Фотоальбом

Диван в комнате отдыха на этот раз кем-то оккупирован, и Джон составляет два кресла вместе, потому что не представляет, как придёт домой и встретится с Шерлоком. Он ложится, согнув колени, чтобы поместиться на импровизированной постели, и накрывается собственной курткой. Мысли не дают ему уснуть; он прокручивает заново и заново в воспоминаниях всё, что с ним случилось за последние дни, и чувствует себя так, будто попал между кусками веревки, как следует затянутыми в морской узел. Джон не знает, как этот узел можно развязать, да и можно ли. Он закрывает глаза и съеживается под курткой, потому что от недосыпа его знобит. Хорош врач, неспособный помочь себе самому. Зачем тебе нужно было это делать, Шерлок, произносит Джон беззвучно, чтобы никого не разбудить. Зачем, ты сделал только хуже. Может быть, он догадался, приходит в голову Джону, и он беспокойно переворачивается на другой бок. Всякая поза неудобна, во всяком положении — холодно, и какая-нибудь конечность начинает затекать. Если Шерлок догадался, что случилось в Афганистане, каким-то непостижимым для простого смертного способом понял, узнал, вычислил... Ещё несколько дней назад Джон надеялся на это и хотел этого — чтобы Шерлок понял. Но сейчас такая мысль приводит его в неподдельный ужас, несмотря на то, что он не может толком объяснить себе, чего именно боится. Может быть, того, что теперь никогда не будет как раньше. Джон не может предугадать, что предпримет Шерлок. И что предпримет Мориарти — тоже. Он безуспешно пытается заснуть и одновременно спрогнозировать ближайшие действия двоих человек, каждый из которых умнее Джона на порядок, когда неожиданно получает ответ на свой вопрос. По крайней мере, на часть его. Его телефон звонит — вернее, жужжит, поскольку Джон заранее предусмотрительно перевел его в режим вибрации, чтобы случайно не разбудить вымотавшихся коллег. Номер не определен. Джон зарывается под куртку с головой и слушает мерное жужжание телефона ровно двадцать девять секунд, после чего подносит его к уху. — Скучаешь по мне, Джонни? — мурлычет голос Мориарти в трубке, такой сиропный, что Джону кажется — ещё немного, и ухо слипнется. — Не можешь заснуть даже после смены, думаешь обо мне? Твою мать, думает Джон. Мудак, какой непревзойдённый мудак. — Я бы сказал наоборот, — говорит он очень тихо, подоткнув рукав куртки под щеку. Ноги мерзнут, и бедро болит невыносимо. — Тебе нечего делать, и ты думаешь обо мне. Следишь за мной, камеру поставил в комнате отдыха, мечтаешь услышать мой голос. Джону нечего больше терять; вчера днём он потерял Шерлока, и после этого он чувствует себя, помимо прочего, странно свободным — должно быть, так чувствуют себя смертники, подрывающие себя в универмагах и метро. — Я так люблю, когда ты показываешь зубки, — Мориарти, кажется, искренне рад попыткам Джона огрызнуться. Джон жалеет на миг, что не видит лица Мориарти и не может понять, действительно ли его последняя реплика не попала в цель. — Заведи себе ручную белку, — советует Джон, прикрыв глаза. Перед его внутренним взором моментально возникает лицо Мориарти — как на той самой фотографии, что лежит дома в фотоальбоме. — Насмотришься на зубы так, что тошно станет. Мориарти смеётся, звонко и неудержимо, как подросток. — Как поживаешь, дорогуша? — спрашивает Мориарти с показным участием, словно назойливая престарелая тетушка. — Не слишком ли устаешь на работе? Нормально ли питаешься? Не ссоришься ли с Шерлоком? Джон вздрагивает. Неужели у него камеры и на Бейкер-стрит? Нет, не может быть, ни в коем случае, это блеф и догадки. — Зачем ты позвонил? — спрашивает Джон, уставший от игр. — Чего ты хочешь? — Тебя, Джонни, — голос Мориарти звучит чуть удивленно, будто он ожидал от Джона большей проницательности. — Разумеется, я хочу тебя. Толкуй мои слова в меру своей испорченности. И он снова смеётся; Джон сжимает трубку, чувствуя, как внезапно вспотела ладонь. Как можно играть в игры без правил, игры, не имеющие начала и конца? — Я сейчас положу трубку, — зачем-то предупреждает Джон вместо того, чтобы просто выключить телефон безо всяких предисловий. — «Сейчас», как видно, понятие растяжимое, — замечает Мориарти, для пущей убедительности своих слов выдержав паузу секунд в пять. — Ты просто не хочешь со мной расставаться, Джонни, в этом всё дело. — И давно ты подрабатываешь психоаналитиком на полставки? — фыркает Джон, забывая, что нужно вести себя тихо. — Увы, это не работа, за задушевные беседы с тобой мне никто не платит, — сокрушенно отзывается Мориарти. — Оцени, Джонни: я трачу на них собственные деньги и даже не прошу тебя перезвонить. Шут гороховый, думает Джон. Паяц. — Иди на хрен, — шепотом выдыхает он в трубку, слыша, как ворочается во сне кто-то из двоих, спящих на диване. — Ты предлагаешь мне это сразу же после нашего первого поцелуя, дорогуша? Какой ты раскованный! — радуется Мориарти. — У тебя или у меня? Джона неожиданно разбирает смех; он корчится на креслах, ударяясь о подлокотники ступнями, спиной и макушкой, затыкает себе рот воротником куртки, но истерический смех рвётся наружу вместе с сухими всхлипами. — Ты сладкий мальчик, Джонни, — шепчет Мориарти в трубку; Джон всё ещё смеётся, уже совершенно беззвучно, просто вздрагивая, уткнувшись лбом в шершавую обивку кресла. Его рука, держащая телефон у уха, словно закостенела, и он не в силах ею двинуть. — Тебя сладко целовать. Ты очень отзывчивый, очень смелый. Я ещё не встречал таких, как ты. Джону уже совершенно не смешно, но он почему-то продолжает слушать. — Ты знаешь, кто я такой, — свистящий шепот Мориарти ввинчивается Джону прямо в мозг, минуя препятствия наподобие барабанной перепонки. — Ты видел столько преступлений, которые я совершил, но ты всё ещё думаешь обо мне, пока лежишь после ночной смены на неудобных креслах. Всё в тебе должно протестовать против этих мыслей, не так ли, Джонни. Ты не можешь забыть то, что должен забыть, и это медленно убивает тебя, — Джон слышит дыхание Мориарти; сердце бьётся где-то у самого горла, ненормально быстро. — Сводит тебя с ума. Переворачивает весь твой крохотный мирок, построенный на Хартии вольностей, клятве Гиппократа и воинском уставе. Это невероятно, невероятно лестно. — Какая впечатляющая речь, — говорит Джон, до боли вцепившись пальцами в подлокотник под прикрытием куртки. — Долго сочинял, наверное. — Ну что ты, — Мориарти смешливо хмыкает, и Джон чувствует, как этот смешок отдается болью в его многострадальной голове, и без того от усталости пустой, как хэллоуинская тыква. — Ты себя недооцениваешь, Джонни, ты способен вдохновить на маленький спонтанный спич. — Жаль только, что весь твой спич пропал впустую, — отвечает Джон. — Я уже почти заснул, когда ты позвонил. И думал я не о тебе. Мориарти молчит. Джон ждёт немного, прежде чем добавить, благодаря небеса за то, что ему не приходится врать Мориарти в лицо, и, возможно, по телефону он не будет разоблачен немедленно: — Я думал о Шерлоке. В общем-то, это не такое уж и вранье. Джон в последнее время очень щепетильно взвешивает свои слова на предмет искренности, и в этих конкретных словах правды много — о Шерлоке Джон тоже думал. То есть, тоже старался не думать, но такие подробности Мориарти совершенно ни к чему. — Ты врёшь мне и не краснеешь, дорогуша, — укоризненно отзывается Мориарти. — Ай-яй-яй, как же тебе не стыдно. — Во-первых, — педантично указывает Джон, — ты не можешь видеть, краснею я или нет, если только не вшил камеру в подкладку моей куртки. Во-вторых, с чего ты взял, что я вру? С чего ты взял, что ты преследуешь меня в мыслях так же неотступно, как я преследую тебя? Джон положительно горд собой. С тех самых пор, как он убедил родителей в том, что ориентация Гарри — это совершенно нормальное дело в наши дни, и не стоит из-за этого затевать скандал с публичным отречением от дочери, он не произносил такой взвешенной и аргументированной речи. — Ты плохо умеешь пудрить мне мозги, Джонни, — отзывается Мориарти после секундного раздумья. — Впрочем, не сказал бы, что это минус в моих глазах. — А ты плохо умеешь оценивать ситуацию, — огрызается Джон. Он привык доводить до конца то, что начал, даже если это такое заведомо безнадежное и сомнительное по сути своей дело, как запудривание мозгов Мориарти. — Твоя самовлюбленность застит тебе глаза. Если ты перестанешь задирать нос так, что становится видно, сколько соплей у тебя в пазухах, то до тебя обязательно дойдёт, что единственный, кто пудрит тебе мозги, — это ты сам. — Твоя способность сопротивляться очевидному превосходит все ожидания, — почти воркует ничуть не расстроенный отпором Джона Мориарти. — Жди, Джонни, мы скоро встретимся. Правда, не знаю, считать эту грядущую встречу за первое свидание или за полуторное, но, полагаю, это не так уж и существенно. Мориарти замолкает, и Джон решает уже было, что тот отключился; но Мориарти не может уйти, не обернувшись, чтобы выпустить парфянскую стрелу: — Ты поцелуешь меня снова, Джонни. И я поцелую тебя. Шепот Мориарти затихает в мыслях Джона постепенно, отдаваясь эхом. Джон зажмуривается накрепко, заталкивает телефон между спинкой и сиденьем и вжимается пахом в упругую поверхность кресла. У него стоит так, как не стояло в шестнадцать на постер с обнаженной Мадонной. * * * Джон просыпается около пяти вечера, с ноющей головой и дурным привкусом во рту, без единого четкого воспоминания о том, что ему снилось, кроме кошмара о повешении за неведомые преступления, — как выясняется, вызванного обмотавшимся вокруг шеи рукавом куртки. Нужно сходить домой, думает он, глядя в потолок. Нельзя остаться жить в больнице только потому, что Шерлок знает. Это слабость и трусость. Джон не может позволить себе ни того, ни другого. В конце концов, Шерлок, скорее всего, последует просьбе Джона и больше так не сделает. Всё остальное, что может сделать Шерлок, внушает Джону куда меньше опасений, несмотря на то, что степень непредсказуемости Шерлока ему известна лучше, чем кому бы то ни было другому. Все планы Джона встретить проблемы лицом к лицу, как настоящий мужчина, пропадают втуне, когда он добирается до дома и выясняет, что Шерлока там нет. Можно спокойно переодеться, принять душ, поесть и лечь спать в нормальную постель, благо сегодня не на работу — только через два дня. Джон находится как раз где-то посередине третьего пункта, когда включенный для фонового шума телевизор перестает радовать слух жизнерадостными рекламными песенками и начинает рассказывать Джону сегодняшние новости. — Около полудня, — взволнованно сообщает молоденькая дикторша, — был взорван поезд, отбывший с Паддингтонского вокзала по направлению Лондон-Телфорд. Точное количество погибших пока не установлено, пострадавшие направляются в семь городских больниц. В данный момент спасатели продолжают разбирать завалы в поисках уцелевших, полиция прилагает все усилия для установления личности раненых. Невидимый оператор демонстрирует панораму, знакомую Джону до мелочей; это такой же взрыв, как и любой из сотен тех, что он видел в Афганистане. Кровь, обломки металла и дерева, хаос, завалы; из нового — только люди в форме спасателей, и голубоглазый хмурый бобби с нашивками сержанта, отказывающийся давать комментарии. Не добившись комментария, камера плавно наезжает на краешек горы перепачканных чьими-то останками обломков. Вилка выпадает из рук Джона. Зацепившись за острый край неровного куска металла, синий шарф Шерлока вяло шевелится на ветру. Джон ни разу не видел такого шарфа на ком-то другом. «Шерлок, где ты?» — набирает он, не сразу попадая пальцами по нужным кнопкам. Его бьёт такая дрожь, что он не может отпить глоток чая. Если ему придётся заново пережить всё то, что он пережил за три недели, пока Шерлок был в коме, он не вынесет этого. Если повезет, и после этого взрыва Шерлок опять отделается всего лишь комой, а не смертью. Джон вспоминает молитвы, которым его в детстве учила мать, и шепчет их одними губами. — Ответственность за террористический акт взяла на себя до сих пор неизвестная группировка исламских экстремистов, называющая себя «Воины Аллаха», — корреспондент стоит у самого края горы обломков, не обращая внимания на неприязненные взгляды спасателей. Ветер полощет шарф Шерлока; бахрома задевает штанину корреспондента. «Шерлок, ответь немедленно. Это срочно». — Лидер группировки Мохаммед Али требует вывода иностранных войск из Афганистана, угрожая в противном случае новыми жертвами. «Срочно ответь мне! Где ты? Ты в порядке?» Джон набирает номер Шерлока и слушает гудки. Шерлок не берет трубку. Джон подхватывается с места, лихорадочно натягивает куртку и наспех завязывает шнурки на ботинках. Его телефон разражается трелью. «Шерлок чувствует себя отлично», читает Джон. «Как тебе мой небольшой сюрприз?» Джон чувствует, как кровь отливает от лица. «Отпусти его», — пишет он, стиснув зубы, чтобы не кричать. — «Я сделаю всё, что ты хочешь». «Ты уверен, Джонни, что готов исполнить своё опрометчивое обещание?» «Да. Отпусти его». «В таком случае, встретимся через полчаса в Гайд-парке. Направо от входа и двести метров вглубь». * * * Дозвониться до Майкрофта удаётся только тогда, когда Джон уже входит в Гайд-парк. — Шерлок у Мориарти, — выпаливает Джон, оглядываясь — нет ли поблизости соглядатаев или просто любопытных прохожих. — Почему вы так решили, доктор Уотсон? — Майкрофт, кажется, не воспринимает Джона всерьёз. Джон объясняет, захлёбываясь словами, путаясь в них, — про Мохаммеда Али, про шарф, про СМС. — Где вы сейчас? — спрашивает Майкрофт, теряя всё своё снисходительное благодушие. — В Гайд-парке, — Джон оглядывается ещё раз. Вокруг нет ни души. — Немедленно уходите оттуда, — жестко приказывает Майкрофт. — Но... — Шерлок у меня, вас обманули, доктор Уотсон, — перебивает Майкрофт. — Он сидит в кресле напротив меня, прямо сейчас. Немедленно покиньте парк, пока не стали заложником сами. — Почему он не брал трубку и не отвечал на сообщения? — Джон останавливается посреди аллеи, слишком придавленный облегчением, чтобы последовать приказу-совету старшего Холмса. — Я думаю, у него были на то веские причины, о которых вам должно быть известно, — отвечает Майкрофт. — Вы уже не в парке? — Да-да, сейчас, — Джон разворачивается и делает шаг. И останавливается, потому что в полуметре напротив стоит насмешливо улыбающийся Мориарти. — Доктор Уотсон? — окликает Майкрофт. — Он здесь, — говорит Джон, но больше ничего не успевает добавить, потому что Мориарти поднимает руку и стреляет. Телефон разносит на пластиковые щепки. Сквозь невнятный шум в заложенных ушах Джон стряхивает с рукава то, что осталось от телефона, и подносит к губам испещренную порезами ладонь, зализывая ранки. У крови резкий и горький вкус, словно у морской воды. Мориарти улыбается. Джон чувствует, как кровь скатывается по шее и капает на куртку. Он безоружен, в дикой спешке он оставил пистолет дома. Это не должно помешать ему расправиться с Мориарти голыми руками. Джон делает шаг к Мориарти, потом ещё один. Мориарти ждёт, продолжая улыбаться. Против ожиданий, из кустов не высыпает десяток головорезов, чтобы остановить Джона. В голове у Джона творится что-то странное, некие помехи, словно белый шум, и Мориарти перед глазами иногда двоится, а иногда нет. Не беда, если будет двоиться, решает про себя Джон. Я убью обоих и не стану разбираться, кто из них настоящий, а кто мне мерещится. Джон подходит к Мориарти вплотную — так, что чувствует запах пороха от револьвера, смешанный с запахом туалетной воды, так, что видит каждую ресницу Мориарти, каждую трещинку на губах. Джон берет Мориарти за плечо — то ли чтобы убить, то ли чтобы просто обрести точку опоры. Мориарти поднимает руки и бережно обхватывает голову Джона обеими ладонями, за виски. Ладони у него сухие и пылают жаром; хотя может быть, это Джона снова знобит. Джон наклоняется вперед и сталкивается с Мориарти лбами. Их дыхание смешивается, и Джон чувствует на губах дуновение воздуха — смешок Мориарти. Джон сжимает плечо Мориарти так, что ключичная кость едва не дробится под нажимом большого пальца, и целует Мориарти в губы. Мориарти негромко стонет ему в рот, скорее всего, от боли — Джон чувствует слабую вибрацию, от губ к губам, от языка к языку. Он захватывает зубами нижнюю губу Мориарти, сжимает, зубы скользят, цепляют нежную плоть — и кровь Мориарти смешивается у него на языке с его собственной. Ладонь Мориарти ложится на затылок Джона. Больше нет Гайд-парка. Больше нет взорванного поезда. Больше нет Шерлока, Майкрофта, миссис Хадсон, Гарри. Джон чувствует жаркие губы Мориарти на своих губах и гладкую ткань пиджака под своей ладонью, и это всё, что у него есть. Мориарти отстраняется первым, и Джон закрывает глаза, чтобы не видеть его самодовольного — или удовлетворенного, или разочарованного, или деловитого — лица. Когда он открывает их, Мориарти уже нет рядом.