Хроники Цеекус

      Мать всегда говорила: «Если всё внутри бурлит от ненужных чувств — не смей этого показывать. Просто считай про себя до десяти». Когда Эриния была хорошей дочерью, она так и делала. Сейчас она дочь определённо плохая, потому хватит и счёта до семи.       Раз.       Едва омывшись после Испытания, избавившись от крови, пота, маски почтенной аристократки, выведенной косметикой, переодевшись в простое платье, Эриния идёт в город и садится на свои любимые покатые ступени у стекольной мастерской. Внизу, на цветном рынке и пристани, всегда необычайно оживлённой, теперь на порядок спокойнее: многие всё ещё развлекаются на арене.       Как же. Такое событие бывает не каждый год, то настоящий праздник для страждущей толпы, а уж какой значимый день для любой Птицы! Только ради этого дня и были предыдущие двадцать лет чтения и тренировок: выйти, показать себя и забрать заветный приз — треклятый Огонь Вечной Юности, что растянет до вечности мертвенный покой и блаженную скуку.       Каждой доброй птице нужна золотая клетка. Иначе жизнь её ничего не стоит, верно?       «А когда жизнь больше совсем ничего не стоит, ей не стать и разменной монетой», — думает Эриния с невесёлой улыбкой. Впервые за годы и годы она понятия не имеет, что делать. Лишённая вечности, она отчего-то ощущает себя так, будто получила всё время мира. Она может улететь куда угодно, стать, кем захочет, распорядиться своей жизнью, как заблагорассудится… И такой простор отчего-то тоже сковывает.       Торговцы и покупатели тихо переговариваются внизу, солнце медленно погружается в море, обращая, как по волшебству, солёные воды в раскалённую лаву и расплавленное золото… А Эринии больше не с кем поговорить, негде укрыться — лишь ветер ласково путается в распущенных волосах, да и то — до поры.       После отказа от бессмертия все сочтут её сумасшедшей.       — Эриния! — резкий требовательный выкрик со стороны дворца сбивает с мысли. Голос ей знаком, а человек неприятен. Клавдий. Рыжий худощавый хмырь, какой-то там помощник министра, набившийся к Немезиде в любимчики ради удачного брака. Не Птица, учёный маг, но сильный, ловкий и с отвратительным характером.       Два.       Не дожидаясь, пока жених приблизится, Эриния срывается вниз. Но истощённая в долгой битве магия не спешит приходить на помощь — тонкие вселенские нити едва ощущаются в будто онемевших пальцах. Едва-едва раскрываются и невидимые крылья.       Светотьма. Как невовремя!       Она пытается скрыться на своих двоих, но зеваки торопливо расступаются, не желая лезть в дела господ, затеряться среди них не удаётся, а мышцы уже протестующе ноют — с них довольно было и арены.       В конце концов, на одном из спусков, каких в стоящем на скалах городе устроено множество, ноги подкашиваются. Эриния уже предвкушает как окровятся при встрече с камнем мостовой колени и локти, но этого так и не случается: падение останавливают чьи-то крепкие руки. Голос преследователя слышится далеко позади, и она облегчённо выдыхает:       — Спасибо.       Следующий вдох наполняет лёгкие запахом дорожной пыли и живого огня, потому, подняв взгляд, Эриния ожидает увидеть кого-то из старших Птиц. Но перед ней стоит незнакомец.       — Я не собирался ловить тебя. Это вышло случайно, — заявляет тот с мягкой улыбкой. Голос густой, волнующе низкий, тон — скучающий, отстранённый.       Её спаситель в целом выглядит странно для здешних мест. Вместо причудливого наряда знати, яркого кафтана купца или лёгких свободных одежд, что в моде у простых горожан, он облачён в мешковину и грубую кожу. Его сапоги не имеют каблуков, а истрёпанный и выцветший чёрный плащ — застёжек, и потому просто накинут на плечи и голову, укрывая те неровно, в несколько слоёв.       Тёмный волос, лёгкая щетина, непривычно карие пронзительные глаза на смуглом обветренном лице с резкими, но благородными чертами… Она вообще видела хоть у кого-то в столице карие глаза? Не важно.       В голове рождается вполне достойный план побега.       — Мне нужен твой плащ, — заявляет Эриния без обиняков.       — Мой плащ? — незнакомец иронично выгибает бровь. — Столичные красавицы раздевают мужчин, что им приглянулись, прямо на улице? А кошель к плащу в довесок — не нужен?       Эриния показательно звенит собственным кошелём. Чужие остроты ей вообще не интересны, ей нужен только длинный и плотный плащ, способный скрыть чересчур заметную фигуру в лёгком светлом платье от настойчивого жениха.       — Мне он очень нужен. Готова купить.       Незнакомец одаривает чересчур пристальным взглядом, но кивает. Вскоре освобождается от чёрной ткани, оставшись в своей мешковине и грубой коже, однако не передаёт плащ, а сам начинает облачать в него Эринию.       — Я и сама справлюсь!       — Не справишься, — отвечает спокойно.       Оборот, оборот, оборот… Запах огня и пыли, чуткие пальцы то и дело касаются открытой шеи и плеч, в вечерней прохладе пробуждая своим ненавязчивым теплом мурашки.       Наконец, незнакомец отстраняется. Уголки красиво очерченных губ чуть приподняты: результатом он видно доволен, хотя сама Эриния под слоями пусть лёгкой, но грубоватой ткани чувствует себя несуразно и неудобно — те раздражают трением ключицы и обнажённые руки.       Она вновь протягивает кошель, но незнакомец качает головой.       — Мне не на что тратить твои деньги, — говорит.       Эриния ещё пару мгновений держит его взгляд, ожидая иной просьбы или объяснения, но их так и не следует.       — Тогда спасибо и прощай, — бросает искренне, но торопливо. Глубже под ткань запрятывает голову, оправляет объёмные складки на груди и спешит вдоль пристани к выходу из города.       Плащ пахнет огнём, пылью и неразличимыми до того терпкими цветами с далёкого юга. Плащ при каждом шаге оглаживает потрёпанным краем икры. Его бывший хозяин вслед глядит с ленивым интересом.       Эриния решает: что бы не ждало её дальше, в столице она не останется.       Три.       Узкие петляющие улочки из светлого камня, розоватого в лучах заходящего солнца, уютные дворики, утопающие в зелени… Проводи она в городской черте больше времени, наверняка стала бы скучать по местным видам. Однако за простыми людьми наблюдать интересно, но утомительно, а пафосу белокаменных стен она предпочитает лесную глушь.       Эриния вполне может жить в лесу первое время. Отдохнуть, хоть немного примириться с тем, как устроен мир, прежде чем в него вернуться. Ибо сейчас её слишком уж всё раздражает. Раздражает король-самодур, покорная и фальшивая королева, раздражает мать и все ей подобные напыщенные аристократы, упивающиеся своей бессмысленной вечностью, раздражают с детства мечтающие о рабстве Птицы, раздражают нарочито праведные Цеекус, раздражает ослеплённый и разбалованный покоем и безопасностью народ…       Да и сам мир, где, получив свободу, не знаешь, что с ней делать — определённо раздражает.       Шаг. Ещё шаг. Ещё полсотни шагов по мирным запутанным улочкам. Ещё пара кварталов — и готово…       Но после очередного поворота Эринию впечатывают в стену.       Костлявые, но отвратительно цепкие пальцы, длинные рыжие лохмы, нарочито роскошный наряд, тусклый взгляд…       Клавдий.       — Зачем бегать, Эриния? Мы с тобой связаны, и на другом конце света найду, — растягивает губы в неживой улыбке, постукивает ухоженным ногтем по обручальному кольцу — тёплому янтарю, покрытому изморозью серебра.       Следящие чары? Думал, что её украдут, или знал, что сама когда-нибудь сбежит?       Ушибленная спина пульсирует, плечи горят в тисках чужих пальцев.       — За кольцом бежал — так забирай, — выплёвывает Эриния сквозь зубы. — И уходи. От брака теперь никакой выгоды.       — О да. Вот именно! — замечает с насквозь фальшивым манерным весельем. Ещё раз прикладывает о стену. Ткань с головы сползает, боль отдаётся в глазах голодной чернотой. — Беги к королю! — говорит Клавдий, становясь вмиг привычно серьёзным и угрюмым. — В ноги кланяйся, умоляй — что хочешь делай, но проблем быть не должно. Ты прошла Испытание, Огонь тебе положен — так сходи и забери! Не дури и не испытывай моё терпение со своими детскими капризами, не выставляй идиотом, иначе и впрямь не женюсь.       — Так не женись, только лучше!       Клавдий раздражённо вздыхает.       — Ой, мне не нравится мой жених, если мать его не сменит, останусь смертной… — передразнивает гнусаво. Кривится, дёргает головой. Ухмыляется горько: — Ты мне тоже не нравишься, с лицом этим твоим плоским, идиотка. Первая брачная ночь — и любись хоть с аклаками! Пора поступить как взрослая девочка, сделать всё правильно. Пойдём к королю.       Он пялится на неё так серьёзно, в таком преисполненном надеждой ожидании… А Эринии смешно. Смешно, от того насколько плохо её знает и как низко оценивает собственная мать.       — Немезида наврала, будто я при всей столице отказалась от Огня только из-за тебя? — Эриния заливисто хохочет, за что получает ещё одну встряску от оскорблённого жениха. Голова трещит, ключицы грозятся треснуть в его хватке, но веселье не проходит. — Нет, ты правда ни при чём. Я о тебе тогда даже не думала. Так что отстань. Ещё раз придёшь, когда верну полную силу, я…       — Ну что, что сделаешь? — перебивает, фыркнув. — Вас разве Цеекус не учили блюсти заведённый порядок, защищать простых людей, не использовать дар против слабых? Я слабее тебя, я простой человек! — заявляет с не вяжущимися со словами самодовольством и гордостью. — Простой человек, который может шепнуть кое-кому — и твоя мать с братом вылетят с постов. Бам! И нет власти у старого рода, — многообещающе, с угрозой понижает голос.       — Да мне нет дела!       — А не станет власти — пропадёт и интерес, — продолжает вкрадчиво. — Никто не заступится, если вдруг случайно чего дурное приключится. И вы все встретитесь с Великим Корвуном намного раньше положенного — уж в этом желающие помочь найдутся. Вот тебе урок: сила ничего не значит, если нельзя её использовать без дозволения.       Будто она и сама не понимает. Иначе давно уже избавилась от мерзкой хватки.       — Сила, что нельзя применить, никчёмна. Это правда, — доносится спокойное из переулка.       За нависшим над ней телом не видно, кто там объявился, но густой голос кажется знакомым.       — А ты чего встал? — недовольно вскидывает Клавдий голову. — Скройся, барионское отродье!       Эриния поражённо косится на выпрошенный недавно чёрный плащ. Точно. Оттого и странная внешность и необычные одежды, и запах южных цветов и пыли — это один из тёмных. Но разве тёмным не запрещено пересекать Драконов хребет?..       «Не всем», — скоро приходит ответ.       — Уходи, не лезь к нему, Клавдий, — напряжённо советует Эриния. Кажется, она поняла, в чём дело.       Но Клавдий лишь высокомерно задирает голову и кривится:       — Что, твой любовник? Не аклак, так тёмный? Отродье всегда отродье. Это тёмная падаль, грязь. Он ничего мне не сделает. Им нельзя.       Гордец, интриган, рыжий хмырь, так ещё и идиот. Матушка определённо разбирается в людях…       — В столицу мог явиться только тёмный король, — пытается Эриния образумить. — Королю можно. Ему и убить можно.       Четыре.       Миг — и к каменной кладке прижат уже Клавдий: таращит глаза, хрипит, пытается отцепить от горла чужие пальцы. Не выходит. Со всей своей родовой гордостью и самоуверенностью он слаб и беспомощен перед настоящей силой.       Эриния, наконец освобождённая, со вздохом сползает по стене.       Жаль, что ей нельзя так же. Поставить на место. Показать, что её талант годится на большее, что он выше и чище простого увеселения толпы.       Нельзя, не принято, против воли Великого Корвуна…       — Грязь грязи рознь, — говорит тёмный король и резко вдавливает кадык Клавдия в гортань. Тело в дорогих одеждах мешком падает под ноги, поднимая облачко пыли.       Убил. И впрямь убил. Просто, одним движением, даже без удовольствия.       Неправильно. Нужно было остановить.       Но она же пыталась предупредить, верно? Так её ли вина, что Клавдий всегда был таким наглым в своей безнаказанности?       И всё же несправедливо.       — За слова, даже такие грубые, он заслужил не этого, — заявляет Эриния. Она ожидает гнева или какой-нибудь остроты, но тёмный король лишь протягивает свою широкую теплую ладонь, помогая подняться. Оправляет на ней собственный чёрный плащ.       Теперь чужая сила ощущается полнее, отдаваясь в кончиках пальцев родной огненной стихией, даже прикосновения воспринимаются иначе, вызывая уже совсем иную дрожь — страх. Он убил, убьёт ли снова? Не обратится ли очередное лёгкое касание ударом?       — Дело совсем не в нём, не в том, чего заслужил он. Дело всегда лишь в том, чего заслужили мы. Он нам мешал, так? — карие глаза внимательны и полны спокойной решимости. — А сильному нет нужды бегать, нет нужды терпеть и пресмыкаться. Сильный слабому не слуга. Иначе в чём смысл силы?       Сильный слабому не слуга. Так и Элиот говорил.       Сильный слабому не слуга. Не слуга королю лишь оттого, что он король, не слуга народу лишь оттого, что так велел король… или велел всё же бог?       А что, даже если и так!       Сильному нет нужды бегать, нет нужды терпеть и пресмыкаться… Но не это ли Эриния собирается сделать, покидая гниющих заживо в своём бессмертии аристократов: сбежать, спрятаться и верить, что всё само пройдёт?       Но она глядит на тёмного — при всей силе, в убогих одеждах, украшенных только лишь заплатами. Вспоминает расшитое серебром и каменьями шёлковое одеяние бездарного Гелиона. И с губ срывается смешок — почти нервный:       — Раз всё так, чего твой народ веками шатается по пустыне?       Глаза на миг опасно темнеют почти до черноты, но король улыбается:       — Смелая. Настолько смелая, что не боишься говорить правду. И в то же время — бегаешь от бескрылых… — улыбка едва не переходит в усмешку. — Ты мне нравишься. Мог бы выйти толк.       И он уходит. Без слов прощания, ни разу не обернувшись.       Эриния должна бы почувствовать облегчение, но чувствует лишь растерянность. У её ног лежит мёртвый помощник министра, плечи укрывает чёрный плащ, пахнущий югом, а мысли вновь полны сомнений.       Что делать? Стоит ли сообщить об убийстве? Все же сбежать?.. Но разве бегут свободные, бегут… сильные?       А свободна ли она на самом деле?       Пять.       Только не этот город, не эти светлые улочки, не этот чудесный до фальшивого закат!       Прочь. Не сейчас.       Сейчас — уйти, сейчас — отдохнуть, осмыслить. Попытка что-то изменить ещё обязательно будет, но позже, не сейчас. Только не сейчас!       Три десятка шагов по узким переулкам, ещё десяток — до распахнутых ворот в вечное лето и настоящий покой. В мышцах усталость, чужой плащ вечно напоминает о себе осторожными касаниями и тёплым запахом.       Чтобы не ждало её дальше, в столице она не останется. Не сейчас.       Однако Великий Корвун, где бы он ни был, остаётся глух к её мольбам.       Проход преграждают две женских фигуры в одинаковых мешковатых одеждах. Элавия и Эста — Цеекус… Но что она сделала? Почему она не может уйти, почему бы всем просто не оставить её в покое?!       — Что вам нужно, пресветлые сёстры? — произносит, едва удерживаясь от беспомощного рыка.       — Тебе оказана великая честь. Ты вернёшься в храм и займешь место погибшей Калифакты в нашем Кругу. Так велел король Гелион, — голос Элавии вздрагивает, когда та цепляется взглядом за чёрный плащ.       «Не смотри в глаза человеку в чёрном, не говори с ним, беги как от огня и не оборачивайся, не вспоминай о нём никогда!» — так же говорила малютка Калифакта?       Сердце замирает от странного предчувствия.       Шесть.       Эриния тёмного короля и не вспоминает. Ни в этот день, ни в следующий, ни через неделю. Она не в силах воскресить пред внутренним взором ни прямой взгляд тёмных глаз, ни мягкую ироничную улыбку. Лишь запах юга, переданный с плащом, всё никак не хочет смываться с тела. Будто клеймо. Но и клеймена она не королём, а лишь его дерзкой богохульной идеей.       Сильный слабому не слуга.       Эриния так никому не рассказывает, что случилось с Клавдием, да никто и не спрашивает. Эринию вообще никогда ни о чём не спрашивают. Она лишь сила, которую боятся оставить без контроля.       В храме холодно, несмотря на вечное лето. В храме, несмотря на холод, вечно душно, и Эриния задыхается. Эриния не для того отказалась от золотой клетки, чтобы променять её на каменную. Не для того отвергла Огонь Вечной Юности, чтобы испить из жреческой чаши полное бессмертие.       Ей безразличны чужие желания: сбрендившего Гелиона и даже божества, с которым тот якобы говорит. А сама она желает всего лишь свободы. Разве это преступление?       Семь.       Эриния не вспоминает тёмного короля до тех самых пор, пока он не появляется на пороге храма в сопровождении стражи и одного из приближённых королевы Эйлетии. Пока не проходит уверенно и твёрдо, как дорогой гость, под ядовитым взглядом Хиемы в главный зал. Пока, равнодушно осмотрев проходящих обучение Птиц, молча не указывает на неё пальцем.       — Раз уж мне нужно выбрать надзирателя, хочу её.       Цеекус сами виновны в собственном истреблении.

***

      Пронзительно взревели медные трубы, вызывая город на разговор. Раз, второй, третий.       Толпа собиралась медленно, опасливо и неохотно.       Яркое, но щадящее солнце, ласкающее белый камень столицы, лёгкий бриз, играющий с листвой в ухоженных двориках, перекличка гаичек… Казалось бы, в такой прекрасный день совершенно невозможно думать о дурном, однако горожане, стоило им заслышать трубный глас, в большинстве своём вздрагивали, вертелись, проверяя, идут ли остальные, и лишь тогда, ссутулившись и вжав головы в плечи, подкрадывались к возвышению, что облюбовала тройка высоких смертных в чёрном и золотом.       Глашатаев из дворца присылали редко, в последний раз лет эдак с десять назад, и знак то был в глазах народа недобрый, пусть многие втайне и надеялись, что уж в этот раз точно пришла долгожданная весть о смерти короля. Замечательная глупость. Птицам только на руку.       Трубы ещё продолжали звучать, а некоторые, то ли расслабившись в кругу себе подобных, то ли подзабыв за десятилетие, что обычно бывает на таких сборищах, уже начинали болтать не по делу.       — Ты ж погляди. Вороньё всё в парадном стоит: начёсанные, вороты до ушей, чешуя на плечах, плащи золочёные… Чего это, праздник какой? — поинтересовался добродушного вида старик.       — Чего бы им праздновать? Годовщину бойни? — фыркнула дородная тётка с корзиной, кажется, цветочница. — Отобрали всё добро, на трон уселись. Чем не радость? А народ пусть терь без помощи от голода да паводка мрёт.       Эриния будто бы стряхнула несуществующую пыль с чешуи парадного доспеха. Один из подчинённых кивнул и смазанным пятном нырнул в толпу.       Трубы взывали. Народ прибывал, а в нём — и языкастые глупцы.       — А эти глашатаи — они от короля иль королевы? — спросила, вытягивая короткую шею, приятная дама в голубом.       — Есть разница? Суть-то одна, — закатил глаза щуплый остроносый мужчина — брат или муж. — Даж коль от королевы… Королева-то всё равно короля приказ передаёт, смекаешь?       — Я слыхала, у королевы цвета — белый и серебро, — упрямилась дама.       — Ох и дурында! Ты чего ж путаешь? Это ж у нашей, у светлой, так было, а это ихняя, тёмная. Чего ради ей в светлый рядиться?       Дама пожала плечами.       — Знамо дело, над нами поиздеваться, — влез в разговор грузный хмурый детина. — Глядите, мол, как белый подходит к грязной роже. Та хоть светленькая была, ладненькая.       Эриния смахнула пыль дважды. Вниз метнулись ещё две Птицы.       — Точно говорю, подох король. От проклятья-то. И новых близнецов не народилось. Видно, конец им, всему их роду поганому. И поделом, — с видом знатока задрал голову перед подружкой смазливый паренёк.       Ещё один условный знак — и с мягким кивком Эринию покинула маленькая темноволосая Эль. Нежное личико так же как ключицу и правую руку теперь пересекали широкие бугры шрамов, но она ещё легко отделалась. Увидеть девчонку живой после битвы, в которой погиб даже могущественный Адале́к со своими рыжими помощницами, казалось невероятным. А она выжила.       Достойно уважения.       — Слышал, Птицы, правильные, наши, живы ещё. В пустыне за Драконовым хребтом мыкаются, — громким шёпотом поделился с товарищем какой-то паренёк. — И что сторожит их тоже наш, светлый. Когда король умрёт, может, удастся их вызволить?       «О да, ваш, как же. То-то вам ваш жадный Иридор поможет. Мать бы родную продал, если б она раньше не сбежала», — усмехнулась Эриния, вспоминая его широкое лицо и бегающий взгляд. Дала очередной знак… Но оставшаяся Птица и не думала покидать густую тень у занятого глашатаями возвышения.       Эриния подняла взгляд. Раздражённо выдохнула.       Ви. Опять эта Ви: глазами голубыми хлопает, мнётся. Пропащая девчонка.       Эриния, не желая терять время, сама расправила невидимые крылья, приземлилась рядом с неудачливым мечтателем, схватила за шкирку. Пронеслась до края толпы, толкнула находку в объятия немногочисленной стражи с ёмким «королеве». Парень только моргнуть пару раз успел.       — Он же проклят. Я думаю, он умер уже давно! — снова послышалось в толпе. Эриния хотела выцепить и этого крикуна, но, подумав, лишь разбила тому нос. — За что?! — промычал, отчаянно и грязно хлюпая.       — За то, что сказал «я думал», а не «я надеялся». Выбирать слова — хорошее умение, — отметила.       Толпа чуть отхлынула, чтобы разглядеть проникшую в неё Птицу. Разглядела быстро и ещё быстрее оскалилась десятками злобных глаз.       — У, псина клеймёная!       — Ходит средь честного люда средь бела дня и даже не стыдно!       — А откуда бы стыдно? Для стыда душа нужна, а у этой — клеймо!       — Чего, клеймёная, сдох-таки наконец твой господин?       — Нет, — ответила Эриния с улыбкой последнему и, не обращая внимания на проклятия прочих, выцепила того к страже.       Трубы зазвучали особенно стройно и торжественно. Она вернулась в тень, то же сделали и подчинённые. Два, три… с десяток пальцев вне выставленных кулаков. Эриния чуть заметно кивнула, принимая отчёт о пойманных. Королева должна быть довольна.       Глашатаи опустили свои трубы, вытянулись по струнке. Тот, что посередине, сделал шаг вперёд и пробасил, почти не уступая в громкости своему инструменту:       — Её Королевское Величество Даяникта, властительница Барионы и Элько́рты, хозяйка Антрацитового и Серебряного дворцов, избранница Великого Ко́рвуна, хранительница Врат!       Народ замер в ожидании, видно, вслушиваясь в стук каблуков с той стороны платформы. Но это оказалось бесполезно: будучи Птицей, Ниат не утомляла себя ходьбой, она беззвучно упала с неба смазанной, отравляюще-чёрной кометой.       Легчайший шлейф лег на мрамор упругой волной, замерли, чуть пружиня, роскошные тёмные кудри. Тонкая фигурка грациозно вытянулась.       Сегодняшнее платье Ниат любовно повторяло обычный наряд брата с его резковатым, но изящным силуэтом, мелким, почти незаметным рисунком на плотном антрацитово-чёрном шёлке и золотыми чешуйками наплечников. Разве что, вместо тяжёлого плаща под ними крепились невесомые золотые нити, оттеняя глубокий вырез на спине.       Истинная королева. Проживи покойная Эйлетия хоть ещё тысячу лет, едва ли она хоть на дюйм приблизилась к той степени величия и изящества, что воплощала собой «грязная» Ниат. Всё немного портил лишь извечный запах застоявшейся воды и прелой листвы, прорывающийся сквозь яркие цветочные духи.       Несколько плавных шагов ближе к краю платформы. Взгляд кофейных глаз — покровительственный и твёрдый. Низкий голос лился тягуче и почти ласково:       — В нашу солнечную Кармею прибыла Минерва Паралюце. В честь этого Его Величество любезно согласился устроить празднество. В шестой день следующей седмицы на главной площади вас будут ждать музыка, угощения и фокусы.       Ниат вскинула руку.       — Да здравствуют Их Тёмные Величества! — мигом стройно отозвались глашатаи.       — Да здравствуют Их Тёмные Величества! — вразнобой заголосили горожане.       Ниат махнула ладонью, подзывая к себе Эринию.       — Сколько вышло? — спросила почти не размыкая губ. Подобрала юбки, спускаясь с платформы ко дворцу, укрываясь за мраморным возвышением от любопытных людских глаз.       — Двенадцать, — ответила Эриния, следуя чуть позади и покорно склоняя голову.       Ниат остановилась. Кивнула. Одарила взглядом, каким смотрят порой на случайного прохожего или дворовую кошку — будто сквозь, отмечая лишь само их присутствие рядом. Взглядом, лишь немногим лучше презрительного, коим одаривали Эринию остальные.       — Мы выйдем через полчаса на балкон. Можешь с ним поговорить, клеймёная, — бросила Ниат и, не дожидаясь ответа, взлетела. Невидимые крылья обдали лицо тёплым воздухом с привкусом порченной воды.       Вот значит как. Можно поговорить, снова встретиться с Тероном… Наконец увидеть его.       Сердце ускорило ритм.       Снова чувствовать его запах, видеть его глаза и губы, обводить взглядом черты… Пока можно. Пока Терон ещё не увлёкся войной с эгоистичной принцесской.       О, теперь, встретив подросшую Минерву во плоти, Эриния ничуть не боялась: Терон способен был такую лишь возненавидеть. Неша явно была слишком упряма, чтобы уступать, а он терпеть не мог, когда пытались влиять на его решения. Терона невозможно изменить — нужно либо принять его целиком со всей самоуверенностью, жёсткостью, бескомпромиссностью и любовью к манипуляциям, либо бежать прочь без оглядки.       Принять — Неше гордыня не позволит, сбежать ей не дадут, а значит Терон её просто сломает.       И наблюдать за этим будет… довольно волнующе.       — Клеймёная, я искала тебя, чтобы объясниться, — прервал приятные мысли высокий голос.       Небольшой рост, копна блондинистых волос, медово-карие глазёнки на загорелом лице… Опять Ви. Великий Корвун забери эту Ви.       Эриния развернулась на каблуках. Приблизилась вплотную, пригвождая к месту жутким взглядом. Девчонка, кажется, вздрогнула.       — Не трать время. Ты не сможешь, — процедила сквозь зубы.       Ви сглотнула. Упрямо качнула белобрысой головой:       — Я просто не понимаю, что мы делаем? А как я могу что-то делать… без понимания?       Молча и чётко, как все остальные.       — Мы показываем силу. Настоящая сила — это жестокость. Помнишь?       Ви поморщилась. Облизнула губы. Кивнула. Урок, что ей преподали на Барионе, она, судя по всему, и не забывала.       — Но неужели тебе не интересно, что с ними потом делают? Ради чего всё это?       Это всё было ради Терона, а раз так — Эринию полностью устраивало. Да и приказ есть приказ. Отдали — выполняй. Без колебаний, которые могут стоить жизни кому-то другому, кому-то более достойному.       — Уходи из гвардии, — повелела Эриния, отвернувшись.       Ви, оскорблённая надуманной несправедливостью, едва не сорвалась в рык.       — Что? Почему? Я всего лишь задаю вопросы. Эль за вопросы не ругают!       Эриния хмыкнула. Эта девчонка ни одной простой миссии выполнить не может, а сравнивает себя с той, что ушла от Стражей?       — Эль… Эльда, — исправилась Эриния, признавая право той на полное имя. Покосилась на тошнотворно уверенную в собственной правоте Ви, — она для себя спрашивает, чтобы выжить, а ты — из жалости, потому что совесть выросла и перед ней оправдаться хочется. Эльда все приказы выполняет, а ты — мягкотелая дура. Ты мешаешь. Ты знала, куда шла. Так уходи, пока не пришлось убрать.       Ви кривила губы и презрительно щурила медово-карие глазёнки, особенно чистые на загорелом лице. Злилась. А злиться лишь на себя нужно было.       — Я уйду, — угрюмо согласилась. Будто не себе самой одолжение сделала.       Эриния лишь раздражённо пожала плечами: ей на чужую судьбу как всегда было плевать. Расправила невидимые крылья, оттолкнулась…       Солнечная столица стремительно уменьшалась, порождая в груди щекочущий холодок восторга, распадаясь на белые и зелёные пятна в человеческую крапинку, уступая место морю и отражённому его беспокойной гладью небу.       Покой… Кто вообще решил, что существует этот мифический покой, когда океан бесконечно выходит из берегов, когда бурлят от собственного жара звёзды, а небеса раскалываются своенравными воздушными потоками? То что покойно — мертво, и, осознав это, теперь Эриния мечтала о вечном движении.       В Тероне тоже покоя нашлось бы немного. Терон, как и она сама, был воплощением разрушительной стихии — живительным теплом, губительным жаром, выжигающим каждое прикосновение фантомным клеймом на коже, каждое слово — вековыми струпьями в неидеальной памяти… Пожаром, охватившим всё, что она имела.       Воздух, врезаясь в белые дворцовые башни, занимался вихрями. Эриния в редкие часы праздного безделья любила планировать от зубчатых вершин к самому рву, но сейчас это казалось глупой детской забавой.       Не опоздать, только бы не опоздать! Не упустить ни секунды отведённого времени!       Эриния опустилась на парапет минут за десять до того, как распахнулись тяжёлые резные двери. Свесила ноги, провела ладонью по холодному мрамору. Закрыла глаза.       Она помнила его лицо в точности до последней черты. Смуглую кожу, чёткую линию скул, хищные ноздри, губы с едва заметной засечкой шрама, острые внимательные угли глаз под густыми бровями, выдающийся лоб… И когда скрипнула дверь, выпуская из тёмных покоев короля с королевой, Эриния даже вздрогнула от того, насколько мало отличий, даже спустя девять лет, имел портрет, нарисованный памятью, от оригинала.       Настоящий Терон оказался бледнее и почти болезненно щурился от яркого дневного света, то и дело сжимая изящный локоток Ниат. Морщины у губ и бровей углубились, в чёрных глазах поселилась усталость.       Эриния соскользнула с парапета на мраморный пол. Застыла в поклоне.       — О, последний из рода тёмных королей, хозяин Врат…       — Светотьма, Эриния! Снова! — брови раздражённо взметнулись, глаза опасно блеснули десятком кроваво-красных искр… Но почти тут же он чуть приподнял уголки губ, обозначая улыбку.       Поморщился. Отослал сестру прочь одним лишь движением руки.       — Я сделала всё, что ты просил. Принцесса сейчас… — начала было Эриния, но Терон прикрыл ей рот кончиками неестественно горячих пальцев, заставляя замолчать.       — Ты пришла отчитаться? Не думай, что можешь поведать мне что-то, чего я ещё не знаю.       Мысли отчаянно и болезненно метались в голове. Он недоволен? На самом деле он не хотел этой встречи, а Ниат пообещала её просто как подачку, плату за хорошую работу?       — Много думаешь, — заметил Терон с упрёком. — Но и делаешь много. Потому, пожалуй, за лишние мысли я тебя прощаю.       Он убрал ладонь. На смену пришло тихое, вдумчивое, лёгкое касание сухих обжигающих губ. Не страсть, не очередная игра — искренняя благодарность. И для Эринии не могло быть ничего ценнее этого почти невинного поцелуя.       Искренность Терона стоила ещё тысячи похищенных принцесс.