***
Вторая попытка. Второе здравствуй. *вырванные страницы, кляксы* Мне было страшно и неловко. Было такое чувство, словно я тут лишний. За спиной остались все, кого знал: мои однокурсники, мои друзья, знакомые, школьные враги… За спиной остался Хогвартс, битва, основанная на простых и понятных мне словах, где главные - Ступефай и Авада. Тут все иначе. Никто не произносил ни слова, меня толкали в спину и пытались направить в нужную сторону. Я не особо сопротивлялся. Мне стало даже как-то все равно. Мир сузился до ярких, кислотных и контрастных им пастельных красок. Вот вспышка ярко зеленого смешивается с алым, поглощая его, справа белый, ослепительно белый. Мне даже на секунду показалось, будто я потерял зрение. *зачеркнуто* Меня скрутило пополам. Упав на землю, я не мог ни кричать, позвав тем самым на помощь, ни сопротивляться. Я уже давно понял, что мне не удастся выполнить это чертово пророчество, боль помогала мыслить, и я был благодарен за это Темному Лорду. Хотелось рассмеяться. Я. Благодарен. Ему. Забавно, не правда ли? Апатия достигла апогея, я все никак не мог понять, почему мой враг медлит? Ах, да. Это все пафос, чтоб его. Можно было покончить со всем за пару секунд, но нет, надо растянуть удовольствие. Садист проклятый. Красноглазый урод. Сволочь, паскуда, тварь, убийца, гниль… Прикрыв глаза, мне оставалось только терпеть, сжав кулаки и не выть, потому что боль не просто проникала в сознание, а начинала серьезно так беспокоить. Как я сумел пропустить появление Его Мерзости? Ума не приложу. Перед глазами мелькали лица время от времени, а после… меня свалило на землю. Не знаю, в какой момент, но боль прошла. Просто исчезла, испарилась. Знаете, когда на раскаленную сковородку льют холодную воду, она исчезает с громким шипением? Не знаю, становится ли при этом легче сковородке, но мне стало. Будто всю боль выкачали, будто я снова сижу у себя в комнате в Гриффиндорском общежитии, под одеялом, и мне спокойно, как никогда, мне легко и хорошо. И завтра Рождество. И мне подарят что-нибудь, что будет только моим, а в гостиной меня ждут друзья. Появилось ощущение, будто войны и Лорда никогда не было. Сзади обнимали чьи-то крепкие, сильные руки, обещая, что дальше будет только лучшее, нет больше ни прошлого, в котором так много неприятных мгновений, ни ослепительной палитры магической силы окружающих в настоящем, ни красноглазого монстра. Нет ничего и никого, кроме этих объятий. «Я дома, я с тобой, я никогда тебя не оставлю» – хотелось кричать, хотелось обернуться. Да много чего хотелось. Я стоял, не двигаясь, закрыв глаза, слушая обволакивающий голос, дарующий долгожданную безопасность, уносящий все проблемы прочь. Защищающий от всего. Голос был настолько знаком, что становилось не по себе и желание обернуться возрастало с каждой пройденной секундой. Или с каждым прожитым годом. Словно мне давно надо было сделать это движение на 180 градусов, изменившее бы мою жизнь. Но я стоял, понимая, что не сделаю, осознавая как никогда ясно, кто я такой и что необходимо. Голос давал уверенность, придавал решимость. И когда Лорд оказался вновь передо мной, я просто всадил в грудную клетку кинжал, не задумываясь о последствиях, не страшась их. Я же гриффиндорец, в конце концов. Кинжал раскалился в считанные мгновения так, что мне пришлось отдернуть руку. Голос, объятия, чужая магия исчезли ― их будто затянуло в вихрь, уносивший с собой все хоркрусты. Я упал на землю, сворачиваясь в комок от неясной, тупой боли. Теряя сознание. Проснулся в больничном крыле. Свет был ярким, одеяло мягким, меня держали за руку, но все это не то. Не тот свет, не те прикосновения, и голос, звавший меня ― женский. Открывать глаза не хотелось. Пришлось. Рядом сидела Джинни. Верная, надежная и добрая Джинни. Ждавшая меня все время, пока я был в отключке, наверняка не отходившая от меня ни на шаг. В мою чертову голову романтика пришла тупая мысль, что именно Джинни я обязан возвращением на этот свет. ― Гарри. О, Гарри. Ты очнулся! Как ты? ― она стала целовать меня в лоб, щеки, губы, а я не мог сопротивляться. Не потому, что тоже давно ждал этого. Я, может, и ждал, но явно не «О, Гарри!», - Гарри, ответь же что-нибудь! Я молчал. И не шевелился. Не от избытка чувств, а потому, что был банально связан, как стало ясно позднее, заклинанием. Оказывается, я постоянно ворочался, пока был без сознания. И кричал что-то. Потому что идиот. Даже без сознания идиот. ― Гарри, как я рада, я так рада… Хороший мой, любимый мой, родной мой… Ну не производит на меня впечатление. Простите. Ну гей я. Но Джинни этого не объяснишь. Этого никому и никогда не объяснишь, мое состояние – это болезнь. И в какой-то абсурдной реальности я решил, что смогу вылечится. Поэтому, когда меня освободили от пут и вернули возможность говорить, я часами сидел в палате, держа в руках нежную маленькую ладошку и слушал щебет Джинни, иногда что-то даже отвечая. *кляксы, кляксы, чтоб их* Вот какой-какой момент, а тот я помню в деталях. Когда во время Тремудрого Турнира все отмечали мой успех в общей гостиной. Все танцевали, что-то выкрикивали, смеялись, практически каждый хотел пожать мне руку или сказать нечто невразумительное, но тем не менее для него значимое. Именно в тот вечер я не просто наблюдал, я пялился на Дигори, танцевавшего со своей девушкой. Каждое его движение было для меня воплощением грации, каждый штрих был совершенством. Никогда я не хотел так сильно оказаться на месте этой девушки. Чтобы меня ласкал его взгляд, ко мне стремились его губы, меня так целовали. Видимо, вид у меня тогда был совсем дурацкий. Гермиона подумала, что я рассматриваю ту девушку, а не Седрика. Сам факт того, что меня завел парень, напугал похлеще схватки с драконом, и в порыве этого страха я согласился с подругой. Я даже встречался с его девушкой на пятом курсе, прекрасно осознавая, что меня тошнит от поцелуев и вовсе не женскую грудь мне хочется ощущать под своей ладонью. *а, может, кляксы – это художественное произведение* Все вокруг, без исключения, шествовали Героя Магического Мира, спасшего их задницы от Великого Зла. Именно так. С пафосом и ужимками прошли мои первые дни после выписки. С одной стороны всегда любезная, но, к сожалению, не любимая Джинни, к которой я привык, как к верной подруге, в любой момент готовой придти на помощь. С другой стороны мои друзья. Гермиона, Рон, Невилл. Те, кто выжил и победил. Те, кто все еще не сбежал от страха и не подлизывался, словно Амбридж к Министру. Судебные разбирательства будут после, раскаяние перед Джинни тоже. Проблемы с алкоголем, успокоительными, развод и самоуничтожение тоже. После, после, после того треклятого банкета, на котором мне стало слишком одиноко, на котором я понял, что не обрету покоя или домашнего очага, потому что очага не было и быть не могло. Один бокал виски следовал за другим, пока окружающая действительность не стала двоиться. Смутные воспоминания о том, как первый и последний раз слава и деньги, выпивка и обещания сошлись в единый танец абсурда и деградации и без того не очень-то развитого внутреннего мира. Джинни шептала несусветную чушь, жалась ко мне в тщетной попытке стать чем-то большим, нежели спутница на публике. Я не чувствовал ничего, кроме злости на самого себя и непонятного мне разочарования, накатившего неизвестно откуда. Знаете, когда вы стоите на перекрестке с совершенно равными путями - оба идентичные, прямые. Пересечение первых прямых в моей жизни. Можно выбрать один из четырех путей, а можно отдаться чужой воле, позволить себя целовать, ласкать. Расслабиться и постараться представить на месте хрупкой девушки сильного мужчину. Не спрашивать об опыте, с которым девушка доводит тебя до состояния, близкого к коматозному, после оглушительного оргазма, не слушать ее голоса, воркующего над ухом, забыться в чужих объятиях и в болезненной попытке исправить всю свою жизнь, самому потянуться… Я не могу, не хочу, не буду описывать ту ночь. И свой позор. Я, на самом деле, трус. Сволочь и трус. И Лорд на моем месте был куда более честен со своими служащими. Он не старался изменить или подавить себя, он привлекал таким, каков он есть на самом деле. Это начинает пленять, не спорю. А я тряпка, которая решила, будто сможет жить по-другому, будто сможет жить вообще. В той клетке, которую сама себе создала. Идиот.***
Ну, привет тебе, о мой молчаливый друг. Продолжим? Думаю, раз начал, надо и заканчивать уметь, не так ли? Последствия той ночи сейчас где-то в Европе, с шумом и размахом празднуют мой День Рождения. И ждут меня. А я, обещав быть там уже как час назад, сижу в этой комнате и не могу понять, где я ошибся? Отчего не смог найти в себе силы и сказать самое нужное тогда? В тот момент, в той ситуации? Почему не удержал, не закричал, не взбесился, а молча смотрел, как рушится моя жизнь? Спустя неделю после банкета ко мне пришла Джинни. Вся в слезах, она кинулась мне на шею и заявила, что мать ее убьет. Немного успокоившись и перестав всхлипывать после каждого вздоха, она выдавила из себя новость, повергшую меня в шок. - Я беременна, – молчание во все времена считалось золотом. Надо было молчать, - прости. Это не тебе следует просить прощения, глупышка. Дура ты, и я идиот. Нет, еще хуже, я настоящий гриффиндорец. Другой причины нашей свадьбы мне найти не удается. Знаешь, как это бывает? Сначала ты рождаешься, потом терпишь своих родственников, потом тебе дарят билет в Волшебную Страну, впоследствии оказывающуюся сплошным разочарованием, потом ты выживаешь, выживаешь, выживаешь, для разнообразия понимаешь, что ты гей, при этом, как ни прискорбно, больше жаждущий пассивной роли, после снова выживаешь, справляешь в своей палате совершеннолетие и заодно убийство Самого Страшного Мага Столетия, трахаешься по пьяни с несовершеннолетней подругой и в конце концов окончательно поганишь себе и ей жизнь свадьбой, совместным проживанием и вечным враньем. Ты действительно Истинный Гриффиндорец, Гарри Поттер. Ты точно знаешь, как убить себя морально без посторонней помощи. Первый год совместной жизни можно даже назвать счастливым. Я не притрагивался к своей жене, да и Джинни было не до меня. Нам надо было заканчивать Хогвардс и думать о будущем. Единственным, что стало для меня откровением, за что я всегда буду любить свою супругу, так это наши дети. Близнецы появились на свет прямо перед экзаменами. Сириус и Джеймс – самые дорогие мне существа на этом свете. Первые месяцы их существования пришлись как раз на мое поступление в медицинский магический университет в Лондоне. Джинни была счастлива. Она боялась, что я выберу путь аврора или простого клерка в Министерстве. Колдомедик полностью отвечал ее ожиданиям. Я вообще талантлив в этом. Я почти всегда отвечаю чьим-то ожиданиям. Дети росли, я учился и отгораживался от семейного очага конспектами, от супружеского долга – ответственностью перед будущими пациентами. Я молился на медицину, я в кои-то веки был лучшим. Не просто из-за фамилии или везения, нет. Я, правда, знал, что нашел нечто, в чем являлся гением. Ну, мне так казалось. Джинни хотела завести целый выводок маленьких Поттеров, и порой ей все-таки удавалось затащить меня в постель для осуществления данной цели. Когда я понял, что наш такой весь светлый, почти идеальный по общественным понятиям брак уничтожен? Когда до моей забитой рецептами и диагнозами головы дошло, что жена мне изменяет? Как-то вечером Джинни пришла настолько поздно, что заметил даже я. Она зашла в нашу комнату, отложила в сторону конспекты. - Нам надо поговорить. - Угу, – пойми, на завтра назначен экзамен, у меня в голове билеты, рецепты, зелья, составы, мне нет дела до твоих «давай поговорим». - Гарри, я серьезно. Так больше продолжаться не может. - Угу. - Гарри! Неужели ты ничего не видишь? Ты хоть помнишь, какое сегодня число? А? - Да, да, конечно… - Сегодня наша годовщина. 5 лет, – она ходила из угла в угол. Я заметил это боковым зрением. Я не смотрел на нее. – Гарри!! - Да? – перевернул страницу. Она ушла тогда. Пародия на разговор, и то был лишь первый сигнал. Я не видел букв. Экзамен сдал превосходно, но радости мне еще один шаг на пути к диплому не принес. От Джинни пахло мужскими духами. Я чувствовал этот запах так отчетливо, словно она вылила на себя весь флакон. Дети, говорят, величайший дар. Это истинная правда. В чем-то я благодарен Богу за то, что мне довелось в своей жизни стать отцом. Но плата за столь бесценный дар была непомерно высока. Я больше не мог так, мне было тесно. Воскресным вечером в одном из клубов Лондона ко мне за стойку подсел молодой человек. Его голос напоминал клекот чаек, внешне привлекательный, он излучал тревогу и душевное уродство. Я пошел за ним. Две недели были потрачены на то, чтобы смыть с себя его запах, его прикосновения. Выпивка – для уничтожения его голоса, звучащего в голове. Спустя две недели, презирая себя, я вернулся в тот клуб, нашел его, и все повторилось. Это был замкнутый круг. Я мог разорвать его. Я не мог этого сделать. Ненавидел себя, презирал, считал больным и все равно возвращался. В клуб – для похоти. Домой – ради Сириуса и Джеймса. Она ушла от меня. Не должна была, не имела права, но все-таки ушла. Сыновьям было около шести лет. Она ничего не объяснила, только орала. Единственное, что я понял – моя жена знает. И о мыслях, роящихся в голове будущего гения медицины, и о поездках в клуб, и о том, что происходит после двух стаканов виски и пары сальных шуток. Она знала ВСЕ. В последний раз мне было так страшно во время вечеринки в гриффиндорской гостиной на четвертом курсе. Я умолял Джинни молчать о моей ориентации, не забирать детей. Я был похож на безумца, на смертельно раненого. Я был самим собой.