Записки маньяка

      Я совершил непоправимое. Я совершил убийство. Самое настоящее убийство, хладнокровное и жестокое. Ах, Эмили, зачем же ты взялась следить за мной?!       Эмили — очаровательная девушка, милая, улыбчивая, отзывчивая. Мы вместе работали в химической лаборатории. Она тоже фармацевт, потомственный, поскольку у ее родителей есть аптека, и она буквально выросла среди колбочек, весов, порошков. Отец ее был практикующим врачом, и Эмили знала очень много интересных случаев, а некоторые даже видела воочию. Жаль, я не записывал; запомнить так много из разговоров с ней я бы не смог. Но особенно интересные случаи всплывали в памяти. Например, когда больной скончался от дефицита душевного вещества. Эмили с ужасом в своих прелестных янтарных глазках рассказывала, как пациент передвигался на четвереньках и до крови раздирал себе руки и ноги, а однажды ножом сделал продольные порезы по венам. Кровь остановили, но он так и не смог долго прожить. Из-за утраченной речи он только мычал и в состоянии агонии еще пытался кидаться на врача, хотя уже был сильно ослаблен, а печень с трудом функционировала, вырабатывая новую кровь.       Когда я спросил у Эмили что такое душа, она посмотрела на меня так, словно я спрашивал у нее нечто слишком очевидное, вроде того, что такое голова, руки или ноги. Она не подвергала сомнению функциональность, но ответить конкретно не могла. Просто указала на свой чудный, со светлыми волосиками висок. Милая и наивная Эмили! Я тоже так считал, но чем дальше я захожу в своих опытах, тем сильнее осознаю то, что заблуждался. Мы, наши личности и сознание определяется Мировым Духом с целью эволюции. И сколько в ней таится этапов, какова конечная точка — тоже неизвестно. Нам неизвестна даже наша собственная природа, наша душа и смысл жизни, что говорить тогда о мире? О Мировом духе и его природе, к которой мы не сможем прикоснуться, не познав себя.       Бедняжка Эмили! Теперь она лежит на кушетке бесполезной, выпотрошенной игрушкой, анатомическим манекеном, раскрытым от горла до паха. Милая, добрая Эмили! Тебя погубило присущее женщинам нескончаемое любопытство.       Я обнаружил слежку за собой при входе в Баркинг-парк. Там, в одном из укрытий жило несколько беспризорников, и я присмотрел среди них отличный экземпляр для своего следующего опыта. Бенни, мальчишка лет четырнадцати, крепкий, загорелый, будто только что вернулся из плавания по жарким странам. Как выяснилось, я был очень близок к правде. Мальчик жил со старым, бывалым моряком, который его усыновил. Тот платил Бенни деньги, за то, что мальчик удовлетворял его низменные инстинкты. Когда я разговаривал с Бенни, он часто вздыхал, говоря, что если хочешь жить, надо терпеть. Я никогда ни от кого из гораздо более старших людей не слышал таких искренних и мудрых слов.       Именно в этот вечер я увел Бенни в особняк для эксперимента. Необъяснимое чудо под названием «интуиция» подсказывало мне, что слежка продолжается, но я не придал особенного значения тому, что за мной наблюдает коллега, а потом…       Я не слышал, как она проникла в особняк. Только-только я лишил сознания Бенни и привязал его к кушетке, как вдруг, совсем неподалеку от бывшей столовой, в которой я обычно провожу эксперименты, раздался крик. Вбежав в коридор, я увидел в ужасе выползающую из гостиной Эмили. Она оглянулась, но произнести ничего не смогла… Только обведенные розовой помадкой губы тряслись, а тоненький пальчик указывал на аквариум между шкафами, заполненный формалином. Там продолжала жить моя Амелия. Жить как напоминание о том, что не все возможно в моих опытах. Я пытался зачать ребенка еще с тремя девушками, но, увы, теперь все они покоятся на дне болотистого пруда в Баркинг-парке. Ни одна не оказалась так же сильна духом, как Амелия.       Эмили мне крайне симпатична. Если бы не исследования душевного вещества и высшая цель моего существования, я хотел бы жить с ней вместе, как все, обрести семью и детей. Самых обычных детей, а не объекты опытов. Но я знал — Эмили обо всем разболтает. Непременно разболтает, как бы я ее ни умолял об обратном. Я не был готов к обнародованию своих исследований. Общественность, думаю, тоже. Поэтому трясущуюся бедняжку Эмили мне пришлось поймать. Она находилась в шоке, и не сразу поняла, зачем я ее так крепко обнял и потащил наверх по лестнице. Когда я с ней подобрался к двери одной из спален, она резко изменилась в лице, начала вырываться и кричать. Последнее время в Баркинг-парке почти безлюдно, вряд ли кто мог бы ее услышать в этот час, но все же пришлось бедняжку оглушить. Она обмякла с одного удара. Такая милая, маленькая, но крайне опасная для меня сейчас Эмили. Я ее связал и оставил в шкафу, возвращаясь к Бенни. Меня сейчас интересует процесс дыхания и природа интуиции, которую как чувство я определяю разновидностью обоняния. У опасности или какого-то неприятного события наверняка есть особые знаки — запахи, которые нам посылает Мировой Дух и которые различимы только душевным веществом. Я не раз замечал, как мои подопытные до момента потери сознания от удара или усыпления хлороформом начинали что-то подозревать. «Чувствовать», как признавались некоторые. Вполне возможно, что интуиция и одно из наиболее связанных с душевным веществом чувств — обоняние, если не одно и то же, то хотя бы крайне близкие по функциональности явления.       На Бенни я проверял другую свою гипотезу.       Сделав несколько опытов со свойствами смерти, я заметил, что основу составляет «умирание» мозга. Потеря его функциональности. Тесно связанный с дыханием и кровообращением, он первым теряет свои свойства, а следом и жизнедеятельность. Он — контроллер. Выключатель, но не работающий в обратную сторону. Его невозможно включить обратно. На Бенни я проверял длительность функционирования мозга при проникающих ранениях легких. Я старался сделать все максимально аккуратно, не дать Бенни умереть за считанные секунды от кровопотери. Длинные спицы диаметром 0,32 дюйма* проникали в тело беспрепятственно, точно между ребер. Оставив дырки в одном и другом легком, я стал наблюдать, как долго продержится мозг крепкого мальчишки. Когда наступит необратимая смерть? Этим опытом я убивал двух зайцев: доказывал связь мозга с внешним миром посредством воздухообмена и главенство смерти мозга над другими органами, то есть заключение самого понятия «смерть» в остановке работы мозга. Если легкие помимо полученных повреждений никак не пострадают, можно будет констатировать с уверенностью на семьдесят-восемьдесят процентов главенство мозга как накопителя и преобразователя душевного вещества.       Насчет накопления у меня тоже есть теория. Допустим, внешняя информация передается не только от органов чувств, но и от состава вдыхаемого нами воздуха. По кровотоку информация достигает головного мозга, а его серое вещество, создавая реакции с переданной информацией, выделяет нужное количество энергии на то или иное действие или процесс. То есть серое вещество мозга можно приравнять к душевному веществу, тому, что дает и преобразовывает энергию сразу. Мы не можем создать исключительные условия исследования, так как не знаем какова стопроцентная функциональность мозга и его серого вещества. Только сопоставив данные опытов с реальным стопроцентным показателем можно будет понять значение и материальный состав души.       Так я думал, глядя на харкающего кровью Бенни со свистящими и пенящимися ранами в груди, издававшими жуткие звуки во время вдохов. Выдохи у Бенни были очень слабые, можно сказать, почти не наблюдались.       Так я думал.       Но не думаю сейчас. Моим светом и моим проклятием стала Эмили.       Как только Бенни испустил свой последний вздох, я услышал шум на втором этаже. Эмили, похоже очнулась и пыталась выбраться. Быстро убрав с кушетки тело мальчика, я потащил ее вниз, как ни странно, даже не пытаясь придумать хоть какое-то прекрасное применение для своей маленькой, любопытной богини. Не пытался сделать из нее самую великую жертву науки о душе. Сам не знаю, что вообще нашло на меня, когда я закреплял ее сопротивляющиеся конечности ремнями. Когда увидел в широко распахнутых глазах безумный, дикий страх… и печаль, совсем не присущую испугу.       Как будто кто-то во мне щелкнул невидимой кнопкой. Еще пока я тащил Эмили, ноздри так и щекотал вкусный запах ее духов. Я даже позволил себе уткнуться носом в ее шею, надышаться вдоволь, насладиться, но потом этого оказалось мало. Смешавшись со стойким запахом разложения, что царил в моей лаборатории, запах ее тела стал еще явственнее, еще желаннее.       Бедная Эмили…       Наверняка, она подумала, что я чудовище. Самое последнее, самое подлое из всех. Я не хотел… Не хотел…       Я все делал во имя науки…       Но Эмили я… я…       Я убил ее.       Я просто убил ее. Я наслаждался тем, как она гаснет, униженная, использованная, обескровленная. Я наслаждался ее мучительными стонами, вырывая зубы один за другим, а затем проталкивая в гладкий рот свой член. Будто что-то темное, совсем не похожее на меня, вдруг вырвалось наружу и овладело телом. Я мечтал… Я правда мечтал о ней, как об объекте своих сексуальных желаний, но не так… Я хотел от нее детей, а не залитых кровью губ и немого призыва смерти во взгляде. Бедная моя девочка… Ах, если бы не твое любопытство… И зачем ты вообще решила следить за мной?       Все было словно в тумане. Я не помню, как долго насиловал ее. Но отчетливо помню, как страх в ней сменялся безразличием, как она, такая красивая и еще живая, принимала меня, как тесно было в ее влагалище, как дрожали скованные ремнями, тонкие ножки. А после того, как она, давясь кровью и моим семенем, выплюнула: «Ненавижу» — я полностью потерял контроль. И лишь сейчас, глядя на ее выпотрошенное тело, постепенно восстанавливаю утерянное по крупицам.       Эмили все же показала мне свет.       Видимо, мое безумие, смешавшись с теориями в голове, вылилось в это. Я будто бы решил пронаблюдать за работой легких воочию, разодрать грудную клетку, но увлекся… Сколько бы раз я ни вскрывал тела своих подопытных, одно то, что передо мной сейчас была еще пока живая малышка Эмили — сводило с ума. Я запускал руки под ребра, чувствуя ее болезненные попытки дышать. Ощущал каждой своей клеткой мягкость и теплоту женского тела. Я был полностью погружен в нее во всех смыслах… Сейчас вспоминаю, воспроизвожу в памяти каждое мгновение… Да, ее легкие еще приподнимались и опускались, а меж них ритмично, постепенно замедлялся маленький комочек. Он двигался так ясно, так живо… А сейчас, в моих руках, беспомощный, разрушенный, извлеченный из тела своей прекрасной хозяйки.       Ах, Эмили…       Моя бедная малышка.       Моя жестокая, но прекрасная богиня.       Кажется, твоя смерть все же не была напрасной. Благодаря тебе я нашел кое-что очень важное. Осталось только проверить мою теорию…