При верном положении светил

Испещренные рельефами стены слегка пульсировали, отчего изображения казались еще более жуткими, будто призраки из ночных кошмаров корчились в омерзительной пляске. Барельефы были покрыты чем-то, имеющим слюдянистый блеск - словно по ним проползли гигантские слизни и оставили свои следы. И ото всего этого веяло тем же нечеловеческим парализующим ужасом, что и от сновиденного города, подумалось Фрэнсису. Некоторые барельефы имели что-то вроде подписи, расположенной в картушах, вроде тех, что были на фресках в гробницах египетских властителей. Однако здешние картуши имели внутри себя точечный узор, сродни азбуке для слепых. - Может, вам знакомы и подобные знаки,.. Кау-Рук? - Терстон, которого тоже захватывала общая атмосфера страха, едва смог припомнить, как же по-настоящему зовут парня. Тот несколько мгновений рассматривал издали картуш, на который указывал англичанин, не делая попыток подняться и подойти поближе. - Это письмо шоггот, - ответил наконец менвит. - Так… - Фрэнсис впился в сидящего на каменном полу Кау-Рука острым взглядом исследователя. Он хотел было спросить еще что-то, но Кау-Рук заговорил сам. - Издавна… они противостояли друг другу - Прибывшие и наши боги, и в первую очередь Богиня-мать - Темная Мать Пустыни, и ее Избранные. И когда Прибывших истребили вышедшие из подчинения шогготы, их противостояние с Темной Матерью продолжилось. Но шогготы оказались коварнее своих создателей - они истребили Избранных руками самих же менвитов, - голос Кау-Рука стал глухим, он опустил голову. - Они стали говорить, что Избранные хотят уничтожить веру в наших богов и стать как арзаки… - А что арзаки? - вырвалось у Энни, которая тут же вспомнила добрые глаза и улыбку Ильсора. - Арзаки не поклоняются богам, они принимают только то, что способны понять и объяснить. Они уверены, что нет ничего выше познания... - Хватит об арзаках, - прервал Кау-Рука Терстон. Менвит покорно замолчал и взглянул на Энни. Элли, уловившая этот взгляд, подумала, что говорит сейчас Кау-Рук специально для Энни и ради Энни. Но вот зачем ему это нужно, старшая Смит понять пока не могла. Одно ей стало ясно - Энни больше не была девочкой, готовой верить всему и всем, в глазах ее нет прежнего детского наива - в них сейчас вновь светилась женская мудрая древность, появившаяся, когда Кау-Рук решил добровольно отправиться к дикарям. - При Гван-Ло наши Учителя были уничтожены… - Как я понимаю, вы тоже состояли в этой секте, - снова перебил Кау-Рука Терстон. - Как же получилось, что вы остались в живых? Менвит опустил голову. - У меня был разговор с Учителем. Он сказал мне, что наше Братство Избранных выродилось, что нужно великое очищение, чтобы остались действительно Избранные. Питательный бульон, как говорил Учитель, а не… что-то вроде грязной пены. А еще учитель сказал, что, сражаясь, мы уподобляемся животным. И что я должен выжить. И я… я так обрадовался его словам. Я был совсем юнцом, я мечтал о летной школе и надеялся, что, если я не встану ни на чью сторону, то смогу и продолжать обучаться у Учителя, и стать летчиком. Да и Гван-Ло не казался мне тогда чем-то таким уж страшным. Как и многим. Он будто вползал потихоньку в наше сознание, даже в наши сны - мы говорили с другими Младшими Избранными, и оказалось, что у нас были похожие сны, красивые и страшные: будто мы летим над необъятной бездной, которая повинуется нам, а мы - ей. А, кроме того, я всегда ненавидел войны, я не мог понять, почему вдруг надо обязательно воевать - неужели нельзя без этого? Все вокруг говорили о войне, о вражеских агрессорах - а меня прошибал холодный пот от мысли, что придется стрелять… убивать себе подобных только потому, что они думают, что думают иначе, чем я... - Такие как вы - просто находка для любых диктаторов, - презрительно бросила Элли. - Они могут очень красиво и умно говорить, но они не способны на ПОСТУПОК. И снова она вспомнила, что менвит сам согласился отправиться на расправу туземцев кусу. Что-то не сходилось. - Я знаю, - просто ответил Кау-Рук. - Я бросил верить в себя, когда полицейские Гван-Ло увели Учителя. Наверное, тем разговором Учитель хотел подтолкнуть меня к решению - а я оказался слабаком. Когда Учителя и других Высших Избранных уничтожили, мы все словно осиротели. Большинство Младших пошло в ментальную полицию - способности у нас были много выше, чем у других. Кау-Рук снова взглянул на Энни. Та все молчала, и по ее лицу сложно было прочитать что-либо - она просто слушала и укладывала в себе услышанное. - Это все очень интересно, но все же - вы завели нас сюда… - продолжил Терстон и вдруг прислушался. Тонкий, как комариный писк, но ритмичный повторяющийся звук шел, казалось, из-под земли, из-под каменных плит. И в такт ему заметнее зашевелились, запульсировали омерзительные изображения на стенах, а фосфоресценция стала более яркой. Звук не становился громче, но словно бы окреп, оформился, и можно было разобрать повторяющийся рефрен: “Отнг’Рлам! Кхатханотхоа фхтагн!” - Песнопения… - пробормотал Фрэнсис, чувствуя, что волосы его встают дыбом, как шерсть испуганного животного. И словно по команде стены задвигались в такт, заплясали, корчась, отвратительные фигуры барельефов. Из щелей меж плитами пола стал подниматься зеленоватый пар, он достигал уже коленей и, казалось, обретал какую-то аморфную, нестойкую плотскость. И вместе с паром поднимался страх, страх был сейчас материальной субстанцией. Страх вползал липкими щупальцами, впивался раскаленными иглами, выворачивал сознание наизнанку, добираясь до самых потаенных уголков. Элли на секунду увидела искаженное диким ужасом, белое лицо сестры и в ту же секунду оно сменилось круглым соломенным лицом Страшилы - правитель Изумрудного города сидел в своем зале, на троне, и зал заполнялся зеленоватым дымом, превращавшимся в слизь. Элли заметалась, отыскивая путь к нему, наткнулась на отвратительное хохочущее старушечье лицо, оседающее в лужу свинцово-серой жидкости, становящееся этой жидкостью. - Не поддавайся! - услышала она чей-то крик. - Не верь! Не верь… Чей это голос?.. Страшилы? Дровосека? Или кого-то из волшебников? Изумрудный Город, прекрасная, волшебная мечта, недостижимая и уплывающая, как мираж в канзасской степи - его заволакивает зеленоватый туман, а Страшила не видит. Он читает свой толстый истрепанный словарь. По улицам бродят потерянные люди в зеленом, и натыкаются друг на друга, проходят друг сквозь друга. Их нет… Их больше нет, а ты не слышишь. Ты слышишь, Правитель?! Ты слышишь?.. Неужели ничего больше у нее нет, кроме этого полузабытого, превратившегося в сон города? “Фрэнсис” - сказал кто-то внутри ее сознания. - Это я, я! - откуда-то из тумана возник Фрэнсис Терстон. Живой и настоящий. Он был здесь, и Элли бросилась к нему, едва не заплакав от счастья - он, он есть, он у нее есть. И плевать на все человеческие уловки, игры и приличия, которые почему-то были всегда так важны ей. - Слава Богу, ты здесь! - они выдохнули это почти одновременно. *** Боль… все вокруг состоит из раскаленных клеточек боли. “Энни...” - у него нет сил даже произнести это вслух, он может только прошептать, ощущая на языке свежий апельсиновый привкус ее имени… Где ты? Только мерзкий хохот отзывается болью в висках, раскалывая череп надвое, как кокосовый орех. Шевелящееся в зеленоватой мерцающей тьме… Хоть бы что-то живое, хоть бы уйти от этих страшных, колыхающихся вокруг волн слизистого тумана, от пульсирующих в такт боли стен и колонн. Учитель?.. Неужели ничто не стоит борьбы, ничто… Неужели ты говорил это всерьез, Учитель? - Все демоны Бездны вам в задницу… - услышал он рык из густого туманного клуба. Брошенные слова разметали туманные клубы, они поредели, и перед Кау-Руком возникла рыжая всклокоченная борода, а над ней - пара знакомых светло-голубых глаз, совершенно безумных от боли и ужаса. Взгляд рыжебородого наткнулся на штурмана, как на помеху, а потом вцепился в него с отчаянием тонущего. В этот момент Кау разорвала напополам такая дикая боль, что ему показалось - сейчас он умрет. - Штурман… - Кау почувствовал себя спасательным линем, кинутым с корабля. - Штурман! Ко мне, пустынник тебя побери! Ааааа!!! Яркий, как вспышка сверхновой, разряд боли. Что-то покинуло и его, и генерала; Кау ощущал, как это липкое и чуждое нечто выпрастывалось из него, отрываясь с мясом от его сознания, забирая следы того, самого важного и нужного… Он был беспомощен и не мог помешать, он мог только корчиться от боли. Что-то бесконечно чуждое вырвалось из его сознания, оставив его опустевшим, как чрево родившей женщины, как оболочку вылетевшей из куколки бабочки. В нем ничего не осталось? Ничего?? Не помню! От ужаса этой пустоты он воет, как зверь, и эхом отзывается такой же осиротевший вой Баан-Ну. *** - Фрэнсис, где они? Где Энни, где этот… Кау-Рук? И где мы сами? Элли едва доставало воли на то, чтобы задать эти вопросы. После мгновенной радостной вспышки ее охватывало унылое оцепенение, словно она разом лишилась способности радоваться, надеяться, верить и мечтать. Не было желаний, не было надежд - только бесконечное уныние поднималось вместе с зеленоватыми испарениями подземного лабиринта. Всё больших усилий стоила каждая связная мысль, словно и сознание затягивалось аморфной парообразной субстанцией. - Тише… - Терстон, почти не думая о том, что он делает, обнял Элли за плечи и осторожно присел вместе с ней в одной из ниш. - Мы слишком испуганы, нужно перебороть, переждать эту панику, а потом думать, что делать дальше. - Она всегда была такой неосторожной, - едва слышно всхлипнула Элли. - Всегда. Не думала о последствиях. Терстон продолжал поглаживать ее по плечу, по волосам. Он ей этого не скажет, но Кау-Рук и у него самого вызывал неясные подозрения. И вопросы, вопросы, на которые у него пока не было ответа - случайно ли Кау-Рук первым оказывается возле умирающей девочки-туземки, и эта его странная уверенная фраза про то, что мисс Элинор ничего стоит помнить. И откуда он мог знать, что надо делать с ужасным порождением связи туземной девочки с неким неведомым монстром? Терстон вспомнил, что именно Коул обнаружил самоубийство Хэммела, и именно Коул потушил самоубийцу. Да и… вправду ли его слуга был самоубийцей? Но даже эти воспоминания не могли сейчас испугать его - все стало безразлично Терстону, сознание заволакивал туман, и что-то шептало, шептало, убаюкивающе и мерно. - Эти звуки... Не могу! - вскрикнула вдруг Элли, которой внезапно привиделась младшая сестра, медленно погружающаяся в зловонное озеро черной как ночь грязи. Элли оттолкнула Фрэнсиса и бросилась в открывшуюся в зеленоватом дыму черную нишу. Терстон, не успев перехватить ее, побежал следом - и остановился как вкопанный перед неподвижной, явно человеческой фигурой. Элли тоже замерла перед этим видением - зловещей окаменевшей мумией, сидящей, обхватив колени руками, низко наклонив голову и спрятав лицо. - Это будет сенсацией, - зашептал Фрэнсис, присев перед мумией на корточки и ощупывая ее. - Мумификация у полинезийцев… И такая странная техника - плоть словно высушена, отвердела, но прекрасно сохранилась. Сохранились остатки волосяного… - Фрэнсис! - Да? - Посмотри вот сюда! *** Генерал Баан-Ну был настолько не похож на того, кого Кау-Рук знал под этим именем - несмотря на бороду и рычащий голос, - что штурман сперва не поверил собственным глазам. Может, НЕЧТО снова приняло облик генерала? Но тогда откуда это ощущение, что из него ушло все чуждое? Откуда-то Кау знал, что с генералом ранее случилось то же самое, что и с ним самим, если не хуже. - Штурман… Если б ты знал - там так страшно, штурман! Так… страшно… - Баан-Ну, совершенно обессиленный, откинулся на спину. В полутьме Кау-Рук плохо различал его лицо, но уверен был, что Баан-Ну плачет. - Оно отпустило… отпустило. Оно высосало без остатка… - бормотал, всхлипывая, Баан-Ну. - Мой генерал… перестаньте, - с трудом ему удалось подползти к лежащему Баан-Ну. Кау-Рук ощупал большое мускулистое тело генерала, хоть и догадывался, что внешних повреждений у того нет и быть не может. Баан-Ну берегли, как ценный сосуд, и Кау-Рука передернуло от мысли о том, что подобным сосудом был и он сам. Плачущий здоровенный менвит - это было пострашнее всех видений. Тут он заметил, что плита, которая чуть возвышалась над уровнем пола, начинает подниматься и отползать в сторону, а из образывывающейся щели сочится такой же зеленоватый пар, как тот, что отделил от него Энни - только гуще и плотнее. А над паром, словно воспарив из бездны, замаячила человеческая фигура в просторной мантии и отблескивающей зеленовато-золотистым большой зубчатой тиаре. Кау-Рук узнал Говарда Осбальдистона и только подивился, как это ему ни разу не пришла в голову мысль заподозрить его в причастности ко всем жутким событиям на Куру-Кусу. - О-кходоо-Сокииерус-Заумоонеи! - протяжно пропел Говард. - Я, Аймас-Моу, черчу знак силы! О-кходоо-Сокииерус-Заумоонеи! Он повторил трижды это восклицание, а меж тем огромная плита продолжала отползать, пока полностью не открыла четырехугольное отверстие, освещенное изнутри мертвенным зеленоватым сиянием. Оттуда с мерным едва слышным стенанием валил все тот же плотный пар, но теперь он медлил, он прибывал величаво, он оформлялся в видения столь пугающие, что Баан-Ну вскрикнул от ужаса, а Кау-Рук на мгновение закрыл глаза. - Войди, Средоточие Жизни неумершего, пребывающего во сне Кхатанатхоа! - воззвал Говард, вскинув руки. Тотчас в нише заклубилось и поползло к середине черное, блестящее, в комке которого угадывались извивающиеся бесчисленные щупальца. И Кау-Рук похолодел от ужаса, впервые воочию увидев, что именно представляет из себя НЕЧТО, приютом которому служило и его сознание, и сознание Баан-Ну. Теперь оно оформилось, обе его части слились воедино; оно подползало к открывшейся зеленоватой бездне, черное и омерзительное, распространяющее вокруг волны безумия, от которого у самого стойкого мгновенно размягчалась воля. Что-то велело ему подойти и встать напротив колонны с тем самым картушем, о котором спрашивал его Терстон. *** Энни искала в себе страх, искала и не находила. Страх исчез, оставалась лишь приторная слабость во всем теле, как тогда, когда она рисовала черную орхидею. И такая же, как тогда, четкость восприятия - все цвета словно стали раз в десять ярче, а контуры раз в десять отчетливее. И лицо человека в тиаре, возвышавшегося над густым и плотным облаком зеленоватого пара, было тоже очень ярким и четким. - Выбирай! - послышался голос того, кого она знала под именем Говарда Осбальдистона. Здесь вышло как с Гудвином, вдруг подумалось Энни - только наоборот. - Выбирай сама, выбирай добровольно! “Важно, что ты не доверяешь своим глазам” - вспомнились вдруг ей слова Кау-Рука. И особенно вспомнилось то, как он их произнес - отчетливо и очень настойчиво, будто вливая горькое лекарство в рот заболевшего. Энни увидела приближающуюся к ней черную, поблескивающую лоснящимися щупальцами шевелящуюся массу, и одновременно к с этим с другой стороны подходил кто-то высокий, стройный и такой знакомый. Глаза… не доверять глазам. Энни опустила веки, борясь с желанием приоткрыть глаза и взглянуть вперед. Она доверилась ощущениям и, странное дело - та смесь влечения и отвращения, что она ощущала при встрече с чудовищной орхидеей, сейчас словно разделилась, словно из молока сепарировали сливки, отделив обрат. Почувствовав это, Энни сразу обрела уверенность - слева на нее повеяло таким притягивающим и любимым, что девушка, не колеблясь, повернула туда. *** Дрожащими руками Фрэнсис отвинтил колпачок металлического цилиндра, который показала ему Элли. Цилиндр лежал рядом с мумией и, судя по всему, был оставлен тут ненамеренно. А может, он выпал из рук мумии, подумалось Фрэнсису. - Те же письмена, что и на банановых листьях, - пробормотал Терстон,извлекая свиток из странного тонкого, как пленка рыбьего пузыря, пергамента - а это… силы небесные - та самая письменность та”у, которую расшифровал мой дед прежде, чем занялся культом этого ужасного древнего божества… О Господи Иисусе! Пришельцы с далеких звезд... Элли, которая окончательно стряхнула с себя унылое оцепенение, напряженно всматривалась в письмена вместе с Фрэнсисом. - Встать, нет - встанет… звезда собаки… ключ... "Да проклянут их проклинающие день, способные разбудить Левиафана!" - вспомнилось Элли написанное в заметках деда Терстона. И там же было про сынов неба, входящих к дочерям человеческим! “Пришельцы с далеких звезд помогут Ему очнуться, Он пробудится к жизни и станет жив. При верном положении светил, когда Собачья звезда встанет над Обратной горой, Он восстанет, услышав, как взывают верные. И ввергнет Он землю в предвечный хаос, и станет луна как кровь, а солнце как смерть” - это отпечаталось в сознании Элинор даже четче таблицы умножения. - Энни! - вскрикнула она. И почти одновременно с этим Фрэнсис пробормотал, заглядывая в свиток, три невразумительных слова. Завеса зеленоватых паров словно раздернулась перед ними, и первое, что увидела Элли, было страшное порождение кошмара, существо, словно свитое из переливающихся отвратительной влажной чернотой щупалец. И Элли онемела от ужаса, увидев младшую сестру, приближающуюся к этому исчадию тьмы. Глаза Энни были закрыты, но она уверенно приблизилась к клубящимся, извивающимся щупальцам, с нежностью коснулась их и, наконец, скользнула в их объятия.