Алле-гоп!

                    Охранник Фёдор Ильич открыл рот от такой картины. Он тут со дня сдачи–заселения работал, всех именитых жильцов знал как облупленных. И Власа Северинова все пять лет существования дома воспринимал как человека исключительно педантичного, корректного, здравого, трезвого, расчётливого. Одним словом, нечеловек — перфекционист. Даже когда к нему приезжал его отец, большой, с виду простой человек, было не очевидно, кто из них настоящий хозяин «Северин–банка». Григорий Тимофеевич всегда много разговаривал с простыми смертными, не упускал случая какую–нибудь прибаутку ввернуть, бывало, что и подшофе приезжал к сыну, тогда вообще искрил юмором. Охранник ни разу не видел, чтобы этот олигарх был в плохом настроении, или по телефону кого–нибудь отчитывал, или просто погружённый в свои думы прошёл бы мимо, не поздоровавшись. Младший же Северинов всегда холоден и строг, тут и не понять, хорошее настроение или плохое. Он всегда с телефоном, туда приказывает, жёстко «неткает», иногда рявкает, шипит. Младший Северинов — страшный человек. На нём ни пылинки, ни эмоции, ни слабости никакой не замечено — не прилипают они. Им страшно. Всегда свежая стрижка, всегда брит, никогда пьян, редко в благостном расположении. Спина прямая, подбородок вверх, губы сжаты, в «здравствуйте» нихрена нет пожелания здравствовать. Лучше бы хитромудрый папаша его здесь жил. Младший Северинов не приводит девах, не устраивает шумных вечеринок, не празднует дней рождения. Утром в девять (и ни минутой позже–раньше) в банк, вечером в девять (ни минутой позже–раньше) с работы. Все поводы для сплетен и пересудов (а ведь они по–любому должны быть) где–то далеко, за чертой периметра их элитного дома.       И вот оно! Влас Северинов приехал на своём уникальном авто, как всегда агрессивно уткнувшись в сантиметр воздуха у стены. И сначала вроде всё как всегда — вышел, легонько кивнул Фёдору Ильичу в знак приветствия, тут же прижал к уху телефон, ответил кому–то за километры:       — Достал! Завтра расскажу. Может быть.       Потом обошёл машину, и дальше чудеса. Влас с заднего сиденья вытащил полуживого парня. Факт, житель замкадья. Губы в крови, сам весь сине–зелёный, одежда бомжовско–пижонская, грязнущий, пьянущий. Парень буквально висел на руке Северинова, с его разбитой губы свисала колоритная слюна.       — Эм… — сказал охранник, не найдя нужных слов.       Влас поволок бомжа мимо поражённого мужчины в форме. Прямо к лифту на свой «бельэтаж», к небожителям. Фёдор Ильич только крякнул, да так и остался возле суперкара недвижим. Картина «Не ждали?».       Шикарная квартира встретила двоих насторожённо. На чуждый элемент в виде пьяного–сраного Славика недоуменно взирали хай–тековские столбы–лампы, рельефный потолок волнами, ряд уродцев–бонсай в красных круглых горшках, гигантский аквариум с величавыми красными карпиками и чёрные африканские статуэтки, которые танцевали, били в тамтамы, охотились и печалились вдоль длинной стены коридора с нижней подсветкой. Влас швырнул ключи, кожаную папку, телефон–лопату на ложе чёрного столика, стянул умело пиджак, аккуратно примостив его на авангардной пустующей вешалке, и потащил провинциальное чучело в ванную комнату. Сначала нужно отмыть!       Если бы Славик мог соображать, он бы, безусловно, оценил всё то техническое великолепие и дизайнерские изыски этой комнаты, где округлая ванна возвышается на подиуме, а рядом с ней на стене окно на улицу. Лежишь, ощекотанный пузырьками, и любуешься миром с шестнадцатого этажа! А вокруг ароматы: имбирь, ройбуш, иланг–иланг (и много других буржуазных слов), на стене серебряные полосы дождя — нарисовано очень натурально, снизу выступ с кустиками лилий, на полу не ковёр, а травяной газон… Всё приспособлено для развития классовой ненависти. И даже унитаз пусть и не золочёный, но как–то по–аристократически бел и свеж, ароматизирован и вежлив. Но Славик этого не видел. Шары залиты, соображаловку «укатали крутые горки» и плавный ход «Астона».       Суровый хозяин толкнул Славика сразу в душевую кабину, а не в фарфоровое ложе ванны. Пахнущее чесноком, водкой, пивом, бензином и ещё чем–то стыдным чучело возмущённо замычало, прислонившись пузом к зеркальному кафелю и недоуменно уставившись в своё собственное отражение, искажённое треугольниками амальгамы. Влас быстро снял галстук, брюки, носки, оставив лишь палевого цвета рубашку, рассудив, что её всё равно нужно в стирку. А потом уверенно и без намёка на брезгливость вошёл в кабинку. Резко, не церемонясь, снял со Славика джинсовку, бросил на пол в угол. Профессиональным движением работника морга выпростал футболку, и этот элемент турецкого конфиската полетел туда же, к курточке в угол. Славик недовольно забурчал. Следующими на очереди были джинсы. Парень попытался помешать Власу, уцепился полутрезвыми руками за его руки, выкрикнул что–то про «береги честь смолоду», но хозяин ванной комнаты был сильнее, циничнее, трезвее в конце концов. Ударил по рукам, стукнул непослушного лбом о кафель и умело расстегнул немудрёную застёжку. Вниз стянул штаны вместе с трусами, сел на корточки и заботливо «выставил» сначала одну ногу, потом и вторую из этих опорок, не поднимаясь, снял и носки. На мгновение у него появилась мысль: «Подозрительно белые носки при общей грязи!» Но ведь белые. Какая безвкусица! Надо выбросить!       Как только жертва будущего перевоспитания была оголена, до неё наконец дошёл холод открытой кожи. Славик вдруг скукожился, забился в угол прозрачной кабинки, пряча самое ценное — мужское достоинство. Влас мимоходом отметил странные синюшные пятна по позвоночнику от копчика почти до лопаток. Трудно представить, что это от ударов… Хозяин решительно нажал кнопку красного цвета, и из длинной панели весело и хлёстко полилась перекатом, а не круглой струёй тёплая вода. Славик запищал:       — Уи–и–и…       Это совсем не веселило Власа. Он вытащил из маленькой тумбочки две махровых варежки–мочалки, надавил на них гель из большой бутыли и решительно вошёл в кабинку.       — Ой–ёй–ёй… Кто вы? Ты! Блядь! Что за щекотун? Я го–о–о–олый? Мне надо домой! Ай! Ой! Мне больно! И такая хуетень целый день! Хи–хи… это мои подмышки! Я охуеваю… А–а–а! За что? Пф–ф–ф… Вода горячая! Это–о–о я–а–а в зеркаликах? А чо с губой? Кто–то наебнул? А–а–а! Не бейте меня! Я же пф–ф–о–ф–кх–х… Поосторожнее! Фу, какой горький шампунь! Щас спою! Но не отрыва–а–аясь на звё–о–озды смотрю и разлёта–а–аюсь по не–е–ебу салютом, разве не слышишь, что я говорю, парни не пла–а–ачут, это не круто. Най–най–на… Блядь! Больно же! Помогите–е–е…       — Стоять! Рот закрыть! Не трепыхайся… Да чтоб тебя… Заткнись уже!       Омовение подзаборного ниочёмыша никакого сексуального подтекста не имело. Хозяин дёргал, шевелил, толкал клиента, круговыми движениями вспенил ароматную массу на спине, на боках, поймал руки, прижал ладони своей ладонью к кафелю повыше, распиная на «зеркаликах» бедолагу, и нещадно, до красноты, натирал, выскребая из пор всю провинциальную грязь и вонь. Когда же омываемый вздумал петь, то темпераментно завилял худыми бёдрами, потопал пятками и даже попытался изобразить «фонарики». Но на этом моменте Влас резко повернул Славика к себе передом, придавил его к стене за шею и словно удав впился в мутно–голубые глаза своего «гостя». Левой же рукой Влас продолжил священное омыление объекта: плечи, грудь, живот, бока и даже в пах полез!       — Мамочки! — тоненько произнёс Славик, только сейчас осознав, что не иначе как к маньяку в душ попал по–пьяни. Он не увидел в глазах этого чёрного человека ничего человеческого, ничего дающего надежду на спасение или бегство. Каменное лицо Власа покрылось каплями общей воды, ноздри раздулись, жилы на шее и на руках напряглись. Рубашка насквозь промокла, высвечивая тёмные волоски на груди и кружки сосков, золотая цепочка с увесистым знаком льва перекосилась на плечо. Он не моет, он наказывает бедного Славика. Резко придавил парня к кафелю и скомандовал:       — Стой ровно, сейчас ноги! Будешь материться — оборву твой отросток!       — Мамочки! — повторил заклинание Славик и вытянулся по стойке смирно, пока истязатель длинными движениями прошёлся и по внутренней, и по внешней сторонам ног, накруголял вокруг коленей, втёр мыло в щиколотки и даже в стопы. Влас деловито встал, переключил режим водостока с панели на душ, снял кругляш с форсунками со стойки и направил больно бьющую струю на Славика. Так, наверное, моют свиней перед убоем? Но и это не вся процедура: ещё же где–то была голова!       Не церемонясь, выдавил на макушку Славику того же геля и, сняв варежки–мочалки, стал массировать голову. Почти нежно провёл пенной рукой по лицу, пожамкал уши и тут же врезал засранцу по щеке, как только тот выплюнул струёй воду изо рта прямо на Власа. Когда смыл пену с головы, с глаз, с шеи, то железным тоном, глядя прямо на жертву, заявил:       — Глаза открыл! Так. — Повертел мокрую голову–кочанчик за подбородок, удовлетворённо вынес вердикт: — Нормально. Даже симпатичный. Запомни, меня зовут Влас. Повтори!       — Ну и имя!       — Повтори!       — Уй! Влас!       — Ты живёшь у меня месяц. И если за этот период ты не станешь другим человеком, начнёшь бегать, бунтовать, не слушаться, то тебе будет очень плохо. Понял? Я сделаю из запойного жлоба гламурного метросексуала.       — Сексу? Сексу чо? И чо мине надо делать? Или вы чо… меня трахать собираетесь? — вдруг крикнул осенённый светлой мыслью Славик. — Влас — пидорас?       Он тут же получил левой рукой под дых.       — Надо будет — трахну. У меня в доме не материться, не плевать, песни не петь, никуда не лазить, в кабинет ко мне не заходить, телефон и домофон не трогать. Остальные указания по ходу…       — Походу, вы маньяк!       — А сейчас ты будешь спать до полного протрезвления! — не обратил внимания на вежливый выпад Влас.       — Значит, сегодня ебли не будет? — И вновь левой, и вновь под дых, Славик сжался, стал хватать воздух, сполз в угол кабинки, а Влас спокойно снял с себя мокрую рубашку, огладил своё тренированное поджарое тело оливковой масти под струями воды, не спеша намылил голову, а потом ещё и втёр кондиционер в волосы и вышагнул вон, выключив воду. Похлопал себя пушистым полотенцем по лицу, по плечам, по груди и обтянул им же бёдра. Вытащил из верхнего шкафчика ещё один валик с полотенцем и бросил в Славика, который уже справился с болью и с дыханием, который уже протрезвел и волчонком смотрел снизу, мокрый, голый и смешной, обнимающий свои коленки.       — Вытирайся! И марш за мной!       Но отчего–то Влас затормозил и неожиданно спросил обиженного, но чистого Славика:       — Ты бреешь тело?       — С придурком одним поспорил... — буркнул тот. — А что? Моя хуета, что хочу, то и делаю! — истерично крикнул Славик и сразу получил ногой по подбородку: небольно, несильно, но оби–и–идно...       Славик высунул нос из ванной комнаты только минут через двадцать. Во–первых, сначала он тупо сидел в углу кабинки, прижав к себе полотенце, пытаясь сообразить, где он и кто этот мужик. Во–вторых, когда он выполз на четвереньках из кабины, то подобно собаке стал исследовать комнату на предмет своих вещей: тщетно, ибо этот ненормальный брюнет сгрёб одежду в охапку и унёс, видимо, выкидывать. В–третьих, Славик с трудом встал, так как мутило по–прежнему, и в изумлении рассмотрел себя в большое зеркало, скорчил себе рожу и начал мучить полотенце, обвивая им своё тельце и так, и сяк. На это и ушло двадцать минут.       Завёрнутый в полотенце Бубенцов Вячеслав осторожно, как ему казалось, неслышно вышел в коридор. На носочках, но всё же опираясь на стенку, медленно прошёл в большую комнату, не упустив по дороге возможности тихонько щёлкнуть каждую африканскую статуэтку по деревянной башке. В комнате пусто. Только рыбы, высвеченные синим, равнодушно и сонно плавали туда–сюда. Славик подошёл к аквариуму и стал водить по стеклу пальцем:       — У–у–у! Пучеглазы! Вы кусаетесь? Жрёте? Чем вас тут кормят? Червяками–бройлерами? О! Самый толстый! Нет на тебя моего Баюна! Чо зыришь? Да, это кот такой! Вот такой здоровый! — Славик изобразил кота, как будто тот размером с тигра. — Не веришь? Ну–ка, подь сюды! Двигай плавниками, стервец! — Он опять похлопал ладонью по стеклу и уже громким шёпотом, склонившись, отклячив зад, дыша на стенку рыбьего дома, разговаривал с карпиком, что подплыл и прикольно нацеловывал стекло: — Слышь, рыбанутый? А кто этот мужик чёрный? Он твой хозяин? Прикинь, он меня мыл и бил! Он не ебанутый случайно? И мою одёжу забрал, и чо, мне щас голожопому рассекать? А это тут не опасно, голожопому–то? Он не жопоёб хоть? Молчишь?       — А ты ожидаешь, что она тебе ответит? — как гром раздалось из угла комнаты.       — А–а–а! — отскочил от аквариума Славик и выпучился на хозяина, который уже переоделся в приличный домашний костюм, причесался и даже пшикнулся парфюмом. Для кого? Не для Славика же! Просто он так делал всегда, для себя.       — По–моему, я тебе ясно сказал, чтобы ты не матерился, — грозно, хотя и без истерики, начал Влас. — За каждое матершинное слово будешь получать.       — Я же не тебе, я же рыбам! — возмущённо выкрикнул Славик.       — Даже не думать матом!       — Нихуя се… — тихонечко прошептал парень. — Как так?       — Это три.       — Чо «три»?       — Ты трижды сматерился. Это три удара. — Славик замер поражёный, он вытянул губы, но так и не нашёлся, что сказать, тем более что Влас медленно подходил к растерянному гостю. — Далее, аквариум не лапать! Видишь пальцы твои? Завтра будешь мыть. Далее, слово «чо»…       — А чо с ним?       — Забыть его! И говорить «что».       — Чо за… — и тут же получил «леща» по голове. — Бли–и–и–ин!       — Завтра начнём обучение!       — Какое такое обучение?       — Буду из тебя человека делать.       — Я не хочу человеком!       — Тебя никто не спрашивает! Пойдём, я покажу, где тебе спать.       — Может, мне домой, а? — Но робкая попытка не удалась. Влас схватил бедного Славика за шею и толкнул по направлению к коридору. А потом так и толкал в спину «гостя» до коричневой двери комнаты.       Комната маленькая, в ней широкая кровать, шарообразный торшер, низкий стеклянный столик, кресло–качалка из ротанга с пухлой подстилкой сверху.       — Это комната для гостей… — пояснил сзади Влас.       — А тут гости по доброй воле бывают?       — Одежду выдам завтра. А теперь… ты ложишься спать. Надеюсь, в туалет сходил? Так как я тебя закрою.       — А я из окна вылезу!       — Шестнадцатый этаж.       — Чо–о–о? — И тут же затрещина по макушке.       — И ещё. — Влас вдруг содрал с парня полотенце, и Славик с ужасом только сейчас заметил в левой руке у него хлыст. — Я всегда выполняю то, что обещал.       — А–а–а! Убива–а–ают! — заорал он что есть мочи. Но это ему не помогло. Первый удар обвил огнём бедро справа. Славка развернулся, спасаясь, прыгнул на кровать, и хлыст обжёг ему спину по диагонали, свалил его на упругий матрац. Третий удар оставил красную длинную полосу вдоль левой ягодицы по ноге до колена. — У–у–у… — тихонько завыл вконец протрезвевший гость поневоле.       — Так будет всегда, — отрезал истязатель и направился вон. — Кстати, ты запомнил, как меня зовут?       — Придурок! — ответил в матрац парень, блиставший голым задом и спиной, не поворачивающийся к своему мучителю.       — Эй! Тебе мало, что ли? Как. Меня. Зовут, — угрожающе проговорил человек с хлыстом и уже даже развернул хвостик сего орудия вниз, в боевую готовность... Измученный гость, видимо, уловил опасность, даже не видя расправленного хлыста. Он поджал ноги, перевернулся и забился в угол подальше.       — Влас!       — Молодец, — удовлетворённо даже улыбнулся Влас. — Спи!       Он вышел и тут же щёлкнул замком.       — Влас… — прошептал Славик, прислушиваясь: нет ли шагов или дыхания под дверью. — Влас–пидорас! — тоже удовлетворённо высказался парень, правда намного тише.

      Достопочтенная публика! Занимайте места согласно купленным билетам. И-и-и... только у нас — морской котик и морской лев выполняют трюки и перевороты. Водное ревю с песнями, прыжками и шутками! Не пропустите!