Алле-гоп!

                    — И стоило меня будить в рань раннюю? Это чтоб я щас тут сидел? Вла–а–ас! Можно я хотя бы в свою комнату пойду? Вла–а–ас! А можно я яблоко возьму, я на полу его съем. Вла–а–ас! Чо за фигня–то? Мне тут скучно! Дай мне хотя бы Гюгу! Или давай я с рыбинами в комнате посижу. Вла–а–ас, я не понял, яблоко–то можно? — орал Славик, сидя по–турецки на полу кухни. Орал уже несколько минут. Просто уйти из кухни или просто встать он опасался. Его хозяин–самодур материализовался неожиданно в проёме двери.       — Я тебе сказал рот закрыть! Сядь по–другому, как я тебе велел, на колени. Никаких яблок, романов, рыб. Сиди здесь, пока я не разрешу выйти.       — Ну почему?       — Просто потому, что я так хочу.       — Ну это же бред!       — Я тебе даже объяснять не буду. Просто учись подчиняться и учись испытывать от этого удовольствие.       — Какое удовольствие может быть от тупого сидения, это ж не дрочка!       — А я тебе потом позволю подрочить. — Влас присел на корточки перед недоумевавшим парнем, прищурился, но взгляд оставался стальной, непрошибаемый.       — Позво–о–овлишь? — ещё больше удивился Славка. — Ты не припух? Я чо, должен спрашивать у тебя, дрочить мне или нет?       — Да.       — Ну ты ебанутый!       — Один. — Славка даже подскочил на заднице:       — Это нечестно! Это я в состоянии эффекта выразился! Фига ли ты считаешь! Сам же меня довёл!       — Не эффекта, а аффекта. И не тебе мне указывать, что считать, а что нет. Ты слушаешься меня. Сейчас ты молча сидишь здесь на коленях и никуда не ползаешь, ничего не ешь, просто сидишь.       — А думать можно? — типа с сарказмом сказал Славик.       — Во–первых, ты вряд ли умеешь по–настоящему. Во–вторых, я реалист, если я скажу тебе, что нельзя, то ты не справишься. Всё равно в этой голове какие–нибудь пошлости закрутятся. Но в идеале, конечно, и думать нельзя.       В ответ открытый рот, зависание несколько секунд, а потом возмущённый возглас:       — Всё! Харэ! — Славик нервно встаёт и кричит этому придурку в лицо: — Нахрен мне твоя тридцатка? В гробу тебя видал вместе с ней! Отъебись от меня, я ухожу.       — Это два.       — Пиздоклюй, хуесос, мудила, ебанат калия, Влас–пидорас… — Славик прикрыл глаза и выпалил всё это в лицо Северинову и собирался продолжить список, но его прервали, заткнули горячей ладонью рот.       — Уже семь! Ты же не выдержишь наказание. И слушай сюда. Ты никуда не пойдёшь. Я тебе смею напомнить, что на кону не какая–то жалкая тридцатка, а твоя мать. Как только ты меня не слушаешь, я выкидываю её из больницы. И если тебе мало стимулов, то могу пообещать, что дам тебе больше тридцати. Просто ты мне должен подчиняться.       — Му–м–м–м–пф… — прогудел в его ладонь мелкий.       — Я не разрешал тебе разговаривать, — приблизившись вплотную, шипел в парня Влас. — Не дёргайся. Хочешь, уже завтра могу перевести твою мать в городскую больницу, на платное место? — Славка замотал головой, вытаращенные глаза выдавали страх. Влас осторожно отнял руку от Славкиного лица.       — Просто отпусти меня, — тихо и совсем просительно произнёс тот. — Мне не надо денег, и мама как–нибудь без твоей помощи. Отпусти меня. Зачем я тебе?       — Ты мне нужен.       — Это ты так развлекаешься?       — Да, — и никакого стыда на лице Северинова, ни капли совести, ни грамма сомнения. Чётко и внятно: «Да!»       — Но ведь я человек, — Славик хлопал своими голубыми глазами. — С человеками нельзя играть. Только если они согласны. А я не согласен. Я хочу уйти.       — Нет. Ты не уйдёшь. Всего один месяц: ты живёшь у меня и делаешь то, что я скажу. Я дам тебе не тридцать, а триста тысяч.       — Ты думаешь, всё можно купить? — вдруг шёпотом сказал Славик. — Я не продаюсь, мне не нужны твои деньги. Я хочу уйти.       Влас захватил подбородок своего пленника, всмотрелся в его лицо:       — Я оценил твои слова. Молодец. Но продаётся всё. Дело только в цене. Ты просто этого пока не понимаешь. Деньги я тебе всё равно дам. Через месяц. А сейчас в качестве стимула я свожу тебя в районную больницу, чтобы ты посмотрел, как твою мать выдворяют вон.       — Это не в твоих силах. Её готовят к операции.       — Вот и убедишься, что и это в моих силах. Что продаётся всё! Поехали! — И Влас толкнул парня за шкирку в коридор, получилось агрессивно и зло. — Одевайся! Живо!       Славик чуть не упал, вновь сшиб африканские статуэтки — страйк! Развернулся и увидел, что Влас по ходу снимает домашний костюм, в глазах решимость и азарт. Он действительно собрался ехать в больницу, воздействовать на Славку через мать. Проходит мимо, вглубь квартиры к себе, уже через минуту возвращается, одетый в джинсы и пуловер болотного цвета. Грозно вперился в Славку:       — Не переоделся? Что ж, поедешь в этом! Вперёд!       — Влас, пожалуйста, пожалуйста… давай не поедем. Ты ведь несерьёзно это? — заблеял растерявшийся парень.       — Я очень серьёзно.       — Я никуда не поеду!       — Тащить тебя в трезвом виде мне будет тяжело. Я поеду один, сниму на камеру телефона.       — Нет! — Славка зацепился за своего аморального хозяина. — Ты не поедешь! Я уже передумал! Я остаюсь!       — Боюсь, что через пять минут ты опять передумаешь, — Северинов попытался отцепить пальцы Славика, медленно, но стал продвигаться к выходу. Тогда парень обхватил его обеими руками, почти повис, не давая возможности идти.       — Я не передумаю! Всего лишь месяц! Я готов просидеть на кухне голодом весь день! Не ходи! Я больше не буду! Я буду слушаться!       — Отцепись от меня!       — Нет!       — Я тебе приказываю. Ты же говоришь, что будешь слушаться.       — А ты не пойдёшь в больницу?       — Я буду делать то, что считаю нужным. Руки убрал. И встал на колени.       Славик расцепил руки и оказался на полу: поза покорная, униженная, плечи сжатые, взгляд жалкий. Влас помедлил, потом погладил парня по макушке, рука скользнула к розовому уху, потеребила мочку.       — Мне мурлыкать? — тихо и ехидно спросил Слава.       — Тебе молчать, — жёстко ответил Влас. И рука добралась до губ парня, двумя пальцами он осторожно надавил на них. — Оближи.       На секунду замерев, Славик открыл–таки рот и впустил пальцы Северинова. Сначала робко, а потом увереннее провёл по ним языком, прижал к нёбу и даже чмокнул.       — Хорошо, — это звучало как диагноз. — Пошли в комнату. Нет, иди на коленях.       Они направились в комнату с аквариумом: один уверенно, по–кошачьи, по–хозяйски, а другой, сопя и пыхтя, неловко, стуча коленями по полу. В комнате Влас сел на мягкий диван и молча указал на место рядом с собой, куда должен был встать Славик. Северинов ткнул пультом, и на пространстве экрана телевизора замелькали кадры какого–то фильма. Славка повернул было голову, но его резко развернули назад:       — Смотрю только я. Тебе не разрешаю. Сиди тихо.       Парень горько вздохнул и понуро опустил голову. Очевидно, что ему было очень трудно подчиниться. Он пытался косить глазами в сторону телевизора. Но всё равно ничего не видел. Влас, правда, тоже ничего не видел. Он только делал вид, что смотрит фильм. А сам боковым зрением, а иногда и открытым прямым взглядом, наблюдал за «подопечным». Тот всё–таки умилительно психовал, боролся со злостью, боролся с любопытством, потом устал бороться. Стал рассматривать аквариум, тот–то как раз был перед ним. Смешно вытягивал губы в неслышном общении с карпиками, как будто он и сам рыба. Рыба–клоун. Влас поймал себя на мысли, что он готов подсматривать за Славкой очень долго. И ещё ему вдруг захотелось, чтобы парень сидел перед ним раздетым. От этой внезапной мысли ему сделалось жарко. И тревожно. Спас телефонный звонок.       Звонил Дэн. Сказал, что приедет уже через несколько минут, привезёт вещи, что вчера Влас оставил в клубе: Славкин пиджак, брендовый блейзер с красными пуговицами Северинова и любимые солнцезащитные луивиттоновские очки. Славик насторожённо прислушивался к разговору Власа в телефон, закусил губу. А по окончании осмелился спросить:       — Ты же меня сейчас в мою комнату отпустишь?       — Кто разрешил говорить? — Славик мученически застонал. А Влас продолжил: — Положи мне голову на колено.       Слава захлопал глазами:       — Чо?       Окончательно съехавший хозяин выразительно похлопал по колену. Славик сжал зубы, сглотнул, вздохнул, с тоской взглянул на рыб и нерешительно пододвинулся ближе к Северинову и упёрся лбом в его коленку. Влас тут же погрузил горячие пальцы в его волосы, повернул голову так, чтобы она лежала на нём щекой.       — Ненавижу тебя, — прошептал Славик.       — Тш–ш–ш… — Влас улыбался. Улыбался и теребил волосы, гладил лоб, тыльной стороной ладони нежно провёл по контуру лица. Но надо было идти сообщать охране, что к нему едет Дэн. Когда Северинов поднялся и вальяжно пошёл в коридор, то услышал себе в спину ядовитое: «С–с–сучара…» Резко повернулся и увидел, как Славик показывает «викторию» рыбине.       Когда Дэн пришёл, то застал Власа готовившим три мохито на кухне, а Славика стоящим на коленях возле дивана в зале. Северинов пригласил Дэна с коктейлем в руке пройти в комнату — поболтать там. Хозяин подал стакан с мохито и Славке. Тот язвительно выдал:       — Мне? Это жидкий «Педигри»? — Вытащил язык и коротко задышал.       — А ну–ка! Получишь! Пей. — Но Славика не остановить. Рыба–клоун, игнорируя толстую соломинку, стала лакать длинным языком. Получил по лбу. Тогда он начал шумно втягивать коктейль и пузырить жидкость в стакане.       — Так, ладно, иди к себе, — видя бунт на корабле, решил Влас. — Стоять! На коленях иди.       — Блядь!       — Восемь.       Славик быстрее молнии удрал из комнаты на четвереньках, хлопнул дверью своей комнаты, и оттуда раздалось: — Бля–а–а–а–адь! Знаю, девя–а–а–ать!       Денис смотрел на эту сцену натурально отвалив челюсть. А потом осторожно, не понимая, в каких чувствах его странный друг:       — Э–э–э… Весело у вас. Вижу, что ты уже почти выиграл спор.       — У меня ещё есть время. Будет без вывертов.       — Я даже не сомневаюсь. Но уже это… думаю, пока меня не было, он без концертов слушался… Ты в Тему его, что ли, погружаешь? Как? Всего неделя же прошла!       — Нет. Тема только в помощь. Я знаю, чем удержать.       — Хм. Чем на этот раз? Вроде на влюблённость не похоже.       — У него мать лежит в больнице, я обещал помочь, если он будет слушаться, и наоборот, если соберётся сбежать или ерепениться.       — Мать? Влас… Ты серьёзно? — у Дэна поменялось лицо.       — Конечно, нет, — почти шёпотом сказал Северинов, — я, может, и подонок, но только пугаю. Не собираюсь я ничего делать его матери. Помогу в любом случае. Он меня ненавидит…       — Хм. Как–то грустно у тебя сейчас получилось. А ты бы хотел? Чтобы он влюбился?       — Всё. Закончим эту тему. Как вы вчера? Ещё с Анжелкой говорил?       — Влас, — не поддержал новый сюжет Дэн, — ты привязался к нему?       — Я справлюсь. Закончили тему. Может, посмотришь черновик договора оферты для РЖД? Я с собой взял. Пойдём в кабинет…       Воскресенье заполнилось цифрами, юридическими клише, сопоставлением оферт конкурентов. Позже был заказан то ли ужин, то ли обед в знакомом ресторане. Ели на кухне втроём. Славик сосредоточенно справлялся с ножом и рыбной вилкой. Внешняя экспертиза этикетных навыков поведения объекта за столом пройдена на «хорошо». Когда же Дэн уже собрался уходить, Славик вдруг жалостливо ему сказал:       — Денис, а заберите меня с собой. Я вам пригожусь.       — Не бойся, — Дэн ободряюще похлопал парня по плечу и доверительно: — Тебе ничего здесь не угрожает. — И он ушёл. В коридоре сразу образовалась какая–то неловкая тишина. Двое стояли и тупо смотрели вслед гостю. Пауза затягивалась.       Влас наконец выдохнул (он не дышал?) и решительно направился к Славке. Тот вжался в стенку и тут же был ещё сильнее придавлен телом «садюги» (как уже давно окрестил Власа).       — Бить будешь? — тоненьким голосом спросил он.       — Буду, — ответил Северинов, прижимая мелкого к стене, чувствуя, что Дэн прав, понимая, что всё это выглядит водевильно, не по–севериновски. — Хочешь мороженого?       — Чо? — прижатый удивлён вопросом.       — Не «чо», а «что». Сколько можно говорить? У меня есть мороженое. Можно с ликёром сделать.       — Это с каким?       — Есть вишнёвый «Де Кайпер», ну и «Моцарт», ты же не попробовал…       — А я люблю с шоколадом! И с орешками!       — Значит, «Моцарт», — беседа стала напоминать сюрреалистический бред. — И орехи где–то есть.       — Ну, так гони морожку на меня! — Славик, по–видимому, решил прекратить уже это коридорное обжимание, задрал голову и открыл рот, демонстрируя, куда именно «гнать морожку». Влас, правда, не сразу понял, что имеет в виду зажатый парень. Вылупился на открытый рот завороженно, завис. И пока обеспокоенный этим зависанием подопечный не дёрнулся посильнее и не закрыл пасть, так и стоял, уставившись тому в рот стеклянным взглядом.       Потом была и «морожка». У Славика обнаружилась приятная особенность то ли забывать, то ли делать вид, что ничего не было, что не простоял на коленях всё утро. Он весело молол всякий наивный бред, рассказывал, как в детстве вместе с тем самым Стасом он делал мороженое из йогурта. Рассказывал, как в подвале, будучи подростками, они играли в «фашистов» и «партизан». Поведал, что на море был целых два раза: «На Азовском и на Азовском же…» Впрочем, Влас слушал вполуха. Тревога. Неприятное чувство опасности, нарушенного спокойствия вернулось к нему после того, как зажал парня в коридоре. Пришёл к выводу, что нужно гнать прочь дурные мысли. Нужно ощутить власть. Нужно прекратить жалеть и рефлексировать. Нужно просто идти к цели.       Нужно действовать механистически. Прямоугольно–прямолинейный план и пошаговое исполнение. И тогда не будет этих лишних, неприятных переживаний.       — Так. Сейчас корми рыб. Час можешь читать Гюго. Далее в душ. Одежду кинь в стиральную машину, найду тебе что–нибудь новое. Далее в ту комнату раздетый, — повелел Влас, прекращая посиделки. Славик прекратил крутиться на барном стульчике и дрыгать ногой.       — Блядь, — не выдержал мелкий.       — Десять, — спокойно ответил Северинов и отправился мыть посуду.       — Это для ровного счёта, — зло ответил Славка и вымелся из кухни, чтобы исполнять все распоряжения: кормить, читать, мыться, кидать, долго не выходить из ванной комнаты (ведь никто не обозначил время), долго стоять в дверях, высунув нос в коридор и прислушиваясь, забежать голым к себе и долго сидеть смиренно на кровати, медленно–медленно двигаться к той страшной комнате, с минуту стоять перед чуть приоткрытой дверью и услышать, наконец:       — Ещё с минуту проканителишься, получишь больше, чем десять!       И Славка залетел в тёмную комнату.       Влас стоял, прислонившись к стене, он был всё в тех же джинсах и в чёрной майке. В руках плётка. Голый парень, запрыгнувший в комнату, сразу почувствовал стыд и холод кожи, прикрыл свои причиндалы руками.       — К кресту, — дал краткое приказание Северинов. И Славик подошёл к иксообразной штуковине и даже сам задрал руки вверх и продел в петли, Северинову оставалось только застегнуть ремни. Он положил ладонь парню на спину: — Дрожишь? Дрожи. Ты должен считать, не забывай. Но сначала я разогрею тебя.       Откуда в руках у Власа появилась плётка с широкими полосками кожи, Славик не увидел, но почувствовал. Удары, почти обнимающие тело, неболезненные, недостаточные, покрыли теплотой спину, поясницу, ягодицы. Влас бил на выдохе, по скулам бегали желваки, тёмные глаза сузились, как бы примеряясь. Привязанный выгнулся и покачивался навстречу ударам, розовыми стала не только кожа тыла, но и щёки Славки, глаза вдруг стали закатываться, губа закушена. А когда Влас прекратил «разогрев», то из парня вырвался тихий стон. И это был стон разочарования. Потом начались настоящие удары, однохвостой плёткой с хлопушкой на конце.       Дрожь в теле у Славки куда–то пропала, изгнана этими девайсами. На смену ей пришла расслабленность, пустота, внутри выло как в колодце, а кожа загоралась огненными линиями. Он почти висел на ремнях креста, ноги подкашивались. И боль была какая–то возбуждающая, желанная. Восьмой раз Славка не посчитал. Он в полубреду осознал, что у него стояк. Он стал думать, с чего бы и что теперь с этим делать. Ничего не придумал, а за упорное, практически невиновное молчание заработал ещё два удара. Но и как их считал, не помнил… Он помнил только, что потом было опять хорошо. Щекотно на шее, горячо на спине, сладко в паху. И руки не оттягивали больно ремни, и в комнату вроде как не шёл, а парил. Или кто–то нёс? И самое приятное — мягкие руки с масляным кремом на бёдрах, на плечах, на всей поверхности спины и на ягодицах. Тело поёт торжественно и органно, руки выводят нежную мелодию. И так спокойно на душе, и только это нытьё в паху… И тут Славка вдруг отчётливо вспомнил утреннее обещание:       — А как же дрочка?.. — проныл он.       — Хорош–ш–шо… — кто–то прошипел в ухо. И дрочка реализовалась сама по себе, без усталости правой руки и без вызова особых картинок в мозгах. Почему–то перед глазами стоял торс мужчины и бугристые, хотя и неперекачанные руки. И тёмные глаза. Они совсем близко, в них утонуть, туда провалиться и лететь счастливому. От пляски в паху вдруг Славик зашёлся сбитым дыханием, прижал к себе благодетеля и громко застонал в ухо ему:       — С–с–суча–а–ара!

Весь вечер на арене рыба–клоун! Уморительные репризы, жонгляж столовыми приборами и подручными средствами! Смешные падения и неловкие кувырки! Работа с публикой и музыкальные номера! И всё это наш Клоун–рыба!