Коробка счастья. Сборник рассказов.

Мутное, темно-желтое солнце медленно опускалось за черту горизонта; закат был вовсе не таким, каким описывают его в книгах. Нелепое багровое небо становилось все темнее и темнее, словно разозлившийся художник начал проводить черной от краски кистью по прекрасному полотну, норовя его испортить, что наводило легкий ужас. Мимо проносился сильный ветер; он оглушал своим свистом всех в округе - будь то невинный кузнечик или грешный люд. Ветви деревьев с глухим стуком бились друг о друга, словно были чем-то недовольны. Я лежала на кровати и беспечно подкидывала вверх небольшую подушечку; она была набита мелкими шариками, которые издавали дребезжащий звук, но этот треск мне казался приятным на слух. Краем уха я заслышала суету на кухне - гости собирались уходить. Если честно, мне было все равно, так как пришли не ко мне, а к старшим. Не знаю, что именно меня заставило подняться с насиженного места, но было это не зря. Родители о чем-то разговаривали с уходящими, сказывали друг другу слова на прощанье и прерывисто смеялись, вспоминая лихие годы. Внезапно бабушка взяла на руки бело-рыжего котенка из коробки и подала его гостю, предварительно завернув того в вязанную серую шаль. Малыш громко пищал и пытался вырваться из толстых пальцев моего родственника, но это было тщетно, безрезультатно. Лишь тогда я поняла в чем дело - его заказали сами Говорухины, и заказали еще до рождения детища Анфиски. В свою очередь, черный котенок оглушительно заплакал, нервно ползая по коробке и ищя родную шерсть брата. Слезы сами напрашивались, я пристыженно отвернулась, усердно пытаясь сдерживать их. Говорухин буквально запихнул шаль с котенком в пакет, отчего мне стало еще жальче малыша, и соленая вода хлынула из моих глаз, ведь родственник еще нашел время потешаться над шелестящим пакетом, вертевшегося в разные стороны. Внутри словно обожгло кислотой крапивы - да как он смеет смеяться над моим любимцем! Дружный плач котят закладывал уши, я бросилась прочь от этого места. Видимо, мать моя заметила мою слабость - позади себя я услыхала оклик. Но я не слушала больше никого; задыхалась слезами, черная пелена затуманила глаза, как это бывает летним утром; не видя ничего дальше своего носа я опрокинулась на диван, теребя руки. Совесть моя что-то нашептывала на ухо; как-будто человек, наклоняясь над мной, вталкивал небылицу или сказку о том, что все с ним будет хорошо, и твой любимец будет счастлив с новыми хозяевами... Вдруг что-то загородило свет, потоком льющийся из прихожей. Это был силуэт мего отца; но в руках он держал не что иное, как черного котенка. Я невольно улыбнулась; папа протягивал мне маленький комочек шерсти, отчаянно пищавший и скрежетящий коготками по грубой коже. Взяв котенка в руки, я легла и положила котенка себе на живот. К моему высочайшему удивлению, тот перестал плакать. Он, заинтересовавшись, ползал по мне; его мизерные коготки щекотили то, до чего прикосались и вовсе не оставляли следа на теле. Постепенно, он стал добираться до моего верха; когда малыш дополз до шеи, внезапно он остановился и принялся нюхать. Его любопытный мокрый носик проводился по плечам; вдруг я почувствовала, что меня лижут маленьким шершавым кошачьим язычком. В ушах стоял звук, и похож он был... на урчание. Я восхитилась - такой маленький, а уже умеет урчать, да так сладко и искренне, что не сравнится с любым другим котом; тяжелое, но одновременно легкое басистое мурлыканье пробралось до самого укромного уголка души. По телу проливается приятная дрожь; сердце словно забыло, что недавно брата этого малыша вот так вот неожиданно для меня украли, даже не предупредив. Но сейчас душа трепетала; она, расправив крылья, как птица в вышине, парила в неведомых никому просторах сердца человеческого, и никто другой, как я, не может сбить эту птицу любым тяжким воспоминанием... Я резко села на диван; черноватый комок шерсти возмущенно запищал, но уже не так громко, как, например, на руках у старших. Раздосадованно подняв мордочку и взглянув на меня чистыми васильковыми глазами, котенок притих и послушно разлегся у меня на ладони. Я медленно встала и подошла к двери, вдруг остановившись - из кухни доносились голоса, и все они имели разную и интонацию, и тон. - Да ну, Маринка там позаботится о рыжем, - негодующе ворчала бабушка. - А куда тогда ты денешь черного? Волковым отдашь? - послышался мужской голос. Явно - отца. - Нет, ты что?! Волковым я его не отдам, они о нем вообще заботиться не будут; вон - их животные днями голодными ходят, - воскликнула мать моего папы; было слышно, как воздух разрезала пара рук. - Ну и кому ты тогда его подкинешь? - вопрос заставил обоих замолчать на несколько секунд; этого времени мне оказалось достаточно, чтобы разразить молчавшего котенка путем входа в кухню. Висело полотно, словно тот самый раздраженный художник хотел показать свое негодование: бабушка сидела за столом, поставив локоть на стол, а отец нервно скрестил руки на груди, что-то бормоча себе под нос. Разговор придал мне сил для вопроса и дальнейшего прошения, и я уверенно проговорила то, что хотела просить, хотя голос мой пошатывался, словно струна, тронутая неопытным гитаристом: - Оставь его нам всем. Конечно, первая мысль старших была такой: неужели я все слышала и специально, пожалев черныша, попросила это? Нет, я хотела высказаться уже с того момента, как Говорухин засунул рыжего котенка в пакет, и за родственником громко захлопнулась дверь. Просто ждать уже было невозможно, да и бабушка могла быстро передумать с Волковыми и шустрее скорости света отдать малыша неизвестно кому. Но и сердце чувствовало - рядом со всеми нами его ждет счастье; такое же голубоглазое и сочно черное, да только не маленькое, а уже будто великан, длящееся до конца кошачьей жизни.