляли себе, что такое война, даже если никогда не были на фронте. Джону странно и дико видеть строптивую реакцию Гэри на элементарное, его слепоту по отношению к очевидному. Джон движется от возвышенности к возвышенности, оглядываясь, прячась. Вполне возможно, что вокруг сейчас уже снуют люди Мохаммеда Али и Мориарти; излишняя предосторожность в Афганистане не бывает по-настоящему излишней. — Чувствую себя, как в детстве, когда я был в бойскаутах, — ворчит Гэри, послушно повторяя за Джоном все ухищрения. — Не дай бог, Джим, ты заставишь меня разжигать костер на время или заниматься ещё какой-нибудь такой дребеденью. Джон не отвечает на это неуместное нытье, он занят другим. До рощицы, которая представляется ему спасительной, осталось совсем недалеко; и, если он верно всё помнит, за ней откроются холмы, окружающие долину Аргандаба, в которой расположена база. Он проскальзывает под сень деревьев и облегченно вздыхает. Ещё немного, и они будут на месте. Гэри получит своё интервью, а Джон сумеет предупредить морпехов об опасности и наконец помыться. И съесть что-нибудь, кроме сухпайка, Джон тоже не отказался бы. Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, заклинал когда-то сержант Смити взвод порученных ему желторотых новобранцев. Расслабишься раньше времени — и надейся только, что у твоей девушки хватит ума выскочить замуж за другого, пока она не постареет, дожидаясь тебя или похоронки. У Джона нет девушки, и похоронку ждать некому — разве что Гарри. Но это не умаляет его злости на себя — первой эмоции, которую он ощущает, когда слышится безошибочно узнаваемый свист, и Гэри падает, схватившись обеими руками за горло. Следующая пуля летит прямо над Джоном — не распластайся он вовремя в траве, она попала бы ему в ногу. Он опоздал. Он всё-таки опоздал. — Спокойно, — звучит насмешливый голос Мориарти. — Этого не трогать, я им займусь. Оттащите первого куда-нибудь, чтобы не мозолил глаза. Джон перекатывается на спину, садится; потом встает, опираясь о дерево, чувствуя, как неожиданно сильно пульсирует боль в заживающих ранах. Никогда прежде он так не жалел об отсутствии оружия. — О-ля-ля, Джонни, — Мориарти цокает языком. — Вот мы и встретились снова. Жаль, конечно, обстановка недостаточно романтическая, но и так неплохо, верно? — Пошёл к черту, — выплевывает Джон. Право слово, ему сейчас не до состязаний в остроумии. Как жаль, что Мохаммед Али оказался сговорчивым — или, как вариант, достаточно несговорчивым, чтобы Мориарти успел избавиться от него и занять положение лидера. Как жаль, что сам Джон оказался настолько глуп, чтобы не сообразить: эта рощица — замечательное место для подготовки атаки. Здесь можно сгруппировать силы, сюда можно отступить в случае чего. Идиот, думает Джон, идиот. В воздухе пахнет кровью Гэри; его яркая клетчатая рубашка, испачканная кровью и землёй, скрывается за деревьями, двое подручных Мориарти, занятых этой своеобразной уборкой, переговариваются на пушту, их голоса постепенно затихают. — Я сначала думал, что ты — не более, чем послушная собачка Шерлока, — Мориарти подходят чуть ближе, держа Джона на прицеле. — Потом выяснилось, что ты ему до странности сильно нужен — может, даже сильнее, чем он тебе. А потом, Джонни, ты оказался непослушным. Ты оказался самостоятельным, представь себе моё удивление, это было как будто музейный солдатик с глупым лицом выбил витрину и пошёл гулять по улицам. Ты, Джонни, — выдыхает Мориарти почти с нежностью, — оказался интересным. Твой побег — шедевр глупости и самопожертвования, трудно было ожидать от тебя иного. Но мне любопытно, если бы ты не узнал о нападении на базу, стал бы ты бежать? У тебя было до этого двое суток — два долгих дня, две долгих ночи. Но ты не порезал себя и не порвал веревки, что бы я ни делал с тобой, с моей замечательной отзывчивой игрушкой. Скажи, Джонни... — дуло револьвера непроглядно черно, и глаза Мориарти черны, его зрачки так расширены, что не видно карей радужки, — тебе ведь нравилось сидеть на привязи под моим присмотром, не так ли? — Можешь льстить себе этой мыслью, — говорит Джон, помедлив. — Что бы я тебе ни сказал, ты будешь думать, что ты прав, так что вперед — льсти, радуйся, танцуй джигу. Мориарти смеётся, его смех заливистый и звонкий; Джон слышит, как вибрируют перекаты этого искреннего смеха в горле Мориарти. — Чем дальше, Джонни, тем ты забавнее и интереснее, — шепчет Мориарти. — Ах, как хорошо, как замечательно. — Безмерно рад, что вызываю у тебя такие положительные эмоции, — Джон устало прикрывает глаза. — Прямо чувствую себя рождественской тянучкой перед малолетним карапузом, которую вот-вот сожрут, захлёбываясь слюной и радостью. К слову о «сожрут» — что ты намерен теперь делать? Джон не добавляет «со мной», но подразумевает. Без сомнения, Мориарти понимает всё, что не высказано, он вообще понимает иногда слишком много, больше, чем понравилось бы Джону. — Мы здесь не настолько голодаем, дорогуша, чтобы делать из тебя кебаб, — Мориарти небрежно машет револьвером. — Так, что, полагаю, я лучше... Джону любопытно, что хочет сделать Мориарти, но не настолько, чтобы упустить момент, когда револьвер направлен в небо. Джон рывком прячется за дерево — мгновенно последовавшая пуля застревает в стволе — и пускается бегом прочь из рощицы. Он петляет, как будто в него стреляет не один Мориарти, а целый взвод маньяков, да ещё и с пулеметами; он мчится быстрее, чем в юности на сдаче нормативов, чем под танковым огнём в Кабуле, чем несколько месяцев назад следом за Шерлоком по путаным лондонским улочкам. Воздух бьёт ему в лицо, мешая, а не помогая дышать, рубашка, надуваясь ветром, как пузырь, тянет его назад; он рвёт её на бегу и сбрасывает, уклоняясь в сторону от того места, где она только что была, — несколько пуль прошивают её, прежде чем она опускается на землю. Джон мчится к забору, окружающему базу; он достигает холма, чувствуя, как очередная пуля выбривает ему миллиметр-другой волос на виске. Он подбегает к забору базы, заранее выкрикивая: — Мейдей! Мейдей! Свои! На помощь! То ли эти сиплые крики помогли ему, то ли среди часовых оказался знакомый, то ли сыграли свою роль британский акцент Джона и европейская, несмотря на потрепанность, внешность — но ворота базы открываются перед ним. Джон позволяет себе расслабиться и сползти по горячему металлическому забору на землю только после того, как ворота закрываются за ним. Сердце в груди ухает, как молот сумасшедшего кузнеца, перед глазами плавают цветные круги, ноги — словно кисель. Ему что-то говорят, но кровь так шумит в ушах, что он не слышит и только поднимает руки, демонстрируя, что у него нет оружия; он дышит судорожно и жадно, хватая раскаленный воздух губами, зубами, с усилиями проталкивая его в изнуренные легкие. — На базу... — силится он сказать, — на базу нападут... скоро... — Отдышись, чувак, — морпех в форме, наглаженный и чистенький, с автоматом, кладёт руку ему на плечо. — Тут тебя никто не тронет. Кто на кого нападёт, говоришь? — На базу, — Джон откидывается назад, стукаясь головой о забор, давая напряженным плечам возможность обмякнуть. — Нападут. Моджахеды. Скоро. Сотня или две. Один пулемет, автоматы, винтовки. Может, что-то ещё. — Дела, — говорит обескураженный морпех, почесывая затылок. — Давай мы тебя к командиру отведем, что ли. И попить дадим, хочешь пить? Джон слабо кивает. — Эй, Джек! — зовёт морпех. — Дай парню воды и отведи его к начальству, он что-то говорит про нападение на базу. Он так несся, что за ним и олимпийский чемпион не угнался бы, как ещё только не дымится после такой пробежки. — Псих, что ли, — ворчит Джек, помогая Джону подняться. — Бегать по такой жаре... Пошли, воды бутылку дам, холодной. Джон расплывается в улыбке, не обращая внимания на нелестные эпитеты в свой адрес, и кое-как встаёт на ноги. Он в безопасности. Наконец-то.