***
Близилось Рождество, и Гарри в нетерпении принялся считать дни до рождественских каникул – ему очень хотелось повидать родителей и Дадли. Письма приходили регулярно, но это было совсем не то. Тем ошеломительнее был удар, нанесённый, как Гарри понял, из самых добрых побуждений. – Мистер Поттер, – Маккошка, как всегда, неодобрительно поджала губы, и мистер Поттер тут же мысленно приготовился к очередным неприятностям. – Пока вы находились на лечении, я составляла списки студентов, остающихся на каникулы в Хогвартсе. Вы включены в этот список. Гарри непонимающе хлопнул глазами. – На каникулы вы не поедете домой, а останетесь здесь, – чуть мягче сказала Макгонагалл. – Мистер Сметвик велел оберегать вас от душевных волнений, и я решила, что встреча с вашими магловскими родственниками не пойдёт вам на пользу. Они, как мне сказали, гм… мягко говоря, не ладят с вами. – Кто сказал? – только и сумел выдохнуть Гарри. Профессор Макгонагалл замялась и нервным жестом поправила шляпу. – Мистер Поттер, – она вздохнула и понизила голос: – Гарри! Я хочу попросить у вас прощения. Я совершенно не знала, что вы росли в таких невыносимых условиях. Мне всегда казалось, что ваши родственники будут рады вам, но, увы, я ошибалась. Если бы не их дурное обращение… Маггонагалл на секунду опустила глаза, а Гарри судорожно хватанул ртом воздух – новость не укладывалась в голове, и только поэтому он ещё не рыдал в истерике. – Теперь мне понятны и ваша замкнутость, и ваши проблемы с учёбой, – Макгонагалл потёрла висок. – Больше скажу, даже распределение в Слизерин получило разумное объяснение. Видите ли, агрессивное подавление магических выбросов крайне отрицательно сказывается на дальнейшем развитии ребёнка. Нам предстоит большая работа по лечению вашей магии. Давешний инцидент отчасти произошёл по моей вине, простите меня, Гарри. Отработки для вас я отменила. Гарри собрал остатки душевных сил и просипел: – И вы меня простите. Мне нужно было раньше всё рассказать. Про себя же он, как заклинание, повторял одну-единственную фразу: «Ты сам хотел, чтобы маги оставили их в покое. Сам хотел. Сам». Макгонагалл внезапно погладила его руку, бессильно лежащую на парте, и грустно улыбнулась: – Гордость – это хорошо, Гарри. Но если ты не справляешься, всегда следует попросить помощи у друзей. Иначе гордость превратится в гордыню, а недостатки так и не будут исправлены. В Слизерине не принято просить о помощи, я знаю. Но ведь в душе ты гриффиндорец, правда? Поттер кивнул, а в душе проклял всех гриффиндорцев – от основателя Годрика с его чёртовой Шляпой до Пупсика с его жабой. Гарри сам не помнил, как он ушёл из кабинета Макгонагалл. Он шёл, не разбирая дороги, в подземелья, молча глотал слёзы и не видел, что в отдалении его сопровождают Флинт и Пьюси. Поэтому, когда Гарри забрёл в какой-то пыльный коридорчик, чтобы обдумать последствия этой кошмарной беседы, ему этого сделать не дали. – Колись, Поттер, что ты опять учудил у Маккошки, – пророкотал Флинт, слегка встряхивая «охраняемый объект» за шиворот. Гарри всхлипнул и попытался его лягнуть. Безуспешно, ясное дело. Маркус никогда не попадался на одну и ту же уловку дважды. – Не ори на ребёнка, – вмешался Пьюси. – Ему и так досталось. Скажи мне, что случилось? Эдриан крепко обнял Гарри и уселся с ним прямо на пол. Флинт достал палочку, взмахнул ею, буркнул что-то на латыни и умостился рядом. – Заглушка, – пояснил он. – Фамильная, не вскроют. Давай, Поттер, пореви всласть, а потом рассказывай. Гарри решил последовать совету. Слёзы снимут стресс и дадут время подумать, о чём рассказывать, а о чём умолчать. Однако на людях почему-то ревелось намного хуже, чем наедине, и уже через пять минут он почти успокоился. – Растёшь, – насмешливо сказал Флинт. – Я-то думал, мы тут до отбоя застрянем. Пьюси зашипел и приподнял руку, явно собираясь навесить на шестикурсника что-нибудь вроде незабвенной «шепталки». Но Флинт уже стоял на ногах, и его палочка была направлена на Эдриана. Ну и на Гарри заодно. – Козлы, – насморочно всхлипнул Поттер. – Меня-то за что? – Допустимый процент потерь среди мирного населения, – заученно отбарабанил Флинт, заржал, спрятал палочку и скорчил Пьюси рожу. – Ошибся я, прости, малыш, – проворчал Эдриан, поглаживая Гарри по спине. – Нету мозгов в той уродливой башке, нечего проклинать. Гарри хихикнул и принялся утирать слёзы. Дурсли – секрет, а остальное… По ситуации, в общем. – Маккошка попросила прощения и отменила мне отработки, – начал он и замолчал под двумя чрезвычайно внимательными взглядами. – Что? – И вправду беда, – серьёзно кивнул Флинт. – Поплачь ещё, должно помочь. – Придурок! – возмутился Гарри. – Она мне собралась магию лечить! Мол, никто не думал, будто маглы со мной дурно поступят. – Постой, – Флинт нахмурился. – Тебе что, влетало за выбросы? Гарри мысленно попросил прощения у мамы с папой и часто закивал. – Ур-роды! – прорычал Флинт. – С-суки гр-р-рифиндор-рские! Только эти бляди никаких подвохов от маглов не ждут. Это ж надо – запихать последнего Поттера к маглам и думать, что всё будет в порядке. Пьюси шикнул на Маркуса, обнял Гарри ещё крепче и принялся укачивать как маленького, приговаривая: – Ничего, малыш, мы тебя не дадим в обиду. Сами всё вылечим потихоньку. И не плачь, пожалуйста, ты умница и очень одарённый. Будешь круче Дамблдора, поверь. И Гарри отчаянно захотелось поверить. Если он будет круче Дамблдора, может быть, тот отстанет от него? – А почему нельзя, чтобы влетало за выбросы? – спросил он. В принципе, Макгонагалл уже рассказала про «агрессивное подавление», мешающее дальнейшему магическому развитию, но хотелось уточнить. – Потому что мелкота и до вплеска уже напугана, – объяснил Флинт. – Выброс – это защита в какой-то отчаянной заварухе. Крап облаял, сам напугался чего-нибудь, упал и расшибся больно, да мало ли ещё у детей горя. Вон на Тео жаба из пруда квакнула, – Флинт засмеялся и потрепал Гарри по голове, – и привет. Свезло нам, что вода кругом. Попрыгали в пруд, шмотки и потухли. А жабе хана, даже пепла, наверное, не осталось. – А что, взрослых рядом не было? – удивился Пьюси. – Неужели Нотта без присмотра оставляли? – Да он ещё толком и говорить-то не мог. Совсем махонький, – Гарри с изумлением таращился на Флинта, расплывшегося в умильной улыбке. – Ничего, справились. Утешили, развеселили и конфету дали вкусную. А уж гулянка была вечером! Лорд такой фейерверк устроил, зашибись. Силищи всё-таки у него немеряно – чуть не два часа в небо пулял. – А если бы не утешили? – спросил развеселившийся Гарри. Жабофобия Нотта получила логичное объяснение, видимо, та конфета была не очень вкусная. – Тогда Тео испугался бы ещё и всплеска. Нельзя бояться собственной магии, – серьёзно сказал Флинт, – она затаится и будет чахнуть. Ты часто занимаешься тем, что тебе не нравится? Гарри подумал. – Часто, – наконец сказал он. – Зелья, например, учу. Наизусть. А колдовать мне нравится. Только по-своему, а не так, как Маккошка хочет. Зачем из камня делать тарелку? Пьюси и Флинт переглянулись. – А что ты хотел сделать из камня? – ласково спросил Эдриан. – Честно говоря, ничего, – смутился Гарри. – Я просто задумался и прослушал задание. А потом растерялся и… Ну, в общем… – Бывает, – сочувственно прогудел Флинт. – Не парься. – Не ври, Флинт, – засмеялся Пьюси. – Ты сроду не задумывался, потому как нечем. – А вот кому по морде хочется? – вежливо поинтересовался Флинт, поднося к носу Эдриана громадный кулак. – Маркус, не надо, – заволновался Гарри. – И то правда, – хмыкнул Флинт. – Блаженного бить, оно некрасиво. Мозги там, может, и есть, но спеклись давно в омлет. Пьюси, слышь, а мы как братья! Эдриан кивнул и сказал серьёзно: – Не только маглы боятся детских выбросов. Маги тоже случаются нервные. Моих всплесков боялись все, Гарри, и целители тоже. Даже если делали вид, что всё в порядке – боялись. Я-то их слышал. Так что будем вместе лечиться, договорились? А Макгонагалл пусть себе думает, что это её заслуга. Гарри опять уткнулся носом Пьюси в мантию, чуть влажную от его недавних слёз, и засмеялся. Ну и кто теперь чей пациент? – Вот и ладно, – Флинт принялся подниматься, но Гарри подёргал его за рукав мантии. – Скажи, – сказал он и почувствовал, что опять готов зареветь. Да что за качели такие? – А почему ты сказал «последний Поттер»? Ведь все решили, что я просто подкидыш-чистокровка. – А, – оживился Флинт, – это потому, что все очень умные и чересчур много думают. Вот посмотри-ка. Маркус достал из нагрудного кармана рубашки какую-то колдографию и показал её Гарри. С чёрно-белого движущегося снимка подмигнула красивая юная ведьма – тёмные кудри, брови вразлёт, длиннющие ресницы, огромные глаза и озорная улыбка мальчишки-сорванца. Гарри вдруг подумал, что никогда не видел фотографий своих настоящих родителей. У Дурслей ничего не осталось, даже детских снимков Лили – та забрала их, выходя замуж за Джеймса Поттера. «Статут секретности, – с горькой иронией говорила Петуния. – Как будто по фотографиям видно, что она ведьма». – Моя богиня, – мечтательно проговорил Флинт. – Не узнал? – Ни хрена себе! – потрясенно сказал Пьюси. – Маркус, ты гений. Поразительное сходство. – Кто это? – в горле у Гарри мгновенно пересохло. Лицо на колдографии было очень-очень знакомым, но имя никак не хотело вспоминаться. – Это родная тётка твоего приятеля Малфоя, – сказал Флинт, – и внучатая племянница твоей бабки Дореи. Беллатрикс Лестрейндж, урождённая Блэк. Вы с ней одно лицо, Поттер. Только глаза разного цвета, у неё были карие. Чуть подрастёшь, и тебя будут узнавать ровесники наших родителей. – Как это могло получиться? – прошептал Гарри, лихорадочно роясь у себя в голове, потому что имя красавицы-ведьмы тоже было ужасно знакомым. – Не знаю, – пожал широченными плечами Флинт. – Откуда мне? Но Блэки своей кровью не разбрасывались. Ты внук Дореи, это точно. А дальше – это к Мерлину. Или к Дамблдору. Будешь убивать, спроси. – Никого я убивать не буду, – возмутился Гарри. – Изверг! – Не зарекайся, – улыбнулся Пьюси. – За одних только маглов стоит его грохнуть. Они же беспомощны перед настоящей магией. А если бы ты случайно убил кого-нибудь из них во время выброса? Что угодно потом могло произойти. Тебя могли убить из мести, могли сдать в магловский Мунго, ты мог сам свихнуться от ужаса и чувства вины – что угодно, слышишь? Ты же не грязнокровка какой-нибудь чахлый, чтобы тарелочки бить да ложки левитировать. Ты должен был устроить им по-настоящему весёлую жизнь. – Да, – хрипло сказал Гарри, вспоминая длинную таблицу «подвигов» и сметвиковское «Твои маглы ещё живы?» – Да. Я и устроил. Вот же… – Не думай об этом, – мягко сказал Флинт. – Пойдём, нам на ужин пора. И тут Гарри осенило: – Правая Рука! Вторая Правая Рука, как я мог забыть? Ох, и родственнички у меня нашлись!***
Пятничные посиделки в дряхлом домишке лорда-дракона мало-помалу стали доброй традицией. Умаявшийся от непривычных забот Ближний круг лорда Нотта по вечерам собирался в гостиной с дырявым потолком, и утомлённые маги лениво чесали языками – когда по делу, а когда и просто так. Обсуждали всё: восстановление ферм и свару кузнеца Уоткинса с миссис Деррек, охоту на зайца и предстоящую распашку дальних полей, фестральи бега и неоспоримые преимущества британской школы светлой боевой магии, полный курс которой – вообразите, господа! – изучают в Дурмштранге, а никак не в Хогвартсе. Сегодняшнее же сборище, и без того непривычно малолюдное, закончилось внезапно – пришла миледи Флинт и, навеличивая муженька кобелём и пропойцей, потащила того домой. Следом ушли разом поскучневшие Паркинсон и Ургхарт, а Нотт остался один на один с недопитой бутылкой огневиски. Будь он малость трезвее, то пошёл бы спать. Следующий день ожидался хлопотным – Нотт намеревался выбраться в Лондон, пробежаться по Косому переулку да заглянуть к старому Джагсону. Дед прихварывал, и Магнус хотел забрать его в крепость. Но душевный раздрай, усугублённый изрядным количеством спиртного, заставил Нотта устроиться в любимом кресле, набить трубку каким-то ароматным табаком из запасов Причарда и задумчиво уставиться на тлеющие в камине поленья. Поводов поразмышлять было предостаточно, и Нотт упорно перебрал их все, лишь бы только не думать о Нарциссе и её жмыровом супруге. Белокурая парочка не желала покидать его голову ни днём, ни – помогай, Салазар! – ночью, и временами доводила Магнуса до тоскливого бешенства. Вот и теперь, стоило только засмотреться на гаснущий огонь, ему тут же пригрезилась Нарцисса – разрумянившаяся, хохочущая и почему-то верхом на пегом гиппогрифе. Нотт зарычал и потряс головой. Великие основатели! Почему бы не подумать о рождественских подарках детворе? Это было первое за много лет Рождество, когда он мог порадовать детей своих соратников чем-нибудь, кроме фейерверка. Поход в Косой переулок затевался как раз ради этого. На новые мётлы, понятно, не хватит, но книги, игрушки и сладости он сможет купить, причём не самые дешёвые. Или ещё можно подумать о последних письмах сына, почти целиком состоящих из двух фамилий: Малфой и Поттер, Поттер и Малфой. Сын явно был увлечён этой странной парочкой и не оставлял попыток подружиться с ними. Недавние же послания Теренса Ургхарта и горе-декана Снейпа заставили Нотта крепко задуматься – Поттер оправдывал его опасения. Газетный герой был очень непрост и живо напомнил Магнусу условно покойного Лорда – красивый, вежливый, умный и донельзя обаятельный. Ургхарту он велел присмотреться к Золотому мальчику как можно внимательнее, а Снейпу ответил обещанием подумать. И то сказать, если Нотт примется открыто покровительствовать Поттеру, то рискует ввязаться в преждевременное противостояние с Дамблдором – а стоит ли мальчишка Поттер того? Скорее всего, стоит. Сын писал, будто Поттера хочет взять в ученики сам Сметвик. «Последний рыцарь Британии, – думал Нотт, – плохому не научит, а клятва Гиппократа в любом случае будет держать Поттера в узде. Жаль, что на Лорда не нашлось своего Сметвика». Имелся, правда, один щекотливый момент. Младший Малфой нарушил запрет Люциуса на общение с Поттером, а соваться в их семейные отношения побоялась бы и сама Моргана. Нотту очень не хотелось стать тем, кто сообщит чете Малфоев, что их отпрыск связался с «поводком для твари». Нотт выругался и отложил погасшую трубку. Не признаться урождённой Блэк в том, что её единственный сын находится в эпицентре возможного скандала – верный способ лишиться даже тени симпатии прекрасной Нарциссы. Магнус поёрзал на жёстком деревянном сидении и в нетерпении вскочил на ноги, привычно стукнувшись локтем о деревянную спинку кресла. Думать на ходу у него получалось намного лучше, чем сидя, а потому Магнус принялся бродить вокруг стола. «Пегий гиппогриф это ты, придурок, – Нотт на ходу пнул своё кресло и ткнул палочкой в саднящий локоть, унимая боль, – гордый и тупой. Бери письмо сына, оно самое деликатное, и дуй в мэнор каяться и просить совета, идиот. Заодно узнаешь, где носит Люция». Магнус глотнул трезвящего зелья, напряг домовика чисткой сапог, накинул самую приличную мантию, вдохнул поглубже и практически недрогнувшей рукой сыпанул горсть летучего пороха в камин: – Малфой-мэнор!***
– Ах ты, паршивец! – Нарцисса, не отрываясь от чтения письма, гневно топнула ногой. – Весь в папеньку, маленький уб… обманщик! Ну, явитесь только оба домой, я вам задам! Развели мне тут заговоры, М-малфои! Нотт чинно сидел в роскошном гостевом кресле и кусал себе щёку изнутри, чтобы не расхохотаться в голос. Вообще-то, он ожидал горестных стонов, воздевания рук и даже, упаси Салазар, лёгкого обморока – высокородные леди, пребывая в волнении, порой творили очень странные вещи. Но Нарцисса, весьма посвежевшая с их последней встречи, заламывать руки не стала. Едва дойдя до описания выкрутасов своего сына, она вскочила с кресла, сквозь зубы помянула покойного свёкра и его «мордредову кровь» и швырнула чашку с кофе в портрет какого-то белобрысого засранца, посмевшего вякнуть что-то насчёт несовместимости бешеных Блэков с достойным поведением на людях. Магнус притих и старался не шевелиться – палочка миледи была небрежно воткнута в шнуровку домашнего платья, а на столике стоял горячий кофейник. – Спасибо вам, милорд, – сказала Нарцисса, вновь усаживаясь в кресло и возвращая письмо. – Хорошо, что каникулы близко. Мне придётся о многом поговорить со своим сыном. – Не стоит благодарности, – улыбнулся Нотт. – Мне показалось, что вам нужно об этом знать. – О, да, – леди Малфой щёлкнула пальцами, призывая домовика. – Это чудесно, что вы взяли под покровительство моих интриганов. Порой их заносит. – Кстати, – Магнус помялся, но продолжил: – Как изволит поживать ваш супруг? Что-то я давненько его не видел. – Мой супруг, – Нарцисса гневно раздула ноздри, – изволит поживать вне дома. Ещё немного, и у него отпадёт всякая необходимость возвращаться. Ни единой строчки за неделю! Я, честно сказать, уже хотела просить вас о помощи в поисках. Люциус, несомненно, жив. Но где его мантикоры таскают, не могу даже представить. Нотт поспешно заверил миледи, что готов перетряхнуть оба мира и найти загулявшего Люца. Нарцисса расхохоталась и милостиво позволила отложить поиски на утро. Затем естественным порядком разговор зашёл о детях, и Магнус, увлёкшись рассказом о школьных проделках своей детворы, таки проболтался про памятный визит в Хогвартс и забавный разговор со Снейпом. – Дуэль?! С Монтегю? – Нарцисса стиснула руку в кулачок и с досадой стукнула по мягкому подлокотнику кресла. – Серпенсортиа, значит. Прелестно. – Гм… – Нотт смутился, поняв, что опоздал с сегодняшним докладом. – Простите, я почему-то не подумал. Привык управляться сам, ну и… Они же мальчишки, миледи, будьте милосердны. Дрались, дерутся и будут драться, ничего не поделаешь. – Ради Поттера пусть дерутся его поклонники, а не наши дети, – Нарцисса погрозила пальцем, и Магнус покаянно склонил голову. – Что там, интересно, за сокровище такое? – «Пророк» недавно публиковал интервью с ним, – припомнил Нотт. – Очень красивый мальчик, чудесно улыбается. Однако, статью писала Скитер, значит, правды там немного. Младший Ургхарт утверждает, что Поттер неглуп и осторожен. А ещё у него якобы есть признаки какого-то тёмного дара. – Или тёмного проклятия,– проворчала леди Малфой. – Наш Лорд под конец жизни свихнулся на запретных ритуалах. Я не берусь даже предположить, что именно произошло в Годриковой Лощине той самой ночью. Леди Вальбурга полагала, что повелитель таки доигрался, несмотря на её неоднократные предостережения. Нотт пожал плечами – в ритуалистике и, тем паче, в кровных ритуалах он смыслил меньше, чем в вышивании гладью. – А «Пророк» я не читаю, берегу нервы, – Нарцисса вздохнула и чрезвычайно мило надула губки, и Магнус мигом потерял нить разговора. – Что же вы решили? – Простите? – Что вы будете делать с этой странной дружбой? Ваш наследник, я вижу, тоже заинтересовался Поттером. – Ничего не буду делать, миледи. Боюсь потерять доверие сына. А на Поттера как-нибудь посмотрю украдкой, улучу момент, – Нотт допил кофе и принялся изобретать предлог напроситься в гости ещё раз. – Думаете, Драко не доверяет мне? Ведь он ни строчки не написал, – Нарцисса потёрла висок, а Магнус обругал себя болваном. – Нет, что вы! Драко мужчина и оберегает вас от излишних волнений. Наверняка он всё написал Люцию. – Неужели? Люций тоже оберегает меня от излишних волнений, да так усердно, что вообще исчез с глаз долой. Кругом благолепие и безмятежность! Нотт сконфуженно уставился в пол. Умные женщины – это страшно. Но, Мерлин помоги, как интересно! – А знаете что? – Нет, миледи. – Я тоже хочу развлекаться! – Простите? – Завтра же… Нет, сегодня! Я желаю нанести вам ответный визит! – Всегда рад, миледи, – ошарашенный Нотт едва успел поймать себя за язык, чтобы не озвучить действительные размеры своей радости. Леди Малфой наверняка имела в виду светский визит, а не то, о чём он усиленно думал вот уже три месяца кряду. – Посмотрю, как вы восстанавливаете мэнор, – Нарцисса сноровисто заплетала золотистые кудри в простую косу, а необычно молчаливый домовик держал на вытянутых руках подбитую мехом мантию. – Мне Гленн столько об этом рассказывал, умираю от любопытства! До Магнуса не сразу дошло, что Гленн – это Бэддок, тот не любил своё имя и редко на него откликался. Зато Нотт тут же принялся терзаться ревностью пополам с досадой. Получается, пока он разбирался в своих чувствах, Бэддок удостоился обращения по имени. «Ты, Магнус, призовой гиппогриф – особо гордый и особо тупой», – решил Нотт и не стал напоминать леди, что близка полночь, и в крепости почти все спят. В конце концов, экскурсию можно начать и с гостиной, наверняка Нарциссу заинтересуют антикварные серебряные кубки. Так и случилось. Нарцисса пришла в восторг, а Нотт был готов провалиться сквозь землю. После роскоши Малфой-мэнора, крохотная гостиная с наспех заделанными дырами в потолке, заставленная разномастной мебелью, смотрелась лавкой старьёвщика в Лютном. Однако леди Малфой всплёскивала руками и ахала, как будто Нотт пригласил её в чертоги Мерлина на Авалоне. Особенно Нарциссу заинтересовало любимое кресло Магнуса, которое было местной достопримечательностью и служило поводом для многочисленных шуток, не всегда, кстати, пристойных. Этот средневековый монстр полтысячи лет назад стоял на возвышении в главном зале донжона и служил троном хозяину замка. По сути, это был огромный сундук, снабжённый высокой прямой спинкой, жёсткими подлокотниками и покрытый вычурной резьбой, где надо и не надо. Сидеть на нём без чар было невозможно, но Нотт приспособился спиной опираться на один подлокотник, а ноги перекидывать через другой. В такой позе резная процессия пилигримов, бредущая в Святой город, не царапала спину, а вечный синяк на левом локте Нотт сводил мимодумно, едва встав со своего пыточного приспособления. – О, Мерлин! – леди Малфой немедленно уселась на жёсткое сиденье и поёрзала, устраиваясь удобнее. Тщетно, разумеется. – Как мило! Где вы разыскали такую прелесть? Нотт стоял дурак дураком, кусал губы и не знал, плакать ему или смеяться. «Прелесть» веками пылилась в донжоне, а потом маленький Магнус набрёл на него во время какой-то вылазки в старую башню. Он упросил отца забрать это кресло в дом, и с тех пор оно верно служило своему хозяину – становилось то палубой пиратского корабля, то несокрушимым бастионом осаждённой крепости, а то и превращалось в ужасную негорючую темницу, из которой непременно следовало выбраться на страх многочисленным врагам отважного рыцаря-мага сэра Магнуса Пламенного. Попозже кресло вновь стало креслом, но менять его ни на какое другое Нотт не желал, несмотря на вечно отбитый локоть, содранную спину и отсиженную задницу. И лишь однажды во взрослой жизни Нотта старый трон сменил своё предназначение – когда Магнус остался вдовцом с двухмесячным младенцем на руках. Едва не тронувшись умом от горя и тоски, первые полгода после смерти жены он почти не спускал маленького Тео с рук. Магнус не доверял домовикам, стоял над душой у кормилиц, а на ночь укладывал сына спать рядом с собой. К тому же, стояли такие времена, что самым безопасным местом в Британии были объятия лорда-дракона. Верное же кресло превратилось в пеленальный столик, удобный и устойчивый. Рассказывать об этом леди Малфой Нотт постеснялся, а потому только усмехнулся: – Эта рухлядь досталась мне от чрезвычайно запасливых предков, миледи. – Никакая это не рухлядь, – Нарцисса провела рукой по подлокотнику. – Чувствую себя прекрасной королевой Гвиниверой, – Она горделиво выпрямилась и царственно простёрла руку: – Мой верный Ланселот! Какой подвиг вы готовы совершить во имя прекрасной дамы? Нотт перестал улыбаться, легко опустился на одно колено и поцеловал протянутую руку: – Любой, моя королева. Нарцисса на мгновение замерла, а потом погладила Магнуса по щеке. Нотт встал на оба колена и привлек её к себе. Поцелуй ещё длился, когда за спиной у Магнуса раздался громкий хлопок аппарации. Нотт вскочил, выдернул Нарциссу из кресла, с силой толкнул её в сторону камина, обернулся, наставив палочку на незваного визитёра и потрясённо охнул. За спиной закричала Нарцисса. На полу, скорчившись, неподвижно лежал Люциус в залитой кровью магловской одежде.