Записки маньяка

      Недавно в поле моего зрения попали весьма интересные записи одного расстрелянного заключенного. В качестве практики мы разбирали тюремный архив, и в нашу задачу входило уничтожение некоторых устаревших, уже не имеющих ценности документов, в том числе и неприобщенных к делам записей, что оставались от заключенных.       Мне в руки попала одна интересная папка. Точнее, попала не в руки, а благополучно грохнулась всем своим солидным весом прямо под ноги. Из-под пожелтевшей от времени картонной обложки показалась потертая фотография расчлененного тела девушки. «Неужто дело самого Джека Потрошителя?» — подумал я в тот момент, но мои фантазии разрушило выведенное каллиграфическим почерком совершенно невзрачное имя «Джеймс Майер». Я осторожно открыл папку, став разглядывать страницу за страницей. Стоило отдать должное этому Джеймсу Майеру, он оказался весьма изобретательным убийцей. И донельзя жестоким. Казалось, он не убивал, он издевался над жертвами, получая удовольствие от процесса. Такие тоже не редкость — особенно сейчас, когда мир повально сходит с ума. Мое примитивное воображение уже нарисовало образ этакого мясника с бешеными глазами, огромными ручищами и выпирающей вперед, как у бульдога, нижней челюстью. Но тот, кого я увидел на фото в качестве преступника, с треском разорвал все возможные стереотипы. Кровожадный маньяк, убивший за три года своей деятельности (страшно даже подумать!) четыреста девяносто восемь человек, оказался тощим парнишкой, «типичным ботаником» с самым что ни на есть ангельским лицом. Я долго вглядывался в черты на фото и никак не мог соотнести их со словами «убийца», «маньяк»… С плотного, выцветшего клочка бумаги на меня смотрел человек с совершенно чистыми, буквально детскими глазами, словно спрашивал: «За что меня расстреляли? Разве я сделал кому-то плохо?» Длинные светлые волосы, собранные в небрежный «хвост», и соскользнувшие к самым ноздрям нелепые круглые очки с огромными линзами преумножали эффект невинности. Я окончательно потерялся в лабиринте собственного воображения, стремившегося увязать все в единое целое: этого молодого человека на старом фото и четыреста девяносто восемь вскрытых, выпотрошенных, разобранных, словно мозаика, тел. Отвлек меня доковылявший на шум надзиратель. Он тут, казалось, еще со времен Первой Мировой просиживал штаны, ничуть не изменяя своему вредному и хмурому виду.       — Не трогай это, — строго сказал он мне. — Пожалуй, лучше я спрячу это дело. Здесь особый прецедент. Не надо его сжигать.       — Послушайте, — я еще не отошел от шока и, тыкая пальцем в фото маньяка, еле ворочал языком в тщетных попытках членораздельно произнести первое, что пришло на ум, — в этом деле разве не на лицо судебная ошибка?       Надзиратель кашлянул и помотал головой. Но я не мог смириться.       — Почему? Почему вы так уверены? Вы только посмотрите, разве этот щуплый парень вообще способен на преступление? Тем более на зверское убийство. На пятьсот таких убийств!       — Зеленый ты еще. Книжками да фильмами дурными воспитанный. Чем жестче убийца, тем больше он кажется невинным. Но этот экземпляр действительно интересный, поэтому я и не хочу уничтожать его дело.       — И чем же он интересен?       — По словам очевидцев, Майера поймали с поличным в подвале поместья Холландов, которого сейчас уже нет… Жертвы еще не скончались, поэтому стали главными свидетелями. В ходе того, что проделывал Майер, одна лишилась глаз, другой, кажется, было пересажено чье-то сердце, которое хоть и прижилось, но очень плохо. Она скончалась сразу после суда.       — Бог ты мой… Кошмар…       — Майер ни капли не сопротивлялся полиции, все признавал, помнил имена всех своих жертв, извинялся лично перед их родственниками, парировал, что они необходимые жертвы, возложенные на алтарь научного знания.       — Откуда такое ошеломляющее количество жертв? Четыреста девяносто восемь трупов! Уму непостижимо!       — Не так буквально. Майер записывал имена своих жертв. И не только, он помнил их всех. Только благодаря изъятым у него записям и смогли вычислить многие имена тех, кто считался пропавшим без вести. Бывали у него опыты, в ходе которых от тел совсем ничего не оставалось. А бывало, он сам сжигал останки или топил их в болотистой воде водохранилища в Баркинг-парке… Там большинство тел и нашли.       Надзиратель снова кашлянул, поглядев на фото Майера с удивившей меня тоской и грустью, затем продолжил:       — Я, как и ты, случайно наткнулся на его дело в архиве. Такое ощущение, что он еще жив и ищет себе преемника, подкидывая свои записи то одному, то другому. Если хочешь, можешь приходить сюда и читать дело. В нем большинство бумаг — его записи, в том числе изъятые из квартиры. Несколько листков он настрочил уже будучи в тюрьме. Только… я даже не знаю, как ты потом будешь жить и смотреть на мир, малец. Майер перевернул мой мир когда-то…       — Мертвый маньяк, ищущий преемника? Смахивает на сюжет фильма ужасов, — я усмехнулся, рассматривая лежащие в деле, тускло разлинованные листочки. И правда, там в основном были рукописи преступника. — Что? Неужели, прочитав это, вы тоже захотели убивать?       Надзиратель посмеялся, пробурчав опять что-то про то, как же еще зелены мои мысли. А я тем временем, аккуратно сложив листки и фото в папку, решился изучить дело на свой страх и риск.       Я считаю необходимым изложить те факты, которые мне удалось узнать о личности, скрывавшейся за простеньким, совсем не редким именем — Джеймс Майер. По документам, какие обнаружились в деле, на момент расстрела Джеймсу было двадцать семь лет, до своих двадцати восьми он не успел дожить всего пару месяцев. Все свидетели были чрезвычайно удивлены тому, что именно Джеймс оказался настоящим городским страхом. Но не признать его талант и ум невозможно. Хотя именно здоровое научное любопытство, подпитанное философскими учениями и сыграло с ним злую шутку, заставив стать к стене.       В характеристиках личности, которые давали по делу преподаватели и коллеги Джеймса, его описывали с исключительно положительной стороны, но, как мне показалось, отстраненно. Они словно глядели на милую, дружелюбную оболочку, не пытаясь проникнуть глубже. Да, они признавали талант Джеймса, но сторонились его, боялись. Словно какой-то животный инстинкт подсказывал — в Джеймсе живет тьма. Один из однокурсников гениального маньяка, не совсем здоровый психически, рассказывал о том, что неспроста Джеймс очутился в приюте, оставшись круглым сиротой. Слухами распространялась легенда, будто Джеймс сам в свои двенадцать лет жестоко расправился с матерью и отцом, кухонным ножом разрезал их тела и разложил органы по кастрюлям. Конечно, это лишь слухи, причем от психически нездорового человека, но как мне кажется, именно такие люди наиболее чувствительны к природе души, как своей, так и других людей. Не исключено, что этот однокурсник Джеймса не ошибся. Кто знает, может именно тогда в нем уже созрело желание изучить человека во всех возможных проявлениях и ничто не смогло остановить его в стремлении к этим знаниям. Ничто и никто.       Проштудировав все записи маньяка, я понял одну неоспоримую вещь: я обязан их опубликовать. Каким-то чудом мне удалось раздобыть еще пару фотографий Джеймса Майера, сделанных со студенческого выпуска оксфордского философского факультета. Осмелившись сделать копию одной из них, я оставил изображение в рамке на своем рабочем месте. Глядя на него и перечитывая набранный текст записей, я ощущаю себя секретарем подлинного гения. И ощущаю, будто именно мне лучезарно улыбается светлый паренек с прикрытыми линзами очков ангельскими глазами.       Я уверен, его слова и его опыты — настоящий переворот в вопросе о смысле человеческой жизни.       Джеймс продвинулся на невероятно серьезный шаг в постижении человеческой души, чего пока не сделал ни один ученый. Пусть очень жестокими методами, но он добился своего — изучил такое неведомое явление, как человеческая душа и предположил немало интересных путей ее развития… Возможно, его труд действительно повлиял на меня, сделав преемником ужасного маньяка, но, с другой стороны, его методы можно понять. Как еще можно изучить душу и суть человека, как не в состоянии перехода в небытие?       Остановитесь в поглотившем вас круговороте жизни. Остановитесь прямо сейчас и вспомните, когда вы последний раз задумывались о смысле своей жизни? О том, зачем вы ежедневно мучаете себя, стремитесь к чему-то, потребляете пищу, зачем дышите? Задумывались ли вы над этим вообще? Задумывались ли вы, есть ли в вас душа или, может, ее давно сменили ваши потребности?       Джеймс был одним из тех людей, которые задумываются над этими вопросами, он глубоко копался в них и как философ, и как медик-материалист, желавший вычислить химическую формулу неосязаемого, но обладающего сознанием.       Что же постыдного в стремлении познать человека со всех сторон? Однако люди будто не желают, чтобы их познавали, не желают познавать самих себя.       Я искренне удивлен тонким чутьем, умом и проницательностью маньяка, словно первооткрывателя, пробиравшегося сквозь колючие и острые тернии, протаптывающего дорогу нам, простым смертным, к познанию самого неизведанного — нашего внутреннего мира.       Таинственный в своем мышлении маньяк и умер странной смертью, обстоятельства которой туманны, несмотря на четко озвученный приговор. Дело в том, что в протоколе проводимого расстрела было сказано, что привести приговор в исполнение не удавалось дважды. Приговоренный падал без чувств и шептал какую-то чушь про «истинную смерть». На третью попытку его просто приставили спиной к стене, помогли опереться и всадили пули в умирающее, а возможно и в уже мертвое к тому времени тело.       Еще когда я только прикоснулся к папке с делом и пробежал глазами по протоколу судебного заседания, мне показалось странным сомнение свидетелей и судей, оставшееся даже после чистосердечного признания. Слишком часто повторял Джеймс фразу, которая их и смущала: «Я люблю людей». В каком смысле звучала она из уст убийцы, признавшего себя в абсолютно здравом рассудке при совершении даже самых жестоких действий исключительно из любви к людям. Всю горечь этих слов можно осознать лишь прочитав его записи.       Я надеюсь, что те, кто взялся за чтение мною переданного, тоже многое осознают и поймут.       Джеймс — не убийца. Он очередной не признанный людской толпой гений. И я надеюсь, что мне удастся выполнить возложенную на меня миссию — донести эту истину до каждого человека.