Отчаянная надежда

Проснулся я следующим утром раным-рано, в шесть часов, наверное, из-за того, что лёг в десять вечера. Давно я не ложился в это время, разгребал те завалы работы, которые получились из-за моего бездействия на время похищения Паши, а их накопилось немало. Статью дописал (и отослал, наконец, отредактированный вариант издателю), повыбрасывал с антресолей старый хлам (сто лет руки не доходили), почистил рабочий нетбук, сменив там термопасту… Домашние дела, конечно, бесконечны, но тут как-то всё разом удалось сделать за пару дней, и я в кои веки уснул в «детское время». Даже соседи, из года в год справлявшие день рождения кого-то из родственников с шумом, треском, взрывом петард и мордобоем (зря у меня, что ли, в домашней аптечке шовный материал и перекись не переводятся), в этот раз, опасливо выглядывая на площадку и натыкаясь на охрану, бдящую под нашей дверью, суетливо отступали курить и тусить в квартиру. Так сказать, «во избежание». Забавно, что в подъезде перестали проповедовать Свидетели Иеговы, заходили и тут же выходили торговые представители, впаривающие очередной пылесос из экологичного красного дерева (а судя по цене – инкрустированного бриллиантами), даже нахальная визгливая забияка-псинка, при виде альфы при форме, табельном оружии и полицейской дубинке, как-то аккуратно прятала хвост между задних лап и, опасливо косясь на внушительную фигуру, быстренько и молча проскальзывала на свой этаж. Евсей хихикал, рассказывая мне всё это. И у меня оставалось смутное подозрение, что неспроста он выглядывал в глазок одного из охранников, предлагал ему кофе и бутерброды. Альфа мужественно держался, но против евсейского обаяния устоять трудно: по окончании смены, багровый от смущения парень выдавил таки из себя своё имя «Юрий» и даже сказал «до свидания», старательно глядя мимо моего друга… Повалявшись ещё несколько минут в кровати, я понял, что уже не усну и решил впервые за долгое время приготовить завтрак и обед, а заодно и решиться сказать Паше важное. Пора уже признаться. Это была глупая идея сказать сыну, что его папа космонавт, но когда он спросил, где его отец, это единственное, что пришло ко мне в голову. «Папа-альфа улетел на ракете в космос». И мой малыш преданно ждал, когда ракета вернётся на Землю. За раздумьями и готовкой два часа пролетели незаметно. Пшённая каша на завтрак, в его любимую тарелку с зелёной машинкой на дне. Уже слышу топот маленьких босых ножек, а вот и их обладатель появился на кухне, сонно потирая рукой глазки. Накануне Илью увезли домой, ему с утра нужно было в поликлинику, Евсей повёз тётю Нину к какому-то хорошему косметологу, так что сегодня утром накрывать стол пришлось на двоих. В суп только лаврушку закинуть, картофельное пюре готово, к нему будут домашние колбаски, и из духовки несётся вкусный запах выпечки – тётя Нина сварганила вчера чудесное тесто на домашние булочки. Готово какао, нежно любимое нами обоими, а в холодильнике ещё лежат мандаринки и конфеты с Нового года. Пашенька уминал всё подряд с аппетитом здорового ребёнка, ожоги ему не мешали, и я с умилением рассматривал своего сыночка, не осмеливаясь завести разговор. Пусть поест спокойно. Паша, деловито откусывая кусок сдобы и смахивая сахарную пудру с губ, вдруг замер и спросил: - Папочка, а ты не заболел? Ты сегодня молчишь, молчишь… что-то случилось? – и я решился. Присел возле него, чтобы наши глаза были на одном уровне: - Роднулечка, я давно хотел тебе сказать. Про… ох, господи… Твой отец – не космонавт. И даже не летчик. Он никуда не улетал… - комок застрял в горле и не давал вымолвить ни слова. Но я договорил: – Твой отец здесь, в нашем городе. Помнишь крёстного Илечки, альфу, дядю Глеба? Это он. Последнее предложение я вымолвил на одном дыхании, закрыв глаза, страшась увидеть в глаза сына упрёк, обиду или боль. Было тихо. Мой мальчик молчал и я решился открыть глаза. И увидел, что он плачет. Первый раз, сколько я его помню, он плачет. Никогда он не поддавался слезам. Их у него не выжали ни разбитые колени, когда он упал с велосипеда, ни обидчики Ильи, с которыми он подрался после жестоких дразнилок, он не хлюпал носом на печальном кино или тяжёлом месте в любимой книге… а сейчас альфочка смаргивал влагу с ресниц. - Сыночек мой, ну ты чего? Ведь хорошо же… он живой и очень к тебе… очень тебя любит… - растерянно пробормотал я. - Пап, а почему ты раньше не сказал? – вытирая тыльной стороной ладони слёзы и внезапно всхлипывая, спросил Паша. - Зачем ты мне врал про космонавта? Я же не маленький! Я же понял бы! Я ещё в садике понял, что про отца это неправда. По телевизору передача была про пап-одиночек, и там говорили, что почти все они своим детям рассказывают, что их отцы – моряки или космонавты. Я только думал, что это тебя обманули, что ты не знаешь как по правде… а ты знал. Паша отвернулся. Он отвернулся, но я понял, что не от меня, такого вруна, а чтобы не было видно его первых слёз. - Прости, сыночек, – я наконец-то обрел дар речи, комок в горле почти рассосался. Из-за шока, наверное, что мой маленький альфа так много знает. – Прости, я тебя прошу! Он предал нас в свое время. Я не знал, как оправдать его поступок, да и не было ему оправдания! Я так хотел, чтобы ты не думал, что это он сделал из-за тебя, - я говорил со своим восьмилетним сыном так, словно он уже большой и мог понять. Нет, он понимал. Понимал, потому что по-взрослому сдвинул бровки и спросил: - Ну это тогда я был маленький. А сейчас я вырос! Сейчас же можно было сказать? – требовательные глазёнки серьёзно впились в моё лицо. И я ответил честно: - А потом я думал, что он нас подкупает. Что его простят из-за щенячьих глаз и подарков, что всяких презентов хватит, чтобы я забыл его подлость… простил его предательство. Ты, наверное, меня теперь не будешь за это любить? - Нет, папочка, я тебя люблю! – Пашенька обхватил мою шею, и положил голову мне на плечо. – А ты ему сказал, что он неправильно себя ведёт? Нам в школе, на уроке этики говорили, что все конфликты надо улаживать в разговоре. Ты же с ним говорил, что прощают не за подарки, а когда раскаиваются? Откуда ты знаешь, он ведь может сильно-сильно жалеет, что тебя предал и сейчас исправился? Господибоже… потрясённо смотрел я на своего не по годам рассудительного сына. А он продолжал: - Ты, наверно, думаешь, что я маленький и глупый, а я всё-всё понимаю, я знаю, бывает, когда что-то дарят – это такой… как его… подкуп, вот! Но не всегда же? Ты знаешь, - Паша решительно кивнул головой, - позвони ему. Вот прямо сейчас! И поговорите вместе! - Хорошо, малыш, - сентиментальные слёзы, беспричинные слёзы счастья… нет, нельзя плакать, хоть и хочется ужасно. Я не могу себе этого позволить, только не в объятиях своего альфочки. Такого маленького, но уже такого большого. Я обнимал своё дитя и, утыкаясь в его маленькую грудную клетку, слышал как бьётся его чудесное доброе сердце. Мой мальчик. Моя опора. Спасибо тебе. И прости ты меня, дурака… Паша вывернулся из моих рук и побежал за телефоном. *** Первый же звонок на сотовый Глебу удивил. Он был выключен. Странно. Это рабочий номер, Надеждин с этим двухсимочным телефоном не расставался, мало ли какие вопросы возникнут по бизнесу. Второй звонок, на личный номер, тоже был впустую – автоответчик механическим голосом сказал, что номер не обслуживается, а звонок на ещё один телефон просто оборвался. Боясь, что позже я уже не дерзну позвонить, набрал домашний. Трубку не берут. Непонятно. В доме всегда кто-то есть – родители, охрана, экономка, повар, наконец. В офисе отозвался омежий голос секретаря, но на просьбу позвать Надеждина, растеряно сказал «никого нет» и в трубке прозвучали гудки. Что такое? Не зная, что и думать, я недоумённо листал старую записную книжку, думая найти там ещё какой-нибудь номер. Полузатёртый, перечёркнутый, под словом «Надежд», номер принадлежал матери моего бывшего. И как только я это сообразил и хотел закончить вызов, неожиданно отозвался далёкий и очень уставший голос Глеба: «да». *** Сейчас мой альфа лежал утомлённо запрокинув голову. На впалых щеках – щетина, под закрытыми глазами – тени… уснувший, усталый. Я неосознанно, повинуясь чему-то, что заставляет омег превращаться в мягких и кротких существ зависимых от чьей-то любви, протянул руку к голове моего мужчины. Тронул тёмные колечки волос, ощутил упругость кудрей. Осторожно провёл рукой, как гребнем, пропуская сквозь пальцы крупные пружины неподатливой шевелюры – ну какой же он красивый! Не удержавшись, разом отпустив непрощённое, я порывисто коснулся его сухих губ: родной мой, пожалуйста, выздоравливай! - Пашеньке очень нужен отец, - сказал я спящему Глебу. И понял, до глубины своей души понял, что это правда. Что я, замкнувшись в своей обиде на весь мир, лишил своего кроху того человека, который научил бы его плавать и давать сдачи обидчикам, с которым они собирали бы «Лего» и пинали мяч на спортплощадке, имели какие-нибудь «мужские» секреты от меня… и всё дело было во мне! Во мне, потому что я эгоистически хотел, хоть и не признавался себе в этом, видеть в роли отца только Надеждина. Да, я презирал его и злился, почти не ревновал и едва ли не был равнодушен, я получил столько боли от него, что вот тут, в солнечном сплетении, у меня была пустыня и жестокий самум выжигал мою душу. И всё же я любил его. Моего Глеба, мою пару… И из-за этой проклятой любви не подпускал к себе никого, не позволял улыбнуться на лёгкий флирт, расслабиться в компании, господи, о чём это я – у меня и компании-то никогда не было! А ведь веди я себя иначе, у моего сына давно могла быть настоящая семья и любящий отец, пусть и не Глеб. Стоило подумать так, как всё внутри меня восстало: как не Глеб?! Разве я мог быть счастлив с кем-то ещё? А Паша, был бы счастлив он, чувствуя своим добрым сердечком, как плохо мне с чужим альфой? Тётя Нина, тётя Нина, это она тронула струны моей души, это она сказала то, что я не хотел, не мог допустить в сознании. Не желал обжечься. А нужно было отпустить навязанное себе самим горе. Вздохнуть свободно и расправить крылья. Даже без любимого. Семь лет прошло. Кто-то остался прежним, кто-то сменил идеалы, но даже само наше окружение подчиняется времени – всё течёт, всё изменяется. Цепляться за горечь, лелеять воспоминания о тяжёлых минутах, да что могло быть глупее?! Я сам себя обокрал и Пашеньку тоже… - Что же мы с тобой наделали, Глеб? – почти простонал я и тут любимый очнулся. - Прости, - прохрипел он, - я уснул, не дождался тебя. Надеждин тихонько пошевелил рукой, касаясь меня своей ладонью – волоски на моей коже сами собой поднялись от восхитительной дрожи, покатившейся по шее и плечам. Дрожащими руками я, лаская, провёл пятернями по его голове, потянулся поцеловать и остановился. - Глеб, – сказал я, не отрывая взгляда от ладоней, в которых остались пряди вьющихся волос, - тебе больно? - Нет, солнце, я просто устал, - извиняющимся тоном отозвался альфа, еле держась на локтях: он всё ещё тянулся за поцелуем. Как во сне я потянул за кончик кудряшки и локон легко вышел из кожи черепа. Глеб даже не поморщился. Медленно я потянул ещё одну прядку и она безболезненно для альфы осталась в моей руке. Ошеломлённо смотрел я на прядку. В мозаику чётко встал кусок. Теперь я знал что с ним. Знал, что с его отцом. Знал от чего умерла так невзлюбившая меня Яна Сергеевна. Таллий. Ядовитое вещество, без вкуса, без запаха. Любимая отрава всех разведок мира. И практически незапрещённая к продаже у нас. Ясно и чётко всплыла в памяти та лекция по фармакологии, лектор, совсем молодой альфа, сухо и чётко излагающий признаки отравления редкими ядами и способами их нейтрализации. Даже листы конспекта со старательно записанным текстом встали перед глазами. Надеждин откинулся на подушки. - Солнц, - позвал он негромко, - а Паша где? Я уже не слушал его. Машинально поправив одеяло, я погладил его перевитую повылезшими венами руку, похлопал по ней успокаивающе. А через минуту уже летел по коридору в ординаторскую, скорей, скорей!! *** Очень усталая женщина, лечащий врач Надеждиных, хмуро сидела за монитором. Вот бы посмеялись коллеги (сами тайком так делавшие), если бы узнали, что она вбивает в поисковик Гугла симптомы и результаты анализов, чтобы определить, что такое, наконец, у высокопоставленной семейки, один член которой уже скончался, другой дышит на ладан, а третий только-только отправился на больничную койку. Чёртова высокомерная баба задолбавшая персонал в трёх сменах, сейчас лежала на столе в прозекторской, и Ангелина Владимировна, сама еле абстрагировавшаяся от хамства этой дамы (и требовавшая того же от младшего персонала) очень надеялась, что паталогоанатом сможет определить причины смерти. Впрочем, обольщаться не стоило. Вполне возможен вариант, что посмертный диагноз будет такой же расплывчатый и неопределённый, как и прижизненный. О господи… высшая врачебная категория, а всё равно чувствуешь себя девочкой на экзамене, когда жизнь подкидывает вот таких пациентов. Старшего Надеждина по каким только отделениям не возили, а всё без толку. Невролог по своей части назначил симптоматическое лечение, кардиохирург тоже, нефрит-диабет отмели, алкоголь не при чём, пробы, мазки на всевозможные инфекции, как только повысыпали язвы, тоже чисты, хоть и не все ещё пришли… но с чего всё это разом навалилось на семью? - Пасьянс не сходится? – в ординаторскую раздражённо ввалился главврач, долбанул каблуком по двери, отчего та с громким сухим стуком захлопнулась. Женщина мельком отметила, что надо дать задание санитарочкам завтра оттереть след от начальственной обуви, и хорошо, что кабинет закрыт – не будет слышно, как её, уважаемого врача будет распекать этот начальничек. Молодой ещё мужчина, поставленный на должность относительно недавно, по непроверенным слухам являлся родственником министра здравоохранения, а по проверенным не практикующий с самого окончания института, старался выглядеть посолиднее, а потому носил лёгкую щетину, делавшую его, по мнению большинства коллег, больше похожего на актёра Джорджа Клуни, чем на главврача. Мгновенно свернув окно, Ангелина Владимировна встала, готовясь с достоинством возразить, но дверь резко распахнулась, треснув со всей дури по раздобревшему от сидячей работы заду «Клуни». Сколько раз пожарная охрана выписывала предписания и штрафы, говоря, что все двери во вверенном ему учреждении должны открываться наружу! Теперь и собственный опыт говорил, что дать плотнику задание перевесить петли, надо было давным-давно. Отповедь, которую надменный главнюк намеревался дать подчинённой, заклокотала в горле и там и осталась, пока возмущённый альфа бурил взглядом молодого и хорошенького до невозможности омегу, влетевшего в святая святых больницы. Пока главврач пыжился и соображал, как эффектней произвести впечатление на молодца – то ли по-альфьи рявкнуть, показав, чьи в комнате тапки, то ли посмеяться над ощутимо болевшим тылом и подкатить не пугая, как парень, пробормотав извинение, выпалил, глядя на женщину: - Таллий! Это точно таллий! Главврач продолжал пялиться на омегу, вовсю улыбаясь и время от времени открывая рот, дабы произнести нечто умное. Умное произноситься не желало, потому как последняя мысль свалила из головы альфы и уже вовсю летела в штаны, минуя все остальные органы. Ангелина Владимировна сообразила сразу. Закивав головой так, что из седого бублика посыпались старомодные шпильки, и чуть не на бегу застёгивая халат, она уже прижимала к уху сотовый, и торопливо сыпала распоряжениями, стуча каблучками по коридору, а за ней мчался молодой человек. Главврач моргнул вслед обоим и захлопнул рот одновременно с хлопком двери. Недоумённо прижал ладонь к губам, посмотрел на закрытую створку и, поняв, что звук был не от закрытой челюсти, оскорблённо поджал губы. Таллий ещё какой-то. Марка колготок, небось. Ох уж этот слабый пол, всё бы им прихорашиваться. Вон как рванули, опять, наверно, торговка какая припёрлась с товаром первой необходимости. А омежка прямо конфетка! *** Всё закрутилось с неимоверной быстротой. Ангелина (я забыл её отчество) отдавала команды, словно военачальник на поле боя: вытурила без лишних слов партнёров по бизнесу, окопавшихся у постели Глеба с какими-то бумагами, вызвала, коротко обрисовав ситуацию, инфекциониста в палату к Надеждину-старшему (очень эффектный омега, я его видел, когда всё устаканилось) моментом и очень грамотно организовала работу персонала… какое счастье, что эта женщина оказалась профессионалом! Она внимательно слушала, как я торопливо цитирую ту бесценную лекцию, которую, слава тебе господи, не пропустил тогда, сама, уверенной рукой провела интубацию бессознательному пациенту… А когда я открыл глаза, медбрат с раскосыми глазами, опытный и шустрый, мгновенно ввёл мне что-то в вену. В воздухе витал запах аммиака – я обеспечил дополнительную работу персоналу, банально хлопнувшись в обморок, вот позорище-то.