Алле-гоп!

                     Утро для Славы началось ужасно: мало того что в блаженное воскресенье тебя будят в семь тридцать, так ещё и делают это немилосердно. Рывком сдирают одеяло и железным голосом наполняют всё пространство:        — Подъём! Живо встал!       Славик начал слепо искать что–нибудь, чем укрыться, ибо голышом слишком сильно чувствовалась прохлада утра и враждебный взгляд со стороны «будильника». Обнаружив только подушку, он засунул свою голову под неё, типа спрятался. Но Влас не намерен жалеть. Он отобрал и подушку, ухватил парня за ногу и потащил с кровати, тот успел зацепиться за край кровати и загундел:       — Я хочу спа–а–ать! Куда? Куда меня тащат? Бля–а–а–а…       — Это один.       — Да хоть сто тридцать восемь с половиной! Чо за хрень?       — Не «чо», а «что». И это два.       Славик не удержался и разжал пальцы и тут же грохнулся на пол. Улёгся плашмя и опять выступил с речью:       — Слово «хрень» вовсе не мат!Поэтому с каких ебе… э–э–э… перепугов — «два»? А тот мат, который «один», так я ваще не договорил! — обиженный похлопал ладонью по полу. — Эй, соседи! Тут издеваются над честным человеком! А у меня и так голова болит. И кровать неудобная! Полный пиз… этот… попадец! — Он быстро развернулся и, подняв палец, сообщил: — Это от слова «попал», а не от другого, тоже не матершинного! И ваще, я буду жаловаться!       Последние слова явно демонстрировали, что субъект проснулся. Более того, он трезв и вменяем абсолютно. Влас прекратил физическое воздействие и приказал:       — За мной! — И, не привыкший повторять дважды, он пошёл вон из комнаты. Славик заорал ему в спину:       — А одежда? Где моя одежда? — И так как отвечать ему никто не собирался, он ещё посидел на полу минуту и, обвернувшись одеялом, поплёлся разыскивать своего похитителя по квартире.       Влас находился в большой комнате с аквариумом. Увидев своего «подопечного» в качестве кулька из ватного одеяла, молча показал тому на стул с приготовленной одеждой: спортивный костюм фин–флёровский, уже старенький, но почти не ношенный, новые трусы в запаянном пакетике (как для инфекционных больных), носки серые, синяя майка. Славик тупо уставился на кучку тряпок.       — Размер обуви? — буднично спросил Влас.       — Это чо это? Мне это? А моя одёжа где?       — В мусоропроводе со вчерашнего дня.       — Это как это? Да моя куртень две штуки стоила!       — Копеек?       — Какого хрена? И ваще! Чо я тут делаю–то? Ты кто такой? Фигли меня притаранил?       — Сначала тренировка, а потом пресс–конференция.       — Чо–о–о?       — Не «чо», а «что». И вопрос задан с речевой ошибкой.       — Чо–о–о?       — Переодевайся живо! Хватит разговоров. Иначе… — И Влас выразительно взял со стола свёрнутый в жокейский калачик хлыст.       — Бл… — Славик захлебнулся в слове, вытаращив глаза и отчётливо вспоминая вчерашнее. — А–а–а… что за тренировка?       — Уже лучше. Утренняя пробежка. Одевайся.       И Славик решил, что пробежится. Вдруг получится убежать от этого придурка? Он мгновенно сбросил одеяло и начал судорожно натягивать на тело всё предложенное, при этом беспрестанно болтал:       — Ух ты! Майка как раз! Только не прикольная какая–то, ну чо это? Забубенили бы сюды морду Кобейна или написюху какую–нибудь прикольную. Я однажды ваще угорал, у соседа футболисимус был с надписью: «Нас рать!» Нормально, да? Ну, ты понял? Типа насрать мне! А тут так прили–и–ично, ы–ы–ы… с пробелом. Нас. Пробел. Рать! А на твоей только малюська какая–то, ну–ка: «Саль–вин кле–ин». Не знаю такого. Бл… чо трусы–то в пакете? Не ражорвать, нифифа… Тьфу! Это они под майку? Тоже «Клеин»? Синюшные! И девчачьи! Хотя нет, вроде тут местечко для хуяльни… Ой!       — Это три.       — Да вижу, вижу, мужиканские труселя. Только нормальные мужики семейники носят, а не такие трикотажные тряпочки! Так. Штанюли. Не светлые? Они мне малы. Ну чо это? Позорище! Жопец–то в обтягоне!.. Э–э–э… Понял, тебе нравится… И это такие карманы? Туда даже курево не засунуть! А ты не куришь? Блин… Совсем? Даже с ментолом? Блин… У мене зависимость, не можу без дыма! Я предупредил. Так–с, носки. Чистые? — Славик припал к ним носом. — Чи–и–истые. Тогда ладно… Вот. Я готовый! А ты правда выбросил мою одёжу?       — Правда. Иди, умойся.       — Погодь… А паспортина моя где? Ключ от хаты? Деньги там были! Куча денег!       — Сорок рублей, десять копеек.       — Больше же было… Ты спёр?       — Иди, умывайся. — Влас сама выдержка: даже голос не повышает, смотрит на выспавшееся чучело скорее с любопытством, нежели с раздражением. — Живее давай. Размер обуви какой?       — Сорок размер. А рубликов было бо–о–ольше! Не сорок!       Короче, Славик не умолкал. Власу пришлось–таки запихнуть его в ванную комнату, из которой он тут же заорал, ошпарившись кипятком, ибо нажал не на ту кнопку. Когда же он оттуда вышел, мокрый, с забрызганной майкой и торчащими в разные стороны от влаги волосами, то Влас подопнул ему пару кроссовок.       — Велики на размер, но для тебя сойдёт. Завяжи потуже.       Славик же был доволен. По–видимому, он решил свинтить от богатенького придурка и свинтить в новой одежде.       — А ключик–то мой где всё–таки? Не потерял? Покажь!       Вместо ключа Влас брякнул другой железкой. Наручники. Славик вытаращил глаза и открыл рот. Таких наручников он и в кино не видел. Явно не полицейские: два кольца с замком, соединённые длинной цепочкой, навскидку чуть меньше метра.       — Ты чо? — испуганно попятился Славик от хозяина хором с аквариумом.       — Не «чо», а «что». Это — во–первых, а во–вторых, надеюсь, я не сильно похож на дурака.       — Ну, так–то не сильно… Так я это… орать буду на улице.       — Лейкопластырь взять с собой? Или кляп?       — Ё–моё!..        «И чо теперь?» — большими буквами было написано на физиономии Славика, именно через «чо». Сбежать не получится. Это ясно ему дали понять. Клацнули наручники, и безвольное тельце, временно потерявшее надежду, потащилось вслед за уверенным, самодовольным, с лёгкой тенью улыбки на лице хозяином квартиры и хозяином жизни.        «Тренировка» на деле оказалась пробежкой по соседнему парку. Поначалу Славик успевал за Власом, попадал в такт бега. Но через метров пятьсот он, во–первых, устал, во–вторых, устал от молчания, в–третьих, устал от того, что его постоянно дёргают за руку этой железякой. Так и до синяка недалеко! Завидев впереди одинокого и наверняка такого же придурочного любителя здорового образа жизни преклонных лет, Славик начал орать:       — Дяденька! Меня похитили! Надо в полицию звонить! Дяденька! Зырьте, цепура! Он похитил меня! Пожалста! Он ограбил меня! Мои денюжки! Моя паспортина! Зырьте, цепура!       — Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — тихо да ещё и улыбнувшись приветствовал дядьку Влас.       — Развлекаешься, Влас? — не замечая Славкиных воплей, ответил мужчина. — Успехов!       И пробежал мимо.       — Если… Ещё раз… Ты… выкрикнешь… Выпорю дома.       — Бля–а–адь, — прошептал Славик в сторону.       — Это четыре, — громко и радостно возвестил Влас.       Они ещё пробежали не меньше километра. А потом упёртый «тренер» заставил бедолагу приседать и отжиматься. Тот сначала получил заветное «пять», а потом упал плашмя на пузо прямо на грязный асфальт. Короче, Влас поднял его за шкирку, ощутимо пнул коленом в зад и поволок стонущего обратно домой. По пути Славик попытался воззвать к удивлённому со вчера Фёдору Кузьмичу, но тоже получилось как–то неэффективно.       В квартире на шестнадцатом этаже Славику был выдан ещё один комплект одежды: хлопковые бриджи и бежевая трикотажная рубашечка с крокодильчиком на кармане. Влас лично проконтролировал, чтобы гость почистил зубы и встал под душ. Только после крика опупевшего от гиперопеки Славика: «Поссать–то можно одному?» — он ушёл на кухню готовить лёгкий завтрак: сырный омлет с тостом и кофе.       Именно за завтраком и состоялся самый важный разговор. Правда, до него значительное количество времени и эмоций было потрачено на то, чтобы заставить гостя нормально сесть на стул и пользоваться салфеткой и ножом.       — Это ж тупо хлеб! Фигли его резать? — искренне изумился Славик.       — Это тост, он тёплый, тем более лежит на тарелке с масляным омлетом и уже пропитался маслом и соусом.       — И чо?       — Не «чо», а «что». Пожалуй, будешь по лбу получать за «чокание». Тебе велено пользоваться ножом? Действуй! В правую руку возьми! Ровно сядь! Не скреби по тарелке, это дурной тон. Боже, что за чавканье. Нож в правой руке!       — Я ваще есть не буду! Легче сдохнуть, чем вся эта ху… ху… хурма! Чо… — и получил ладонью по лбу, несильно. — Блин–н–н, что я здесь делаю? Меня же потеряли все дома! Взял, такой пиз… пис… пИскарь–молодец, выкрал меня из дома, лишил меня крова и уюта!       — Не заметил, чтобы тебе уютно было на бордюре на асфальте избитому и пьяному. Слушай сюда! И нож в правую руку взял! Ты живёшь у меня, слушаешься меня, делаешь то, что я говорю. И через месяц, хотя, может, и раньше, всё от тебя зависит, ты едешь спокойно к себе в посёлок, забираешь с собой одежду, которую я тебе дам, и получаешь м–м–м… тысяч… сколько ты хочешь?       — Тридцать! — выпалил Славик.       — Получаешь к этому тридцать тысяч.       — Так, а делать–то чо надо?       — Надо вести себя прилично в обществе, отучиться от обсценной лексики и всяких эвфемизмов…       — Чо...?       — И от «чо». Надо научиться выглядеть нормально, чтобы никто и не подумал, что ты маргинал из деревни Бухалово.       — Кто?..       — И главное, должен слушаться меня. Демонстрировать окружающим, что подчинён и смирён.       — На поводке будешь меня водить? Как собачку? Ну уж нет! Я не согласный! Нахрен мне твоя тридцатка? Всяко пропью. Вертай меня взад! Да и не смогу я ножиками есть и жопу пёрышком вытирать.       — Сможешь.       — А если я тупо не хочу? Да ещё и хлыст этот! Я, может, и долбо… этот, ну… не очень воспитанный человек, но достоинство имею!       — Я видел все грани твоего достоинства. Отказаться ты не можешь, считай, что ты мой проект. Более того, ты сейчас позвонишь матери или кому там — брату, сестре — и что–нибудь наврёшь хорошее. Например, что на работу устроился, чтобы тебя не теряли.       — Отлично! Гони мобилу, — нагло протягивает руку прямо в лицо Власу и потряхивает ей перед носом. Тот бьёт по руке.       — Доешь сначала. Не хлюпай кофе, пей маленькими глотками.       — А чо сахара–то нет? — тут же получает в лоб основанием ладони и ответ равнодушным голосом:       — Потому что нет. У меня здесь вообще не сахар, привыкай.       После завтрака, как и обещал, Влас передал Славику включённый на клавиши набора номера телефон. Парень бодро взглянул на похитителя, потыкал в экран, прижал трубку к уху, медленно отодвигаясь от Власа.       — Брателло! Стас! А–а–а–а! Меня украли! — через несколько секунд тишины заорал он, выпучив глаза. — А–а–а! Спасай меня, братву гони, тута всякая звездота живёт, парк рядом этот…        Конечно, он не договорил. Получил в ухо, да так, что полетел в сторону африканских статуэток, упал, перемешавшись с тёмными экзотическими телами, а одна из африканских женщин своими острыми деревянными грудями больно давила на рёбра. В ухе засвистело. Но полежать бедному не дали. Его тут же извлекли из–под груды чёрных фигурок, тряхнули и прижали к стене.       — Ты не понял, что со мной шутить нельзя? — страшным голосом хлестнул Влас. — Если я себе позволил маленькое развлечение с тобой, то руки у твоих друзей и братьев коротки до меня! Почему звонил не матери?       — Она болеет, чо расстраивать? — прошептал Славик, чувствуя непреодолимое желание полежать. — Блин, моя башка…       — Любишь, значит, мать? Сейчас ты звонишь этому же типу, говоришь, что пошутил, что тебя не будет, чтобы не теряли… Иначе твоя мать из больницы не выйдет.       — Ах–х–х… Ах ты… прихуевший пиздобол! Да если ты мою мать пальцем тронешь, то я залупу тебе на нос натяну, объебеню мудака… — Речь, видимо, была бы длиннее, но Влас её прекратил, зажав Славику рот.       — Очень я уважаю, что ты мать любишь. Но это уже девять! Многовато. Все твои угрозы смешны, а мои реальны. Поэтому, раз любишь мать и хочешь тридцатник получить, да ещё и научиться многому, звони! — Влас с удовольствием обнаружил в голубых ясных глазах залётного жлобчика страх. Он набрал последний номер в телефоне и приставил трубку к уху. Сам вдавился в тело бедняги и слушал весь разговор:       — Алло! Бубенец? Я не понял, чо это щас было?       — Кх… всё нормально, брателло. Это шутка юмора такая.       — А чо это за номер?       — Это мне один х… х… хороший человек дал позвонить. Я свой вчера в «Поляне» оставил. Я чо звоню–то…       — И чо?       — Меня не будет сколько–то днёв, тут работа нарисовалась масляная.       — Насколько масляная?       — Потом расскажу. Ты это того… маме не говори ничо, вернее, скажи, что нормально всё, чтобы она меня не ждала пока…       — Замётано, скажу. Чо–то ты не весел… Тухлый какой–то.        Влас толкает всем телом парня, и тот пищит напоследок, так как дышать стало тяжело:       — Ойи–и… всё нормалёк… пока.        И разговор окончен. Влас ещё некоторое время вжимается в Славика, рассматривает обиженно сомкнутые губы и опущенные глаза, в которых подозрительно дрожит синева. Взял всей ладонью парня за подбородок и провёл большим пальцем по губам.       — Умница. Всё будет хорошо, никто не пострадает. А тебе будет только на пользу. Ты вон какой симпатичный… а сейчас приберись тут и в ванной комнате найдёшь на полке средство для стекла, там же тряпка. И марш мыть аквариум!       И что тут поделаешь? Конечно, Слава для порядка побухтел, поупрямился, подпирая стену несколько минут, пока Влас мыл посуду. Но стоило тому появиться в коридоре, то парень начал судорожно ставить чёрные фигурки в шеренгу, обращаясь к ним на каком–то, по–видимому, руандийском наречии. Влас прошёл мимо и не смог сдержать улыбку. Позже Северинов откровенно подглядывал из щели своего кабинета за тем, как Славик натирает стеклянную стену аквариума. Тем более что он общался с рыбами. Каждому из четырёх карпов кои он дал своё имя, отличая их по пятнам. Рыбанутый, Акулина, Черножопик и Сучара. Влас даже не стал возмущаться, не стал выдавать своё невидимое присутствие при этом спектакле.       — Жизнь, она такая. Ещё вчера я был богат и счастлив, а сейчас? Если ты, Сучара, тоже будешь вот так всех распихивать и чужой корм сжирать, то быть тебе поджаренной. Зачем Черножопика обижаешь? Он и так Черно–жо–о–опик! Прикинь, как ему трудно. Так, Рыбанутый, эй, жирнюга, чо это вы тут дедовщину развели? Ну–ка поддай Сучаре хвостом по жопе, она ваще берега попутала. Вот ваш придурочный хозяин упорет куда–нибудь, я вытащу эту Сучару и по почкам ей надаю! Ну… Акулинушка! Вот ты какая ласковая, ну скажи чо–нибудь… Правильно, не подплывай к Сучаре, к некоторым придуркам ваще попадаться на глаза себе дороже, — последнее Славик выделил громче. Для Власа.       Ещё в программе первого дня приручения и перевоплощения провинциального жлоба был парикмахер, которого Влас вызвал на дом. Мастер — это хорошая знакомая, Вероника. У Славы никто не спрашивал, какую стрижку ему хочется. Пухленькая девушка–парикмахер и строгий Влас крутили его голову, говорили между собой на каком–то птичьем, непонятном для нашего героя языке. Он понял лишь то, что волосы у него отличные, что предыдущему парикмахеру нужно отрубить руки по локоть, что «чуть осветлим». На последнее Слава Бубенцов сказал всё, что думает про «пидорасячьи замашки». За что получил затрещину, грозное «молчать, иначе кляп» и юбилейное «десять». Остальное время экзекуции Славик сидел набычившись, заметно борясь с желанием что–нибудь матершинное из себя изрыгнуть. По окончании все трое уставились в зеркало, обалдев от результата. Стильная короткая стрижка с укороченной чёлкой открывала ясный лоб, подчёркивала правильность и чёткость контура лица, привлекала взгляд к подозрительно порозовевшим мочкам ушей. Влас даже помял эти самые мочки, хотя и получил тут же адекватный ответ по рукам.       — Ну, красавчик ваш друг! — искренне восхитилась Вероника.       — Кто бы ожидал… — задумчиво проговорил Влас.       — Бли–и–ин, на улицу ж стыдно выйти будет… — проныл Славик. — Уродство голубковое!       — Что вы, вам очень хорошо, — расстроилась девушка.       — Не слушай его, он идиот, — закончил церемонию инаугурации в новую жизнь Влас.        Следующим пунктом программы был маникюр: за Славиком пришлось бегать по квартире и удерживать силой на стуле, угрожая, тыкая и, в конце концов, шантажируя всё теми же звонками маме. Славик зашмыгал носом, и испуганная маникюрша Наташа смущённо заметила, что из обоих голубых глаз пролегли мокрые дорожки. После маникюра бедолага пролежал с час в своей комнате, запрятав красиво ухоженные пальцы под подушку.       За день пришлось ещё трижды заставлять Славика есть со всеми приборами. А вечером Влас устроил Славе сначала допрос: как тот учился («Не хуже некоторых!»), какой язык изучал (русский), чем увлекался (неожиданно, но игрой на гитаре), кто его семья («Мама только, Стас — это не брат»), получил ли какую–нибудь профессию (технолог хим.промышленности в строительном колледже), чем думает в жизни заняться («Сбежать от тебя»), есть ли девушка («Сто девушек»), был ли в армии («Нет, а щас и не возьмут», — грустно посмотрев на ногти)… А когда уже стемнело, Влас велел Славику почитать вслух роман Виктора Гюго «Человек, который смеётся». Начало истории про волка Гомо и человека Урсуса тот прочёл чувственно, хмурясь и тяжело вздыхая. На третьей части Влас решил прекратить чтение, так как Славик начал издеваться над описанием прав лордов. Гюго оставил в душе химика–технолога неизгладимый след: он сразу стал называть Власа «истинным господином» и «вашей милостью». Хотя если бы он знал, что это обращение заставит «господина» вспомнить сегодняшний счёт, то, наверное, бы заткнулся.        — Что ж, пойдём, дружок, за мной, а то уже поздно, — вновь по–стальному приказал Влас и как бы между прочим: — Сними–ка поло, ну… футболку сними.       — Она же чистая, зачем? Я буду в ней спать! Голым не могу!       — Снимай!       — Да пожа–а–алста! Псих! — И Славик стянул с себя белый лакостовский батник.       Влас привёл Славу к дальней комнате с красной дверью. Открыл дверь ключом и втолкнул туда своего «гостя поневоле». Тот сразу захотел выбежать обратно: в тёмной комнате с противоположной красной глянцевой стеной стояли предметы явно не мирного функционала. И пусть Славик мир БДСМ знал только из порножурналов, он сразу же понял, где очутился. Поэтому и попытался выбежать обратно, но был схвачен. Влас был сильнее, намного сильнее, он буквально клещами сжал бедолагу и, не давая даже возможности барахтаться, доволок до Х–образного чёрного креста с кожаными ремешками на разной высоте. Всунуть одну, а потом вторую руку в эти ремешки и как–то хитро стянуть петли вокруг запястий Власу удалось за раз. Славка был так напуган, что даже не орал, а шёпотом твердил:       — За что? За что? За что? За что?..       — А ты думал, что я шучу с тобой, от нечего делать твой мат подсчитываю? Настало время получить наказание. Да не бойся, не крути башкой, всё, что тут есть, не для тебя. Я уже давно в эти игры не играю, прискучило. Да и развлекался подобным образом только с девушками. Поэтому только порка. И ничего интимного. — Влас, по–деловому обняв со спины дёргающееся тело, расстегнул застёжку бриджей и легко спустил штаны к щиколоткам. Ещё легче стянул с парня слипы. Славик нервничал, выгибал шею, ошалело выкатывал глаза, часто дышал, пытался выдернуть руки из захвата кожаных петель, но всё зря. Одна песенка сменилась другой:       — Я больше не буду! Я больше не буду! Я больше не буду!..        Но Власа нельзя растрогать, разжалобить, уговорить. Славик просто этого не знал. Хозяин спокойно подошёл к странного вида столу с какими–то штуками на нём и во внутренней полке взял уже знакомую Славе плеть с чёрной плетёной рукоятью с маленьким «листиком»–хлопушкой на кончике. Приблизился опять к своей жертве и холодным голосом спросил:       — Итак, сколько я тебе должен?       — Нена–а–авижу урода! — наконец заорал что есть мочи Славка. — Нена–а–авижу! Убью козла! Раздавлю тебя!       — Мне очень страшно! — с усмешкой произнёс Северинов. — Итак, десять раз. Начнём.       Славик больше не кричал, он оказался вдруг очень гордым и очень сильным, даже всхлипывал и шипел от боли только после первых четырёх ударов, что свистели безжалостно и обжигали белую кожу: на спине, на ягодицах, на бёдрах, опять на спине… Красные полосы тут же вспухали и белели, образуя на стройном теле абстрактный узор психически больного художника–лучиста. Влас тоже не орал, держал себя в руках, только тихо, но отчётливо считал до десяти. Он после четвёртого удара понял, что зря повёл на экзекуцию парня сюда. Что–то произошло здесь с ним в этой комнате. Влас считал, что это антураж виноват, что это воспоминания вернулись через эти тёмные стены, через вид колец, верёвок, флоггеров, крюков, что он использовал когда–то очень давно. Да ещё и этот мелкий пьяница оказался смешным, трогательным и таким голубоглазым. Влас считал, взмахивал рукой, контролируя силу удара, чтобы не рассечь кожу, а напряжение в штанах — в его штанах — становилось всё больше. Он тоже стал часто дышать ртом, губы мгновенно пересохли, а в голове вместо привычного порядка, вместо стерильности правил сумбур из мыслей и чувств. Откуда взялся этот ком, рассосётся ли?       Славке было больно. К концу «сессии» он почти висел на кожаных петлях, так как напряжение в ногах с ожиданием каждого удара и сжатость зубов, чтобы не кричать, не унижаться, вымотали и высосали все жизненные силы. Он даже не понял, что прекратился свист, прекратились эти стыдные огненные дуги по заду и по спине. Он ещё и не дышал. Но вдруг почувствовал, что его поднимают, подтягивают вверх за подмышки, высвобождают руки, и сразу же закололо «газировкой» в отёкших ладонях. Его несут куда–то на плече, осторожно и ласково поддерживая за голый зад. Его укладывают на кровать спиной вверх. А потом магическая влага волшебными движениями рук распространяется по тем жжёным линиям, по тем полосам злобы, что горели на нём. Ох, какое это удовольствие. «Кто меня лечит, кто этот благодетель, что меня гладит и жалеет, кто меня щекотит и целует в поясницу, там, где не полоса, а целый цветок боли? Спасибо ему…» — бредил Слава, он с трудом повернулся, чтобы поблагодарить за помощь, но осёкся. На его кровати рядом с ним на коленях сидел чёртов Влас, этот богатенький фашист, что целый день мотал ему нервы. Сейчас Влас не выглядел гневным и холодным, даже наоборот, несколько растерянным и встревоженным. Но Славику было насрать на новый облик своего мучителя:       — Ты ответишь за это, — прохрипел он. — Долбоёб!       Северинов наклонился близко–близко к Славе, захватил губами мочку уха, оттянул её, отпустил и сказал, задевая губами, в висок:       — Это был «один»…

Десять хУли-хупов на одного человека! Перед вами выступали мастера оригинального жанра: один на матах, другой против матов!