Там мой брат!

Безмятежность и сосредоточенность соседствовали во мне, словно так и надо. А, собственно, почему бы и нет? Ведь так действительно надо… Я был безмятежен, уверившись внутри себя в способность эльфячей цацки оберечь мою жизнь. И я был сосредоточен, поскольку это должно было помочь Эдану с сохранностью его жизни… во как! Когда мы вылетели за ворота и бросились на орков, я не видел брата. Правда, это не потому, что он сразу прибегнул к этим своим Пряткам. Комол решил, что это будет преждевременно, и Эдану надо отойти от Крепости как можно дальше, воспользовавшись нашей вылазкой и неразберихой вокруг нее. Я по первости думал, что надо бы все ж таки сразу же. Но Комол с Эданом убедили меня в моей полной несостоятельности как тактика. Эльфы! Раз, значится, на Прятки эти много сил расходуется, значит, следует их пустить в дело как можно позже. Ну пусть их. Главное что? Главное, чтобы получилось. Чтобы помощь пришла, и мы бы все до нее дожили, и чтобы Эдан… Стрела тюкнула меня по шлему уже на излете. Я прыгнул вперед и нахально кинул в направлении стрелка камушек, подхваченный в беге. Так просто кинул, из озорства и для куражу. Ясно же, что без толку, меткости во мне в таких делах никогда не водилось… Так вот, я попал. Вот ей же ей! Попал! Я так охренел, когда орк-лучник бухнулся носом вперед, что на миг забыл и про Эдана, и про вылазку нашу… и чуть не лишился головы. Спасибо Ягту, молоденькому парнишке из моего отряда – прикрыл. Выматерил меня на всякий случай – это он правильно, это надо… уф! Пронесло! Надо же! Эдан, Эдан, не будь таким обормотом, как я! Удар. Еще один. рычит кто-то слева – его щитом под подбородок, выкрошить зубы… Ягт вскрикнул и тут же булькнул кровью, я заорал и кинулся к нему на помощь… хотя какая там уже помощь… Поздно. Ощерясь, ровно горный шакал, я бросился на орка, тот попятился, выдергивая копье из хрипящего парня… Когда надо, я могу быть проворным – жизнь такая, научила уже… Я снес этому уроду голову в два замаха, хоть и ниже его существенно… Обычно-то я до голов не дотягиваюсь, а тут вот… Рядом снова чиркнула стрела. Отчего я так на это внимание обращаю? Подумаешь, стрела… эка невидаль. Да их тут ровно жаб на болоте – стрел этих! Странно было б, если б не было их – у орков много отменных лучников, и бьют они иной раз ничуть не хуже простых эльфов. Вот. Именно. Поэтому я внимание и обратил. Чиркнула-то рядышком… и другая тоже… Обычно ж по чему попало лупится, да только все одно в меня попадает, а тут… Я поскальзываюсь в орочьей крови и кишках и падаю под ноги здоровенного дылды. Это оркуст – Орк-из-под-корней. Огромная, как два крупных орка, - безмозглая, но, увы, ужасно сильная и живучая тварь. Такого убить – взвод положить надо… Где они его откопали, заррразы такие?! А я ему – под ноги… Как не раздавил, поразительно просто! С разворота подсекаю оркусту жилы сзади – ну или пытаюсь это сделать. Орки не дают, кто-то пытается пригвоздить меня копьем к земле… Слышу вопли наших – тварюга разметал их, как полешки по двору. Но живы еще, что примечательно. Уже радует. Я бросаюсь к оркусту и впиваюсь ему в голень – сам не знаю, зачем. Может, в надежде, что орки по мне лупить не станут – побоятся своего дылду задеть. А может, все еще на связки евойные рассчитываю… Он дергает ногой, я отлетаю к ребятам, но все-таки успеваю извернуться и подсечь ему голеностоп. Ух ты! Ай да я! Ай да рабичич! Хха! Оркуст ревет от боли, валится на колено… Это не помешает ему убивать, но лишает маневренности, а значит… Из-за наших спин хрипит рог Комола. Отступление. - Назад! Назад! – кричу я, а сам пребываю в недоумении. Как же так? Ведь несколько вдохов всего бьемся, отчего так рано кличут? неужто не так что-то пошло? Как же там Эдан?! – Все назад, дети рока!!! Назаааад! Мы отступаем. Возвращаемся в крепость, поднимаем мост и захлопываем ворота… Стоим и дышим – липкие, грязные, страшные… Диво дивное, но убитых нет. Раненые есть, двое, кажется, тяжело, но все живы. - Ахренеть, - говорю… А до самого медленно, но верно доходит, что те несколько вздохов, что мне мстились во время схватки, вылились, оказывается, в чуть ли не час кровавой резни… Ну, поменьше, конечно, ага… но все равно. Нет, до чего все-таки по-разному время-то воспринимается! Одно дело – стену держать всю ночь… обороняться… Так там час за три идет. А другое дело – самому во вражьи ряды врезаться. Тут ух! Это как с отхожим местом – все в точности так же! коли ты там застрял, так вроде минуточку всего и посидел, даже романа дочесть не успел. А ежели снаружи стоишь и своей очереди посрать ждешь, так обязательно вот так же вот, как на стене – каждая минутка в вечность обращается… Стоим, значит, дышим… Ждем. Комол подошел поближе, всех внимательно оглядел, ко мне повернулся: - У тебя раненых нет, Боонр… Это ты оркусту под ноги кидаться вздумал, засранец? - Так точно, - говорю. А чего мне мяться-то? Все видели, наверное… и ведь, что примечательно, я и сам понимаю верх своего идиотизма. Оркуст – такая тварь, ему под ноги только самоубийцы кидаться могут. Такие, которым с башен головами вниз сигать эстетство ихнее запрещает. А я ж вроде не такой ни разу, а вот поди ж ты… - Вздумал, благородный эль… - Ну ты даешь, - качает головой наш комендант и усмехается. – Я уж думал – все, хана нашему орчонку, а ты ему и ножку поранить умудрился, и сам выжил… Вокруг радостно свистят и улюлюкают, довольные, что все обошлось. Я бы тоже свистел. У подземных стариков есть примета, что чем больше радуются и смеются, тем лучше задуманное исполнится. Только вот что-то не свистится мне… ну никак, хоть вот убей меня прямо тут. - Все, парни, на стены, по местам! Сейчас, чует мое сердце, орки нам устроят веселую жизнь! И мы побежали. На стены, ага… Они свихнулись. Точно говорю вам – свихнулись орки. Такой штурм они нам даже в самом начале, когда еще у всех сил много было, не закатывали. Я не знаю, как мы отбились. Мой отряд на северной башне потерял пятерых. Безвозвратно потерял – в смысле, их даже поднять бы никто не смог, ни один некромант из этих ошметков ничего стоящего бы не соорудил. А так – трое при смерти, еще шестеро тяжело раненых, но шансы есть. И ни одного целого – ранены все. В том числе и я сам, ага. Два удара пропустил, на щеке кожу сняли, и плечо обожгло, не страшно. Но – ни одного целого вояки! И при этом мой отряд сам по себе – самый целый изо всех, у остальных потери еще тяжелее. Кошмар. Сбесились орки, не иначе… Вылазка наша, что ли, повлияла? Решили, должно быть, что это мы от отчаяния решились – вот и попробовали Крепость на зубок. Еще раз. Ладно… главное, что Эдана вроде бы не заметили. Наши следили со стен – в том направлении, которое он выбрал, чтобы отойти от крепости, никакого оживления не было. Ушел. Ушел, братишка! Затишье… все любят затишье. Все устали, проголодались, попадали бы и голодными, но жрать надо, надо… Над Крепостью – тишина. Обычно хоть кто-то да горланит что-нибудь непотребное. Там песенка, сям – байка, тут спорят о чем-нибудь – а сейчас ничего. Тишина. Вымотались все. Те, кто сейчас на стенах, лишь немногим свежее нас. И я понимаю, что если орки подтянут сейчас свеженькое подкрепление и устроят еще один штурм, то мы не удержим Крепости. Хорошо, что нету у них подкрепления. Шестой смешанный еще далеко. Ну, не так далеко, как хотелось бы, но все-таки пара дней у нас есть. Так что – сидим вот, отдыхаем… Ну то есть ребята сидят и отдыхают. А меня что-то нерв пробил. Хожу маюсь… Меня послали. Правильно послали – нехрен народу отдых портить, и так-то его не шибко много… Ушел я на в кузню, поболтался там сначала один, потом с народом, сходил в лазарет… Потом на стену поднялся, ночь уже, темнотища… а там еще хуже. Прямо словно выкручивает мне кто-то не-пойми-что. Не то суставы, не то мозги… Хочется заорать, сломать что-нибудь, убить… или нож себе в задницу воткнуть, чтобы хоть болью эту пакость перебить. Только я про это подумал, как меня совсем скрутило. Болью. Самое ужасное, что боль была чужая. Это я понял почти сразу – слишком она была тусклая какая-то… и потом трудно считать боль своей, если ощущает ее не тело твое, а опять-таки не-пойми-что. Душа, что ли? И в то же время была она совершенно реальная, эта боль, такая, от которой кататься по камням с воем и хрипом хочется… Не смог я в этом разобраться, не успел просто. Закончилось это безобразие очень быстро, я только застонал да на колени повалился, а больше ничего… все прошло. Ребята, конечно, подбежали, стали спрашивать… А я и не пойму ничего, мычу только непонятное – слова не даются прямо… Тьфу! - Может, колдовство какое-то? – недоумевал кто-то… - А чего тогда одного только накрыло? - Дык колдунец слабенький попался… не выученный чароплет, а так… начинающий… - Сам ты начинающий! Не бывает таких заклятиев – иначе войн бы не было. Шарахнул бы по командирам такой хренью – и все. - А смысл какой? Бо даже не помер и ничего с ним вон не случилось такого уж… Дальше я уже не вслушивался особо – просто медленно приходил в себя. Собирал ошметки восприятия воедино и пытался сообразить, что же это со мной приключилось. Покряхтев и прислонившись к зубцу, я вдруг почувствовал необычное тепло на груди… слабое, но… странное. Торопливо пошарив там ладонью, я выпростал наружу эльфячью цацку и уставился на нее в полном смятении. Цацка источала тепло и еле заметно пульсировала. Впрочем, и тепло, и пульсация уже затихали… вот-вот исчезнут… - Что с тобой творится, Боонр? – из состояния огорошенности меня вырвал голос коменданта. – Ты никогда таким не был… - Со мной никогда такого и не случалось, - честно признался я. – Было очень больно, эль. Очень-очень. Но… не мне. А еще… вот. Теплый. Комол коснулся амулета Эдана пальцем. Подержал так и убрал. - Пойдем-ка со мной. Я ведь, даже когда в рабстве был, не боялся так, как сейчас. От того, что я никак не мог понять, чего боюсь, было еще хуже. А Комол отвел меня в укромное местечко, присел там на что-то – я впотьмах не разобрал, на что именно, да и какая мне разница-то? – и говорит, тихо так: - Ты, - говорит, - Боонр, откуда эту вещицу взял? И пальцем мне в амулет тычет. - Эдан мне подарил, перед вылазкой, - говорю, а сам вдруг думаю – а ну как нельзя им подобные цацки раздаривать? Как бы не нагорело моему эльфу-то! А потом еще думаю, что чушь ведь в голову лезет… к чему бы, а? - Ясно… его, значит, амулет… Вот что, орчонок ты наш… Насколько я смею догадываться… Боль эта действительно, скорее всего, не твоя. Его это боль. Я, правда, не знаю, с чего вдруг, но прошу тебя… - Смотрите! Смотритеее…!!! В голосе кричавшего столько ужаса и отчаяния – ими хватило бы напоить все реки и озера Того Края… Я с нашим комендантом бросились на крик почти одновременно, Комол даже не стал договаривать свои слова… Сначала я даже не понял, в чем дело. Кироэль, эльф из стрелков-лучников, дрожащей рукой показывал куда-то во тьму. Кровожадную орочью тьму, чтоб ей… А там горел костер, между прочим. Обычный такой, яркий и жаркий костер – с пляшущим в ритм одинокого барабана пламенем… В следующее мгновение мне стало жарко-жарко. И холодно-холодно. Жарко – от того, что я догадался вдруг, вспомнил, что это за огненные пляски у орков… А холодно… холодно потому, что я понял, кто там сейчас… в этом костре. Похоронный костер. Похоронный костер для храбрых врагов, для тех, кто достоин, тех, кто заслужил уважение. Когда языки огня взмывают высоко-высоко, и искры уносят к звездам память о храбрости и мужестве, и тает, тает в огне хрупкое тело, дабы не коснулся его позор в виде червей и гнили… Сейчас там тает тело одного очень мужественного… очень храброго… очень врага… Моего брата! Моего… Эдана… Я кричал. Очень тихо и… очень страшно. На самом деле я это с чужих слов знаю, ребята сказали, – мол, они меня тогда сильнее испугались, чем того, что из самого наличия этого костра следует. Так-то ведь, если подумать – это же и жизни наши тоже там горели… вместе с Эданом… Теперь-то помощь некому привести – если у него не вышло, то и ни у кого больше не выйдет. Но… они-то это быстро поняли (я вообще не сообразил тогда), а испугались все равно меня. А не осознания этого. Я кричал. Наверное, это было просто как… выплеснуть, что ли… Или протест, может… Не знаю. Я же этого не помню. Как плакал – помню. Сам себе детенышем осиротевшим казался. Скулил щенком, без мамки оставшимся, камень на зубце грыз – просто чтобы боль хоть в зубы выгнать… Комол даже боялся, что я себя порешу там – но нет, до того не дошло. И не потому что не хотел, а просто вот… не додумался, наверное. Так-то, может, и захотел бы – коли б кто подсказал вовремя. Потом уже не хотелось… А потом вдруг все закончилось. В смысле, безумие мое закончилось. Я просто стоял и смотрел на догоравший костер, уносивший из моей жизни самое дорогое, что у меня вообще было… Смотрел и беззвучно клялся самому себе, что отомщу. Положу их столько, тварей этих, что горы вздрогнут и небеса охнут… И еще – я больше никогда не сяду у огня. Нет, не так… я… я никогда больше не стану его разводить. Да, он молодец, он забрал Эдана в Тот Край самым чистым способом, самым надежным… И я вряд ли смогу это простить. Даже огню… Еще я вспоминал. Уже не плакал – просто вспоминал, и от этого было так горько и так больно… Я помнил, как впервые увидел моего друга. Он был такой… красивый такой! как птица! Или как цветущее дерево! Можно еще было сказать, как самоцветы подгорные, но он был слишком живой для них. Я помнил, как мы собирали с ним грибы в лесах у подножия наших, гномьих гор. Волнушки это были. И рыжики. И Эдан, казалось, видел их так, словно они сияли ему одному сквозь палую листву и из всех своих укромных местечек. А я ходил и почти ничего не нашел. Не умею я этого… а он умеет. Умел. Грибы я, наверное, тоже теперь не буду есть. И я помнил, как мы ходили с ним по бабам в Кумнессе – там мне пришлось поизображать таки из себя его раба, чтобы разгневанный муж его не повесил в собственном саду… Ну вроде как ежели раб есть, да еще такой навроде как преданный весь из себя, то видать важная шишка, таких в садах просто так не вешают… Вот как я этого рогоносца убалтывал, чтобы ослабить бдительность, а потом удрать – совершенно не помню. Зато навсегда мне врезалось в память, как Эдан потом чуть ли не обиделся на меня – за то только, что я его господином назвал раз десять… и за то, что унижаться там вздумал, да еще и перед ним… Типа не для того он меня из рабства… и тэдэ, и тэпэ… А потом его костер догорел, и воцарилась тишина. Тишина на всю оставшуюся мне жизнь. Больше не будет его голоса, его шуток и песен… Будет что-то другое, но недолго, совсем недолго. Мы ведь все умрем скоро. Я-то уж точно. Не собираюсь я держаться за жизнь. Не то чтобы незачем было, а просто вот… не хочется. Хотя и специально нарываться, конечно, не стану – ты ведь просил меня этого не делать, Эфеданэль, брат мой… ради тебя я не стану. Но и шибко цепляться за жизнь не буду тоже, уж извини. Все равно Тот Край у нас с тобой разный будет, так что свое возмущение ты мне никаким образом не выскажешь. Мы не встретимся больше… Боль растеклась по мне холодом и жаром, не такая, правда, когда тело болит. Впервые со мной такое было, и я никак не мог найти себе места. Слонялся без дела по Крепости, пока меня не поймал Комол и не шуганул прочь, чтобы не мозолил парням глаза… И тогда я пошел в казарму. Сижу. На койке Эдана сижу, потому что свою я раздолбал. Не специально, а так… скрутило меня опять, когда спать лег, что ни в какую просто… чуть снова не сбрендил, буйный стал. Ну и… сломал, в общем. Не сказать, что шибко серьезно, а чинить лень. Тем более свободный коек у нас много уже, увы… Так что я просто перебрался на место Эдана – знаю же, что он бы не в обиде был. Ну вот, значит, и сижу. Прямо даже смешно – спать боюсь лечь. А ну как опять не совладаю с собой? А ломать койку погибшего брата – это не дело. Лучше я так посижу. Глядишь, успокоюсь. Один из людей – я знал, что у него орки отца и брата порешили с год назад, и его общество было мне не так противно, как остальных – еще там, на стене, сказал мне, что когда душа помертвеет, станет полегче. Окружающим, во всяком случае. Я тогда кивнул только, а сейчас вот сижу и думаю – и когда это случится-то? А то прям хоть к стене себя приковывай… Руки, что ли, занять чем? Я вздохнул и взялся перебирать вещи брата. Вещей этих – мыш наплакал, прямо скажем. У меня – и то больше, кажется. Хотя… вот этого я у него не видел. Я потянул из-под тюфяка мягкие и бархатистые полоски кожи и вытащил с ними уже почти законченный пояс. Красивый. Плетеный по южным традициям. С бронзовыми кольцами и начатой с края вышивкой. На вышивке щурила один хищный глаз половина тигриной морды, и даже клык уже у нее был. Один. Как я теперь. А ведь это мой пояс, вдруг понял я. Это же я порвал себе свой старый пояс перед началом осады и так и не смог попасть на ближайшую ярмарку, чтобы купить обновку. Комол выдал мне обычный, стандартный ремень из свиной кожи, и я отложил это дело на потом. Подумал, что куг потерпит маленько и такую простоту. А Эдан, значит, решил по-своему. Подарок мне делал. Почти доделал вон… А если даже и себе – плевать. Не так уж много оставил он мне на память, чтобы разбрасываться вещью, сделанной им собственноручно. И пусть только кто скажет… пусть только посмеют заикнуться, что мне нельзя его взять! Ну вот, я опять плачу. На койке Эдана, скрючившись, свернувшись в тугой комок из боли и памяти, я рыдаю, как девчонка. А в самой сердцевине этого комка, коим я являюсь, теплеет от моего тела плетеный кожаный пояс. А потом я медленно успокаиваюсь и затихаю. Лежу тихо-тихо, словно сплю. А потом и правда сплю. Ну, почти. А может быть, не сплю, а просто лежу, а всем кажется, что сплю. И мне так кажется. И здесь и сейчас это лучшее, что может со мной быть.