Другая жизнь

      За год до описываемых событий.       В канун Рождества в Париже было особенно спокойно. Город как будто замер в преддверии большого праздника. Маленькие улицы умиротворенно дремали в то время, как центральные лениво пропускали еще спешащих домой жителей. Таковых было все меньше, и к полуночи улицы совсем опустели. С неба медленно пошел снег, словно обещание сказочной рождественской ночи. Уже утром от него не останется и следа. Как и любое волшебство, он исчезнет с рассветом.       Но спокойствие было обманчивым. Мало кто спал в эту ночь. Стоило лишь заглянуть в какой-нибудь дом или любой мало-мальски приличный ресторанчик. В одном из таких веселье бушевало в самом разгаре. Труппа недавно стартовавшего, но уже ставшего известным и любимым не только во Франции, но и за ее пределами, мюзикла «Амадеус» праздновала полным составом свое первое Рождество. Несмотря на усталость после отработанного спектакля, хронического недосыпа и прочих напастей, какие могут случиться с каждым, никто не собирался расходиться. Только четверка друзей решила незаметно улизнуть, чтобы провести остаток ночи в более тесной компании.       Дверь с шумом отворилась, и нарушив спокойствие ночи, под ее снежный покров из ресторана не то вышли, не то вывалились трое, смеясь и на ходу застегивая одежду.       — Кажется, нас не засекли, — улыбаясь, констатировала длинноволосая брюнетка.       Ее правильные черты лица приковывали к себе взгляд и выдавали истинное происхождение. Она была из Испании. Судьба случайно забросила ее в Париж. На родине талантливой танцовщице ужасно не везло, и она решила попытать удачу за границей. Здесь ее талант, наконец, был оценен по достоинству.       Натянув на голову шапку, она прижалась к стоящему рядом мужчине. Тот завязал шарф и тоже обнял ее.       — Где там Флавьен запропастился? – произнес он и посмотрел на свою вторую спутницу. Она лишь пожала плечами. Ее взгляд выражал крайнюю степень волнения и озабоченности всем происходящим.       — Мия, ты просто обязана уговорить его поехать с нами, — вкрадчиво проговорила испанская красавица своей менее уверенной в себе подруге.       Вернее сказать, Мия была очень уверена во всем, что не касалось Флавьена Морана. Здесь же ее разум отказывался подчиняться здравому смыслу, а чувства были настолько сильны и практически безответны, что даже просто смотреть на эти муки было невыносимо. Страшно представить, какого было ей самой жить со всем этим. Мия бросила быстрый взгляд на Тесею, которую сейчас так нежно обнимал Мануэль Либерте, и искра зависти невольно обожгла душу. Она хотела что-то ответить, но не успела.       Дверь снова открылась, и на улицу вышел Моран. Прячась от снега, он поднял воротник пальто и натянул перчатки. Его и без того темные глаза сейчас казались черными, под ними залегли круги, лицо выделялось неестественной бледностью.       — Мы собираемся поехать ко мне, — потупив глаза, тихо начала Мия. – Ты присоединишься?       Флавьен окинул свою небольшую компанию взглядом полным печали и ответил:       — Я, пожалуй, отправлюсь домой, — даже его обычно звонкий голос сегодня казался потухшим.       — Думаю, тебе не стоит в канун Рождества оставаться одному, — попытался переубедить своего друга Мануэль.       — А я бы и не был один, если бы кто-то не потрудился бросить меня именно в такой день, — наигранно безразлично ответил Моран.       — Перестань, — оборвал друга Либерте. – Тебе было бы легче, если бы сегодня она обманывала тебя, а завтра собрала вещи и ушла? Не думаю.       Флавьен ничего не ответил. Помолчав с минуту, он посмотрел на Мию, которая тут же вспыхнула, и сказал:       — Не обращайте внимание, я немного не в себе. Так куда мы отправимся?       Он положил одну руку на плечо Мануэлю, а другой обнял Мию, и вся четверка дружным рядом двинулась в сторону дороги ловить машину.       Пока Мануэль и Тесея, заливаясь звонким смехом, прыгали по дороге и пытались остановить такси, которые все, как один, пролетали мимо, Флавьен и Мия стояли чуть поодаль и молчали. Наверное, момент был не самый подходящий, но Мия понимала, что сегодня другого может и не представиться. Все так же глядя перед собой, она тихо сказала:       — Не грусти. Если она ушла, значит, не была тебя достойна.       Флавьен повернул голову и внимательно посмотрел на нее, после чего ответил:       — Не думаю. Скорее я сам все испортил, почти перестал уделять внимание в последнее время. Вот ей и надоело.       Мия протестующе закачала головой и тоже повернулась к нему.       — Ты человек искусства, талантливый актер и прекрасный музыкант! Она должна была понимать это и ценить, когда была с тобой!       Ее и без того тонкий голос почти сорвался. Несколько прядей русых волос, мокрых от снега, упали на лицо. Флавьен продолжал смотреть на нее, а она снова сконфуженно опустила голову. Тогда он взял и за подбородок поднял ее лицо вверх так, чтобы видеть глаза, а другой рукой убрал в сторону ее волосы. Она невольно посмотрела на него. Его взгляд изменился. Он как будто потеплел, что-то оттаяло в сердце этого непробиваемого мужчины. Не опуская рук, он гладил ее по волосам, обнимал за шею. От этих прикосновений девушка уже почти потеряла ощущение реальности, когда Флавьен вновь заговорил:       — Мия, — выдохнул он ее имя. – Я знаю, как хорошо ты ко мне относишься, но пока не могу ответить тебе тем же. Говорят, время лечит. А если так, то настанет день, когда у нас с тобой все будет по-другому. Я тебе обещаю.       От его слов на глаза девушки навернулись слезы. Но он не увидел их, потому что прижал ее к себе, обнимая и говоря еще какие-то слова. Но это уже было не важно. Самое главное обещание она получила. А ждать Мия была готова сколько угодно. Это она умела, как никто другой. Слегка затянувшееся и не похожее на дружеское объятие прервал крик Тесеи:       — Ребята, поехали скорее!       Она помахала им с дороги, где наконец остановилось такси, и Мануэль о чем-то договаривался с водителем. Неохотно расцепив руки, Флавьен и Мия направились туда. Флавьен сел впереди, а остальные разместились сзади. Тесея, сидя у окна, положила голову на плечо Мануэлю. Она вообще беспрестанно прижималась к нему, стараясь наверстать упущенное за день время. В театре никто, кроме ближайших друзей, не знал об их связи. Поэтому приходилось сдерживать свои чувства, сполна отдаваясь им лишь ночью. Мануэль был совсем не против ее желания быть к нему как можно ближе, хотя сам и не проявлял такого же рвения. Но Тесея и не требовала больше, чем имела.       Она долго смотрела на Флавьена, который неподвижно сидел впереди нее. Его лицо ничего не выражало. Ей стало жаль его. Она понимала, как трудно ему приходится, чтобы сохранить эту маску безразличия. Подумав о чем-то, она повернулась к Мануэлю и зашептала ему на ухо. В машине громко играла музыка, и можно было не бояться быть услышанными.       — Не могу смотреть на Флавьена. Сердце кровью обливается.       — Да, — кивнул Мануэль и тоже зашептал в ответ. – Я могу представить, какого ему сейчас, что бы чувствовал я в подобной ситуации.       Тесея снова задумалась, но потом все же спросила:       — Как ты думаешь, твоя итальянка… — она сделала паузу, боясь продолжить, но Мануэль ближе подвинулся к ней, призывая говорить. – Она может так же уйти от тебя? Она ведь уже уехала, оставив тебя в Париже. Что ей помешает пойти еще дальше?       Мануэль усмехнулся и посмотрел на свою подругу.       — Я уже говорил тебе, что у нас с ней очень давние и тесные отношения. Это как зависимость. Мы с ней почти родные. Мы можем жить в разных городах, в разных странах, общаться с другими людьми. Но мы оба знаем, что настанет день, и мы снова будем вместе. Мы никогда не расстаемся по-настоящему, потому что попросту не сможем друг без друга. Я говорю все это тебе, потому что ты мне действительно очень нравишься. Я не хочу обманывать тебя ложными надеждами. В один прекрасный день, когда мюзикл закончится, я вернусь в Италию и снова буду с ней.       Совсем не обрадованная тем, что слышала уже не в первый раз, Тесея не подала вида и только улыбнулась своей хитрой и такой соблазнительной улыбкой:       — Можешь ехать куда угодно, но сейчас ты со мной, — она подалась вперед, и он с нетерпением ответил ей тем же, прижавшись губами к ее лицу.       До конца мюзикла было еще полтора года. За это время все могло сотни раз измениться. Все было в руках судьбы, удачи и их самих.       

***

             Несмотря на зимнюю прохладу, царившую в комнате последнее время, этим утром мне было нестерпимо жарко. Может быть, причиной стало выпитое вчера вино, или же то, что сегодня предстоял первый в году рабочий день. Две недели рождественских каникул пролетели в один миг, и сегодня снова нужно было идти в театр в полной боевой готовности.       Не в состоянии больше терпеть духоту, я вскочила и, подойдя к окну, открыла его. Порыв свежего морозного ветра принёс облегчение, а шум с улицы помог окончательно проснуться. Краем глаза я посмотрела на пачку сигарет и пепельницу, которые стояли на подоконнике со вчерашнего дня. Знала же, что стоит мне раз попробовать, и снова начну курить, но всё равно дала слабину.       Вечер накануне ознаменовался приходом Илены. За вкусным ужином, бутылкой вина и пачкой сигарет подруга рассказала, как прекрасно провела десять выходных дней в компании Флавьена: за городом они якобы катались на лыжах. Я не была уверена в искренности её восторженных чувств, точно зная, как ещё со школьных пор Илена ненавидит лыжи. Но, соскучившись по ней за эти дни, охотно слушала любые истории.       В эти праздники меня вообще не баловали вниманием. Я проводила время одна или в компании приятелей из труппы. Однажды встретилась с друзьями по колледжу, которых не видела несколько лет. В остальное время я пребывала в счастливом безделье, не думая о Москве и проблемах личного характера.       Но сегодня я немного нервничала. Даже, наверное, больше, чем немного. Сегодня предстояло встретиться с Мануэлем впервые после поездки в Москву, сразу по возвращении из которой он улетел домой в Италию. По его словам, он хотел побыть с родными, но я подозревала, что дело было не только в них. Наверняка он надеялся разобраться и в своей личной жизни, которая никак не ладилась последнее время. Я так и не поговорила с ним, а теперь уже не знала, стоит ли. Если в Италии все разрешилось благополучно, то мои слова уже не имеют значения. Если же все закончилось плохо… Тогда я тем более не знала, как себя вести.       — Соберись, тряпка, — приказала я себе и, бросив очередной взгляд на сигареты, пошла одеваться.       Через пару часов я уже поднималась по лестнице служебного входа театра, не испытывая абсолютно никакого радостного предвкушения. Голова продолжала болеть, и даже свежий воздух не справлялся со своей спасательной миссией. Дальше стало еще хуже. Как только я вошла в здание, ко мне тут же подбежала Ксения. Вероятно, за каникулы она соскучилась и поэтому ждала меня. С ней мы тоже не виделись все это время. Девушка ездила домой, и сейчас была искренне рада встречи. Я тоже была бы счастлива, если б ни ее звонкий голос, который тут же начал выдавать мне горы информации. Как же Ксения любила посплетничать. Ничто и никогда не могло заставить ее не делать этого. И сейчас она без умолку вещала обо всем, что случилось с ней за эти две недели. Сначала я не понимала ничего. Но странное дело. Чем больше она говорила, тем яснее становилась картина.       — Кстати, Мануэль вернулся, — продолжала она, понизив голос. – Представляешь, он расстался со своей итальянкой. Все только об этом и говорят. Они же столько лет были вместе! Он, наверное, переживает... Все в труппе за него волнуются.       Мы шли по коридору, у одного из окон которого, счастливо улыбаясь, стояла Тесея. Она оживленно болтала по телефону и даже не обратила на нас внимания.       — А она чему радуется? – недовольно спросила я.       Ненавижу счастливые лица, когда сама не высплюсь. Да и Тесея не внушала мне радости ни в каком ее настроении. Кроме того, Ксения сказала, что все переживают за Мануэля. Так что ж тогда эта плясунья такая довольная? Нет, мне срочно стоило выпить таблетку от головы, пока не убила кого-нибудь.       — Она, наверное, надеется утешить его в своих объятиях, — неоднозначно протянула Ксюша и хмыкнула.       — А что, уже приходилось утешать? – спросила я, открывая дверь гримерки.       — Не думаю, — девушка пожала плечами. – Вроде как, ее чувства так и остались безответными. Хотя я не близко с ней общаюсь. Она подруга Мии. А Мануэля тоже не поймешь. Да и кто их вообще разберет, этих итальянцев.       Приняв таблетку, уже скоро я почувствовала, как пульсация в голове стихает. Еще через несколько минут я смогла адекватно мыслить. В первую очередь было однозначно решено больше не курить. Хотя бы из уважения к своему голосу нужно было бросить. Наравне с этим я подумала, что не плохо бы перестать и пить. Хотя в этом я была уверена куда меньше, особенно зная моих частенько выпивающих друзей.       Стоило подумать о друзьях, как перед глазами возник образ Мануэля. Мне было и любопытно, и боязно узнать, что именно произошло с ним в Италии. Если он больше не вместе с красавицей-моделью, этому должны быть серьезные причины. Вспомнив, из-за чего они последний раз поссорились, стало очевидно, что быть в какой-то мере виноватой в их разлуке я не хотела. Это было понятно. Странно было другое. Все эти дни я особенно не задумывалась об отсутствии Либерте рядом со мной. И только сейчас, интуитивно ощущая его где-то рядом, поняла, как соскучилась. Его голос, его улыбка, его глаза – как же мне не доставало этого долгими зимними вечерами.       Как всегда в начале новой трудовой недели Дейв собрал всех, дабы рассказать какие-нибудь новости. Услышав его голос в коридоре, приглашающий участников мюзикла пройти на сцену, я вместе с другими девушками вышла из гримерки. Сделав пару шагов, я увидела, как дверь в другом конце коридора открылась, и из нее вышел Флавьен, а следом и Мануэль. Бросив равнодушный взгляд в нашу сторону, Мануэль кивнул и повернулся к Морану, продолжая что-то говорить. Странная смесь чувств из облегчения и разочарования разом овладели мной. С одной стороны, радуясь, что разговор откладывался, с другой я была задета его откровенным безразличием. Покачав головой и подумав, что все мужчины одинаковые бесчувственные чурбаны, я пошла на сцену.       Встав так, чтобы не видеть Либерте, я не мигая уставилась на Дейва. Тот сказал пару слов о закончившемся отдыхе и сразу перешел к сути:       — Ребята, новости не сильно радостные. Дайна перегуляла, видимо, в праздники и простыла, — он вздохнул, а я огляделась, только теперь заметив, кого среди нас не хватает. – Так что она взяла больничный, потому что петь пока не может. А это значит, что в ее отсутствие Констанс будет играть Талья.       — Я? — совсем не готовая услышать такую новость, я не смогла ответить ничего более вразумительного.       — Кто ж, если не ты, — удивился Дейв. – Тебя что-то смущает?       — Да нет, — я пожала плечами и вспомнила единственную вещь, которая действительно вызывала у меня опасения. – Мне все еще не привезли обувь.       — Ой, прости, Талья, — услышала я сбоку голос Мии. – Не успела тебе сказать. Сегодня была у костюмеров. Тебя как раз просили зайти, померить туфли.       — Вот и отлично! – обрадовался Дейв. – Сейчас идешь за туфлями и на репетиции как раз их опробуешь! И еще, сегодня у нас будет присутствовать Альфред. Так что, ребята, поем и танцуем, как последний раз! Да и после праздников не мешало бы всем размяться.       Повернувшись вокруг себя на одной ноге, режиссер махнул рукой в знак окончания разговора и, напевая под нос какую-то песенку, спустился в зрительный зал. Проводив его взглядом, я не спеша пошла к двери, намереваясь прямо сейчас забрать из костюмерной свою обувь. Проходя мимо Мануэля, я даже не обернулась, хотя внутри меня все сжалось, почувствовав его пронзительный взгляд.       Через полчаса я сидела в гримерке и, сняв свои удобные сапожки, втискивала ноги в блестящие беленькие туфли Констанс. Ощущение, что я заковала себя в кандалы, не покидало, но я подумала о достоинствах натуральной кожи и быстрой разноске подобной обуви. Передвигаться от этого было не легче. Видимо, день все же не задался с утра. Обнадеживало лишь то, что туфли привезли не в день спектакля, и сейчас мне не мешало ходить пышное платье, которое придется надеть завтра.       Сделав пару шагов, я почувствовала себя увереннее. Обувь была действительно удобной. Уповая, что все пройдет гладко, я вышла из гримерной и пошла на сцену, где как раз собирались артисты. Альфред уже приехал, а это означало, что скоро можно начинать. В ожидании все топтались без дела. У одной из кулис я увидела Мануэля. Вокруг него, как змея, вилась Тесея. Я остановилась, точно вкопанная, не в силах отвести взгляд от этой парочки, гадая, насколько права была Ксения. По всему выходило, что на счет Тесеи она не заблуждалась. А вот насколько все это нравилось Либерте, я понять не успела. Увидев меня, он отодвинул с пути Тесею, тут же недовольно нахмурившуюся, и подошел.       — Ну что, ты готова? – спросил он тоном, каким спрашивал перед каждым спектаклем или репетицией, как будто мы ни на день не расставались.       Я кивнула, становясь вдруг неожиданно счастливой. На его лице мелькнула улыбка, но тут же он снова сделался серьезным, с головой уходя в роль. Внимательно глядя на него, я заметила, как он на глазах преобразился. Его взгляд стал иным, манеры, жесты, даже голос, все изменилось, входя в образ великого композитора. Даже на репетиции он не мог работать вполсилы.       — Все готовы? Поехали! – послышался голос Дейва из зала.       Репетиция началась. Стоя за кулисами в ожидании своего выхода, я наблюдала за Мануэлем. Невозможно было не любоваться его исполнением. Всё в нём – от кончиков пальцев до прядей светлых волос – было прекрасно и так правдиво, что заставляло верить в искренность его игры. Я не могла не восхищаться грацией его движений. Легкой поступью он перемещался по сцене, почти не касаясь ее. Его голос был то нежен, то вдруг становился твердым и отчужденным. Глаза блестели, когда его красивые мужественные руки обнимали одну из танцовщиц, вьющихся вокруг. Мне никогда не приходилось оказываться на их месте, и тут я неожиданно представила себя там, на сцене рядом с Мануэлем. Представила, как его сильные руки ложатся на талию и обнимают меня, совсем как на балконе той злополучной ночью. Дыхание перехватило, и я почувствовала, как дрожь прошла сквозь пальцы. Готовая порвать на части всех девиц вокруг Либерте, я снова устремила взор на сцену. Глаза горели лютой ненавистью ко всем существам женского пола, когда-либо касавшимся Мануэля. Но вдруг он повернулся, и наши взгляды встретились. Отпустив девушку, которой оказалась Ксения, он посмотрел прямо на меня. Казалось, мир вокруг нас замер. Сама не до конца понимая еще, что происходит, я улыбнулась ему самой нежной улыбкой. Его глаза ответили, засияв тысячами огней. Я готова была смотреть в эти глаза вечно, но он уже отвернулся, продолжая петь.       — Сестренка, наш выход, — прервала мои мысли подошедшая Мариэла.       Я с опаской посмотрела на нее, боясь, что мои глаза выдадут весь спектр пережитых за последние пару минут чувств. Но ни Мариэла, никто другой не заметили ничего странного в моем поведении. Кроме Мануэля. Я была уверена, что, зная меня достаточно хорошо, по взгляду он мог понять многое.       Находясь под впечатлением от его мастерства, я настолько сама вошла в образ, что уже не знала, где заканчивается реальность и начинается вымысел. Все слилось для меня еще и потому, что я впервые играла свою роль без костюма и грима. Находясь в своих настоящих обличиях, мы плакали, смеялись, ревновали и любили. Сердцем проживая все эти моменты, я видела, что и Мануэль чувствовал так же. Наш дуэт был настолько гармоничен, что я уже не представляла, как вместо него здесь мог стоять Нико. Только Мануэль. Никого больше не видела я в роли Моцарта и в качестве своего партнера. Так искренне я еще никогда не отдавалась чувствам своей героини. Так искренне мне еще ни разу не отвечал мой партнер.       Находясь на сцене, я не могла ни знать, ни видеть, как Альфред наклонился к Дейву и тихо спросил:       — Я один это вижу, или ты тоже заметил?       Пораженный до глубины души режиссер медленно кивнул, выражая согласие.       — Я не ошибся, — бормотал он. – Я знал, что из них выйдет отличный дует.       — Дуэт? – продюсер поднял бровь и хитро улыбнулся. – Думаешь, здесь дело только в этом?       Дейв не ответил, продолжая восторженно следить за происходящим на сцене. После репетиции он подошел ко мне. Режиссер говорил что-то о таланте и о том, что он не оставил равнодушным даже черствого Альфреда. Потом начал нахваливать Мануэля, стоявшего неподалеку. Но я не слышала ничего вокруг. Я смотрела в глаза Либерте, которые сразу, как только стихла музыка, стали вновь холодно безразличными ко всем вокруг, включая меня. Он не подошел и не предложил проводить, как всегда делал раньше. Вместо этого в компании Флавьена и еще пары человек, среди которых я увидела и черноволосую голову Тесеи, он прошел мимо, кивнув Дейву, и скрылся за кулисами. Я хотела броситься за ним, схватить за руку и заставить объяснить, что происходит. Я столько могла бы сказать ему, но не было никакой возможности. Дослушав режиссера, я медленно поплелась со сцены. Было грустно и обидно. Но ничто не шло в сравнение с тем, как было физически больно. Ноги в новых туфлях требовали свободы. Они гудели, ныли и практически отказывались передвигаться.       Кое-как дотащив себя, я села на стул и посмотрела на свое отражение в зеркале. В гримерной никого не осталось. Все очень быстро похватали одежду и умчались. Наверное, дух праздника нельзя было так скоро вывести из организма, и актеры поспешили домой, дабы еще хоть на вечер ощутить вкус уходящего веселья. Я смотрела на себя и не узнавала. За последние полтора месяца я как будто стала старше. Неужели глупенькая любимица своих родителей повзрослела, превратившись наконец в самостоятельную личность, которая чего-то стоит? Или это только освещение делало свое дело, я не знала. Вздохнув, я протянула руку и аккуратно сняла туфли. От пронзившей боли на глаза навернулись слезы. Все произошло, как всегда. Новые туфли стерли ноги. Кинув ненавистную обувь под стул, краем глаза я успела заметить, что на белой подкладке остались следы крови. Стараясь не задумываться о нанесенном ущербе здоровью, я взяла сапоги и, кривясь от боли, сунула в них разболевшиеся еще сильнее ноги.       — Да что ж за день такой сегодня!       Ненавидя себя за слабость, я встала и неуверенно сделала шаг в сторону двери. Жгучая боль не заставила себя долго ждать. Вскрикнув и сморщившись, я рухнула обратно на стул, по пути задев рукой какие-то баночки, которые с жутким грохотом посыпались на пол. Кажется, это были средства для укладки. Глядя на разбросанные вокруг флаконы, не в силах терпеть боль и понимая, что нет сил встать и дойти до дома, я уже готова была расплакаться. Но вдруг дверь медленно отворилась. На пороге стоял Мануэль.       — Я проходил мимо и услышал шум, — объяснил он и вошел. – С тобой все в порядке?       Наверное, я выглядела весьма странно, потому что по мере того, как он смотрел на меня, лицо его становилось все сосредоточеннее.       — Все нормально, — как можно спокойнее ответила я, хотя глаза были на мокром месте, а голос готовился вот-вот сорваться. – Я уронила лак.       Смерив меня недоверчивым и от этого еще более холодным взглядом, Мануэль наклонился, чтобы поднять с пола флакон. Случайно его взгляд скользнул по туфлям, валяющимся под стулом. Ему хватило секунды, чтобы понять, что же случилось. Он выпрямился и поставил лак на место.       – Идти можешь?       Он протянул руку, и я встала, опираясь на нее. От новой внезапно накатившей волны боли захотелось поджать обе ноги. Застонав, я потеряла равновесие и, наверное, упала бы, но Мануэль подхватил меня. Безвольно повиснув в его руках, от обиды на весь мир и на саму себя я заплакала.       — Перестань, все пройдет, — продолжая одной рукой придерживать меня, другой он взял куртку и как маленького нерадивого ребенка одел, уговаривая не расстраиваться.       От ноток жалости, сквозивших в его голосе, стало еще хуже. Что ж я за нелюдь такой, что не могу вызвать у мужчины никаких чувств, кроме сострадания. Я продолжала мысленно корить себя в то время, как Мануэль положил мою руку себе за спину, а своей крепко обнял и прижал меня так, что я почти перестала касаться пола.       — Держись крепче, — посоветовал он, и мы не торопясь поплелись к выходу из театра.       От того, с какой легкостью Мануэль пришел на помощь, и как близко сейчас находился, почти таща меня на себе, вдруг стало странно весело. Произошедшее больше не казалось таким уж страшным кошмаром, как еще несколько минут назад. И все же я боялась посмотреть на своего спасителя, зная, что вероятно опять наткнусь на непробиваемую ледяную глыбу его взгляда.       Примерно представляя, что ожидало нас у дверей театра, я натянула на голову капюшон почти до самых глаз и повернула голову, спрятав лицо в меховом воротнике куртки Мануэля. Мои опасения оправдались. Не успели мы показаться на улице, как вокруг собралась толпа поклонниц. Видимо, они были сбиты с толку явлением своего кумира, волочившего на себе какое-то тело, почти не подающее признаков жизни. Пользуясь смятением в толпе, он остановился и наиграно серьезным тоном произнес:       — Девушки, дайте пройти! Одной нашей актрисе стало плохо, и она не может сама передвигаться.       Я мысленно благодарила Либерте, что он не сказал об истинной причине моей недееспособности. Тем временем, ноги, которые жили сейчас какой-то отдельной жизнью, ведомые Мануэлем, неуверенно потопали по дороге. Мы медленно пошли вперед. Но отойти нам не дали.       — Мануэль! Мануэль! Ты не можешь уйти! – послышался с каждым словом всё приближающийся до ужаса знакомый голосок фанатки-художницы. – Ты должен это увидеть!       С этими словами она буквально налетела на нас, чуть не сбив с ног. Мануэль невольно ослабил объятия, отпустив меня. Всем своим весом, да еще так неожиданно встав на больные мозоли, я взвыла. Девушка, казалось, не обращала на меня внимания, продолжая трещать:       — Я рисовала всю ночь! Я потратила три синих карандаша! Получилось куда лучше предыдущего! Она размахивала листом бумаги перед Мануэлем, который одной рукой все еще пытался удержать меня, а другой поймать рисунок, чтобы как можно скорее сбежать отсюда. Природная вежливость и любовь к прекрасному, как к полу, так и искусству, не позволяли ему в грубой форме отделаться от художницы. Я же тем временем загибалась от боли и нисколько не смущаясь толпы француженок, которые мало что понимали, сыпала во все стороны отборными русскими ругательствами.       — Спасибо, это прекрасно! Правда! – ответил Мануэль.       Поймав наконец рисунок, снова сгреб меня в охапку и спросил:       – Как ты? Совсем плохо?       — Ничего, — морщась, я глянула на рисунок, с которого мне улыбался синюшный Мануэль, похожий на персонажа фильма "Аватар", только без хвоста.       Понимая, что смеяться нельзя, но не имея никаких моральных сил сдерживаться, я издала что-то вроде всхлипа и обвисла на Мануэле, уткнувшись лицом ему в плечо.       -Что? Что? Тебе больно? — всполошился он и обхватил меня обеими руками за плечи, причем чертов портрет со своей радостной синелицей улыбкой оказался прямо перед моим носом, заставив невольно отшатнуться. Резкое движение болью отдалось в ногах, отчего я, зашипев сквозь зубы, скорчила гримасу. Бедная художница с ужасом наблюдала за моими манипуляциями, явно воображая себе, что ее искусство напугало меня до полусмерти. Мне одновременно стало жалко ее, стыдно за себя и смешно пуще прежнего. Собрав всю свою волю в кулак, удерживая рвущийся смех и чувствуя, что еще немного, и мы с портретом Мануэля сровняемся в цвете, я как можно любезнее выдавила из себя:       — Красиво, это действительно красиво! Восхитительный портрет!       Наверное, с моим голосом все-таки было что-то не так, потому что юное дарование лишь кивнула и поплелась обратно к толпе поклонниц позади нас. Мне вдруг стало очень интересно, много ли людей наблюдало сейчас этот театр абсурда, и любопытство взяло верх. Я медленно повернула голову, подняла глаза и тут же уперлась взглядом в знакомую девушку из кафе. Ту самую, что месяц назад брала у меня автограф. Видимо, и она меня не забыла. Секунды хватило ей, чтобы узнать, кому же так усердно помогал всеми обожаемый Либерте.       — Так это ж Талья Полянская, дублер Констанс! – крикнула она, а я поспешно отвернулась.       — Талья! Как же так? – послышались со всех сторон голоса. – Но она же завтра должна играть! Кто же будет?       — Не волнуйтесь, завтра все будет хорошо! – крикнул им Мануэль и обратился ко мне. – По-моему пора делать отсюда ноги.       Я неуверенно кивнула, прикидывая, насколько быстро могу сейчас делать эти самые ноги. Он усмехнулся, понимая, о чем я думаю, а в следующую секунду уже держал меня на руках.       — Что ты делаешь? Поставь меня, где взял, — попыталась протестовать я, представив, как окончательно глупо выглядит эта картина со стороны.       — Ты же не можешь сама идти быстро? – снова усмехнулся Либерте, чем вызвал еще больше моего негодования. – Сиди уж.       Понимая, что он прав, и что сама даже босиком доберусь до дома только к рассвету, я снова спряталась от внешнего мира под капюшоном своей куртки.       — Тебе не тяжело? – на всякий случай спросила я.       — Если упадем, то вместе, — как-то двусмысленно ответил Мануэль, делая первый шаг.       Я незаметно смотрела на толпу теперь еще более удивленных девушек, так и оставшихся стоять у театра, пока мы не завернули за угол. Хмыкнув, я крепко обняла за шею Мануэля. Идти было совсем близко. От театра отель отделяло всего одно здание. На нас поглядывали прохожие, но мне было все равно. Прижавшись к Мануэлю, я ловила каждый миг.       Зима наконец окончательно вступила в свои права, и в Париже шел снег. Тихо падая на мостовую, он не таял, а ложился ровным слоем, укрывая землю. Несколько снежинок упали на волосы Мануэля и сверкали точно маленькие звездочки. Вдыхая парфюм, смешанный с ароматом его тела, я не хотела, чтобы эти минуты прошли. Сейчас для меня не осталось ничего в этом мире, кроме ощущения его крепко обнимавших рук и снежинок, таящих на ресницах. Я закрыла глаза, отдаваясь захлестнувшим сознание чувствам и пытаясь быть откровенной с самой собой. Я не хотела, чтобы он отпускал меня. Больше того. Я бы отдала все на свете, чтобы он не только обнимал меня, но и зашел гораздо дальше. Отдавшись воле своих фантазий, я не заметила, что рукой глажу его по жестким волосам.       Мануэль кашлянул, возвращая меня к реальности. Поспешно отдернув руку, я увидела, что мы подошли к подъезду. Чтобы открыть дверь, он опустил меня на землю. Тут же боль снова дала о себе знать. Я сморщилась. Суровая действительность окончательно развеяла приятные иллюзии. Увидев мою неподдельною гримасу, Мануэль снова взял меня на руки.       В тишине и полумраке стоя в ожидании лифта, мне стало совсем не по себе. Капюшон больше не скрывал моего лица, и я краем глаза наблюдала за Мануэлем. Он, казалось, являл собой само спокойствие. Ни один мускул не дрогнул на лице, а взгляд оставался все таким же отрешенным. Физически ощущая неловкость от молчания, так несвойственного его обычному поведению, я снова мысленно корила себя. Лишь когда мы добрались до моей комнаты, и Мануэль опустил меня на кровать, присев рядом, я перевела дух. Он был удивительно заботлив и помог мне раздеться. Сняв сапоги, я почувствовала неслыханное облегчение.       — Хочешь чего-нибудь? – спросил Мануэль, сочувственно глядя на меня.       — Нет, если только утопиться.       Я поморщилась не столько от боли, сколько от ненавистного тона курицы-наседки, каким говорил Мануэль. Совсем не такие ноты в его голосе мне хотелось бы слышать. И потом я все еще чувствовала себя неловко. Дабы хоть немного прийти в себя, я решила отправиться в ванную.       — Пойду приму душ, — сказала я, собираясь с духом, чтобы встать.       — Сама справишься или помочь?       — Босиком дойду, — поспешно ответила я.       — Хорошо. Я пока принесу лекарство, — он опять усмехнулся. – Надо ж тебя до завтра вылечить.       От его взгляда меня бросило в жар, и я насколько смогла быстро скрылась в ванной. Стоя под прохладными струями воды, я не думала ни о стертых в кровь ногах, ни о завтрашнем спектакле. Я пыталась понять, что случилось со мной за последние несколько часов. Находясь рядом с Мануэлем, я теряла контроль над своим телом и разумом. Что делали со мной его глаза, голос, и почему я не испытывала этого раньше? Или же все-таки это началось не сегодня? А может быть, просто я уже слишком давно была одна, и весь мой организм противился одиночеству? Очень много вопросов, ни на один из которых я не могла бы дать точный ответ. Выключив воду и надев длинный махровый халат, я вышла из ванной.       Казалось, меня не было совсем недолго, а Мануэль успел сходить в магазин, принести какой-то еды из кафе напротив и даже поставить на маленький журнальный столик. Не привыкшая видеть готовившего есть мужчину, я с удивлением наблюдала за ним. Мой муж не баловал меня кулинарными способностями, да и вообще мне не встречались мужчины, способные накормить не только себя, но и девушку.       — Садись, — махнул Мануэль в сторону скромного ужина. – Это, конечно, не деликатес, но сходить ты все равно никуда не в состоянии.       — Спасибо тебе, хотя и не стоило беспокоиться, — ответила я, опускаясь на стул, и тут же добавила. – А это что?       На столе стояла бутылка водки. Самой настоящей российской водки. Не веря своим глазам, я уставилась на Мануэля, который сел напротив.       — Это мне подарили поклонницы из России. Не думаю, что ты не знаешь, что это.       В его голосе звучала неприкрытая ирония, но я не хотела сдаваться.       — Вообще-то я больше не пью и не курю, — с вызовом бросила я.       — А я заметил, — он кивнул и посмотрел на подоконник, где стояла полная окурков пепельница, после чего перевел многозначительный взгляд на недопитую бутылку вина под столом, которую я еще не успела выбросить. – Это лекарство. Выпей, тебе надо расслабиться и выспаться. А то ты сегодня какая-то напряженная.       С этими словами он открыл бутылку и налил нам обоим. Подняв кружку, потому что иной посуды у меня не было, он произнес:       — За Россию и тех, кто нас там любит.       Выпив, я почти сразу ощутила, как в желудке стало тепло, и все тело постепенно начало расслабляться. Поев, я почувствовала себя просто замечательно. Теперь можно было и поговорить.       — Я думаю, как завтра все пройдет. Эти туфли... все так некстати.       — Не волнуйся, — ответил Мануэль, и я с ужасом увидела, что он снова наполнил чашки. – Если уж Альфреду понравилось, то зрители будут в восторге. Поверь, нашему продюсеру тяжело угодить, а сегодня он явно был доволен. А ноги намажь мазью, которую я принес. Она отлично помогает. За тебя!       Мы снова выпили. Я смотрела на Мануэля и не понимала, зачем он возится со мной. Но то ли от водки, то ли от каких-то иных чувств мне вдруг очень захотелось поблагодарить его и рассказать, что я чувствовала все эти дни, спросить, что с ним случилось в Италии.       — Мануэль, — тихо позвала я, и он поднял на меня бездонные темные глаза. — Спасибо. Ты даже не представляешь, как я благодарна тебе.       Он махнул рукой и хотел что-то сказать, но я не дала ему.       — Нет, послушай меня, пожалуйста. Я узнала, что у тебя что-то не сложилось с девушкой в Италии, что вы расстались. После всего, что ты рассказал мне тогда в Москве, я все думаю об этом и чувствую себя виноватой…       — Талья, ты ни в чем не виновата, — он все же перебил меня и встал.       Испугавшись, что он уйдет так и не дослушав, я вскочила и схватила его за руку. Теперь он снова смотрел на меня. Кажется, в глазах его мелькнуло удивление.       — Подожди, я хотела сказать тебе...       Звонок телефона прервал меня на полуслове. Выругавшись, я тем не менее не двинулась с места. Момент ускользал, но я никак не хотела отпускать его, понимая, что второй раз не решусь заговорить об этом.       Телефон продолжал звонить.       — Ответь, вдруг что-то важное, — медленно произнес Мануэль и убрал руку.       Я смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Его лицо, еще минуту назад такое доброе и родное, вдруг снова стало равнодушной маской.       — Мануэль, что не так?.. – слова застыли на языке.       На какое-то мгновение мне показалось, что его глаза потеплели.       — Все чертовски так, — он поднял руку и кончиками пальцев коснулся моей щеки, но почти сразу отдернул их и, взяв телефон, протянул мне. – И все-таки ответь.       Понимая, что спорить бесполезно, я сняла трубку.       — Алло, — выдохнула я, не сводя глаз со стоящего рядом мужчины.       Разговор длился меньше минуты. Все это время он пристально наблюдал за мной. Когда я положила трубку, мое лицо выражало крайнюю степень удивления.       — Что случилось? – спросил он.       — В общем ничего, — я пожала плечами. – Звонили с ресепшн. Мне пришло письмо, надо забрать. Только странно это. Кто бы мог написать мне письмо…       — Я принесу.       И не успела я возразить, как он уже хлопнул дверью, выйдя из комнаты. Нехорошие мысли начали закрадываться в голову. Я знала лишь одного человека, у которого был повод слать мне письма. И судя по всему, как раз уже пора было этому случиться. Прошло совсем немного времени, когда вернулся Мануэль. В руке у него был большой толстый конверт. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, от кого это письмо. Мои догадки подтвердились. На конверте красовался московский адрес моего адвоката. Документы о разводе. Я медленно подняла глаза. Мануэль вопросительно смотрел, ожидая ответа.       — Это от Андрея. Когда мы были в Москве, он говорил, что пришлет мне подписать бумаги на развод.       Помолчав, как будто обдумывая что-то, Либерте отступил на шаг.       — Ты, наверное, хочешь побыть одна, пока будешь читать это? Что ж, не буду мешать. Спокойной ночи.       Даже не представляя, насколько не прав, он ушел. Я хотела остановить его, попросить остаться, но не смогла. От неприкрытой злобы, звучащей в его голосе, мне стало не по себе. Я так и сидела, точно статуя, глядя в пустоту своей комнаты. Я снова осталась одна. Такое привычное состояние.       Чтобы хоть чем-то отвлечься, я убрала со стола. Потом переоделась, намазала больные ноги, выключила свет и легла в кровать. Я вертела в руках злополучный конверт. Ненавидя Андрея и проклиная себя за то, что когда-то связалась с ним, я бросила письмо в тумбочку, так и не распечатав. Не желая больше ни о чем думать, я закрыла глаза.       На следующий день я ковыляла на работу, немного прихрамывая. Из обуви мне было удобно только в кроссовках. И если не считать, что на улице за ночь намело снега, и теперь я шла по нему, замерзая, точно в домашних тапочках, то все было вполне сносно. Нестандартные методы лечения Мануэля принесли хорошие плоды. От водки я уснула как убитая, ни о чем не думая. А мазь действительно способствовала скорейшему заживлению. Будучи ему весьма признательна за помощь, я снова не знала, как мне вести себя с ним. Его поведение вчера вечером было настолько непредсказуемым и противоречивым, что вгоняло меня в ступор всякий раз, как я начинала думать о нем. В итоге я решила действовать по обстоятельствам.       А обстоятельства складывались так, что когда я уже сидела перед зеркалом, отдавшись в руки гримеру, ко мне подошел Дейв. Оказалось, Мануэль рассказал ему о моей проблеме, и режиссер разрешил мне выступать в танцевальных балетках — со сцены незаметно, а мне будет удобно. Это была хорошая новость, хотя я и удивилась заботе, которую продолжал проявлять Мануэль. Но окончательно в тупик меня поставил Флавьен.       Перед самым началом спектакля он подошел ко мне и без предисловий спросил.       — Что ты сделала с Либерте?       Я слегка опешила, но взяла себя в руки и почти спокойно переспросила.       — Прости, что?       — Да то, Талья, — он всплеснул руками. – Мануэль весь день какой-то странный. То молчит, то на всех огрызается без причины. Спрашиваю, что случилось, молчит. Может, ты мне объяснишь?       — А я могу? – искренне недоумевала я. – Это он, наверное, после поездки в Италию таким стал.       — Это он, наверное, провел вечер с тобой! – копируя мою интонацию, ответил Моран. – Днем он был вполне адекватен, пока я не оставил его перед дверью твоей гримерной! Скажи мне, что ты такое ему говоришь, если каждый раз, побыв с тобой наедине, он потом сам не свой?       Я смотрела в глаза Флавьена, полные непонимания и волнения за друга, но не могла ответить ничего вразумительного. Не говорить же ему, в каком замешательстве нахожусь сама со вчерашнего дня.       — Прости, я не знаю, что тебе сказать…       — Зато я знаю, что ты должна сказать ему, — он сделал акцент на последнем слове. – Я знаю, что произошло в Москве, и, поверь, если тебе все же дороги отношения с Мануэлем, ты должна быть с ним откровенна. Скажи ему все, что чувствуешь. Он очень этого ждет.       — Я так не думаю.       С этими словами я отвернулась и пошла куда-то в сторону, не видя ничего перед собой. Флавьен позади меня выругался. Видимо, он ожидал иного исхода разговора. Хотелось сесть где-нибудь в уголке, чтобы никто меня не видел, и хорошо обо всем подумать. Но пышное платье не давало сделать этого, да и спектакль должен был вот-вот начаться. Тем не менее, заставить себя не думать я не могла. Вспоминая поведение Мануэля и сопоставляя его со словами Морана, начинало казаться, будто я действительно действовала на Либерте неадекватно. Этому было лишь два объяснения. Либо он меня ненавидит, либо наоборот, относится слишком хорошо. Первое сразу отпадало, ведь в таком случае он не стал бы помогать мне. Оставался второй вариант, в который я бы ни за что в жизни не поверила. Мне было куда проще думать, что Мануэль страдает по своей итальянской подружке.       Спектакль начался, как всегда, под бурные овации зала. Откуда-то донесся крик режиссера.       — Либерте, быстро на сцену!       Точно ураган, мимо пронесся Мануэль, чуть не сбив меня и бросив на ходу:       — Как ты?       — Нормально, — рассеянно глядя на него, ответила я.       — Мануэль! – Дейв уже почти рычал.       Моцарт выбежал на сцену как раз вовремя. В принципе, это была их вечная борьба, режиссера и актера. Дейв всегда боялся, что Мануэль, в конце концов, не успеет, а Мануэль, как специально, каждый раз летел на сцену, за считанные секунды до своего выхода. Ничто не могло изменить этой пагубной привычки. Оставалось лишь смириться, но режиссер не мог. Думая об этом, я стояла, как в забытьи, из которого вскоре меня вывел приятный голос Мариэлы.       — Талья, ты как? Готова?       Она улыбалась. Я рассеянно посмотрела на нее и кивнула. Почему-то взгляд прилип к ее неестественно длинным накладным ресницам, будто раньше я никогда их не замечала. С минуту я бездумно смотрела на нее, но ее голос снова вернул меня к реальности.       — У тебя все в порядке? Ты какая-то странная сегодня. И Мануэль сам не свой, — в голосе слышалось неподдельное беспокойство, и я в который раз укорила себя, что плохо подумала об этой девушке в первую нашу встречу. Воистину, первое впечатление обманчиво. Мариэла оказалась очень милой и открытой, если познакомиться с ней ближе. – Вчера что-то случилось? Слухи ходят, будто вас видели. Это не мое дело, но мне, правда, больно смотреть на вас. Если я могу помочь…       Я не дала ей договорить, потому что вникла, наконец, в истинный смысл слов.       — Слухи? – я вся напряглась, вспоминая вчерашнюю сцену у театра. – Какие слухи?       — Якобы, вчера одна из артисток подвернула ногу, а Мануэль очень сильно ей помог. Я не люблю обсуждать подобное, и мне все равно, что произошло вчера. Просто, поверь, — она понизила голос, хотя в шуме идущего мюзикла было почти ничего не слышно. – Не все в театре обрадовались подобным слухам.       Я невольно поежилась, примерно представляя, кого Мариэла имела в виду. Хотя и помимо театра меня обеспокоило происходящее. Очень не хотелось быть объектом пересудов, не имеющих под собой никаких оснований. Или почти никаких.       — Так, сестрёнка, нам пора!       Я посмотрела на Мариэлу, которая на ближайшие два часа становилась моей сестрой, и вслед за ней шагнула в свет софитов. Всё, что происходило потом, слилось для меня в единый поток чувств, слов и действий. Увидев Мануэля на сцене, такого прекрасного, родного и одновременно далекого, я поняла, что мне больше не нужно притворяться, изображая влюбленную девушку. Я больше не играла. Я так чувствовала, не представляя, как не понимала этого раньше. С первой нашей встречи мое сердце постепенно отдавалось этому мужчине, чтобы теперь взорваться бурей эмоций на сцене рядом с ним.       Но всё когда-нибудь заканчивается. С нескрываемой грустью я наблюдала финальную сцену, где в очередной раз Мануэль умирал за своего героя. Но вот и она подошла к концу. Снова овации, и занавес закрылся. Все участники мюзикла, выдохнув, устремились за кулисы, и когда через несколько мгновений занавес вновь открыли, на ярко освещенную сцену под звуки финальной песни артисты начали выходить на поклон. Сначала дружно выбежали, раскланиваясь, танцоры, после чего встали по сторонам у кулис. Следом на поклон вышли актеры второго плана. Собрав все положенные аплодисменты, они присоединились к дружному ряду танцоров, освобождая проход для исполнителей главных ролей. Под несмолкающую музыку на сцену вышла первая пара – всегда серьезный и сдержанный Мелар вел за руку улыбающуюся Мию, исполняя при этом первый куплет финальной песни. За ними вышли Флавьен и Мариэла, на черед которых пришелся второй куплет. Зрители в зале одинаково хорошо приветствовали всех актеров, но эту парочку принимали особенно тепло. И они щедро платили публике той же монетой, улыбаясь и успевая даже позировать на фотокамеры. Но вот и они отошли немного назад, отдавая свое место заключительной паре — мне и Мануэлю.       Под мелодичный проигрыш я ступила ему навстречу. Сердце бешено забилось, как только наши взгляды встретились. Сделав несколько шагов, он протянул руку, и я крепко сжала ее. Почувствовав мое волнение, он улыбнулся и легкой, но уверенной поступью, повел меня к краю сцены, навстречу зрителям. Увидев нас, зал встал, разразившись бурными аплодисментами. От волнения и огромной энергии зрительской любви, а может быть от слишком близкого присутствия Мануэля, сердце упало, на мгновение остановившись, но забилось с новой силой, все быстрее и быстрее. Все, что произошло потом, длилось всего несколько секунд, но мне показалось вечностью. Боковым зрением я увидела, или скорее почувствовала, какое-то движение и повернула голову. И в этот момент губы Мануэля коснулись моих. От неожиданности я заморгала, не понимая, что произошло. Но заметив его растерянный взор и застенчивую улыбку, поняла, что он хотел поцеловать меня в щеку, но я не вовремя повернулась к нему. Мне стало смешно, и я улыбнулась. Он ответил мне тем же, и я сильнее сжала его руку. Это и послужило толчком, потому что он снова припал к моим губам с самым настоящим поцелуем, нежным и страстным одновременно. Он длился лишь секунду, и вот Мануэль уже отступил на шаг.       Я как будто приросла к месту, от растерянности забыв, как двигаться. Сквозь пелену, застилавшую разум, я видела его глаза и губы, которые зашевелились, произнося какие-то слова. Запоздало я сообразила, что нужно допеть песню. Вернувшись с небес на землю, я с отставанием вступила, подпевая Мануэлю. Но этого никто не заметил. Вокруг нас уже стояла вся труппа, кланяясь в последний раз своим зрителям, которые ликовали, выкрикивая какие-то слова и имена, в которых, мне чудились Мануэль и Талиана.       Когда занавес опустился, еще долго не стихали голоса людей, покидающих зрительный зал. Я стояла, не понимая, что произошло. Мануэль, как только все закончилось, отпустил мою руку и куда-то исчез. Я пыталась разглядеть его в толпе, но это оказалось невозможно. Вокруг сновали артисты. Некоторые подходили и что-то говорили, хвалили и поздравляли. Я улыбалась, хоть и не до конца осознавала, к чему эти слова. Я хотела лишь одного – найти Мануэля. Среди прочих ко мне подскочил и Дейв. Сияя, он рассыпался в комплиментах и похвалах. Я кивнула и, увидев Мариэлу, которая махала мне рукой, подошла к ней.       — Талья, поздравляю, — улыбнулась она. – Вы с Либерте сегодня дали людям такое представление, про которое еще не скоро забудут.       — Не знаю, не знаю… — я поморщилась, вспомнив, как только что забыла слова финальной песни. – А где он кстати?       — Убежал переодеваться, а потом к поклонницам, наверное. Сегодня его там разорвут на части, это точно, — она засмеялась и продолжила. – Тебя, кстати, тоже захотят увидеть. Я бы советовала тебе сходить пообщаться с почтенной публикой.       — Нет, не могу, — покачала я головой, сомневаясь, что это необходимо. – Да и не на своем я месте. Вот Дайна выздоровеет, пусть она с ними и общается.       — Как знаешь, — пожала плечами Мариэла и направилась в гримерную. – Хотя ее так никогда не принимали, как сегодня тебя.       Не вникая особенно в её слова, я тоже пошла переодеваться. При помощи ассистентов сняв с себя платье, я с нескрываемым облегчением впрыгнула в такие удобные джинсы и кофту. Прошел примерно час, когда я наконец решила, что пора. Мануэль уже должен был освободиться от общения с прекрасными почитательницами Моцарта. И теперь разговора ему было не избежать.       Прокручивая в голове события спектакля, я все сильнее хотела расставить все точки над «и». Больше так продолжаться не могло. Я должна была выяснить, что же на самом деле творилось на душе и в голове этого итальянца. Что говорил Флавьен? Мануэль хочет, чтобы я была с ним откровенна. Значит, так и следовало поступить.       Полная решимости, я вышла из гримерки и свернула в соседнюю дверь только чтобы узнать, что Мануэля там нет. Скользнув взглядом по его гримировочному столику, я не смогла не увидеть то, чего раньше не замечала. По краям зеркала висело несколько фотографий. Все они были с артистами из труппы, сделанные в разное время. Взгляд остановился на той, что привлекла мое внимание. На ней, улыбаясь, стояли я и Мануэль, а рядом корчил рожицу Флавьен. Это была та самая фотография, которую почти два месяца назад он забрал у меня. В тот самый вечер, когда, сидя в отеле, я ждала итогов кастинга. Казалось, с тех пор прошло не меньше тысячи лет. Удивительно, но фотография придала мне еще больше уверенности, и я отправилась дальше на поиски Мануэля.       Он был в зрительном зале. Придя на сцену, где уже всё убрали после спектакля, я увидела его, сидящего во втором ряду. Ноги он закинул на спинку кресла перед собой, а в руках держал гитару, наигрывая что-то и тихо напевая. Я прошла по сцене, глядя на него. Наши взгляды встретились, но он не шевелился. Лишь пальцы все так же перебирали струны. Медленно спустившись по лестнице в зал, я произнесла, удивляясь, как низко звучит мой голос:       — Будь ты проклят, Либерте…       Я замерла у лестницы, не в силах двинуться дальше. Нас разделяли всего пара метров, и я видела его глаза, такие темные, что в полумраке нельзя было понять, что они выражают. Он перестал играть, внимательно вглядываясь в мое лицо. Не найдя в себе сил подойти, я понимала, что этого и не нужно. Немного тише, но так, чтобы он слышал, я продолжила:       — Будь ты проклят, Либерте, но я не могу без тебя…       Я опустила голову, волнуясь и одновременно страшась его реакции. Он выпустил из рук гитару, встал и медленно приблизился, не говоря ни слова. Собрав все свое мужество, я посмотрела на него. Только сейчас я заметила, насколько он в действительности выше меня, а в плечах шире, чем казалось. Захотелось прижаться к нему и спрятаться от невзгод этой жизни у него на груди. Я точно знала, как крепко он мог обнять меня, но не сделала и половины шага. Я открыла рот и еще тише прошептала:       — И будь ты дважды проклят, но я хочу вновь почувствовать твои объятия, я хочу узнать, каков твой поцелуй, — я запнулась, но продолжила. – Настоящий поцелуй…       Я замолчала. Мысли кончились, и больше мне было нечего сказать. Я смотрела на Мануэля. Кажется, у него затряслись руки, но он не помедлил и секунды. В два шага преодолев разделявшее нас расстояние, он схватил меня и прижал к себе. Его дыхание сбилось. Он шептал что-то на своем родном языке. Я не понимала ни слова. Все вокруг закружилось. В голове проносились один за другим образы. Мануэль на подоконнике звездной ночью в Париже… Мануэль, спящий на моей подушке… Мануэль с сигаретой на балконе в Москве… Мануэль, держащий меня на руках… Мануэль на сцене в образе Моцарта…       Я открыла глаза и посмотрела на него. Его взгляд сиял как ночное небо, усыпанное тысячами звезд. Столько нежности, страсти и доброты одновременно я не чувствовала еще никогда. Сердце бешено забилось, угрожая вырваться из груди. Мануэль провел рукой по моим волосам, по лицу и снова положил руки мне на спину. Глядя мне в глаза, он по-русски произнес:       — Я люблю тебя, Талья…       И не дожидаясь ответа, его губы нашли мои. Поцелуй был такой же страстно нежный, как и на сцене, но более настойчивый, долгий и словно что-то обещающий. Не помня себя от переполнявших чувств, я вцепилась в его волосы. Наверное, ему было больно, но Мануэль не обратил на это никакого внимания, продолжая целовать. Только когда он ненадолго отвлекся, я разжала руки и, проведя ему по волосам, смущенно пробормотала:       — Извини.       — Ничего, — улыбнулся он, его глаза лучились счастьем. – Забыл сказать, тебя поклонницы ждут, они очень хотят общаться.       — Подождут, — выдохнула я и снова прикоснулась к нему губами.       Он мгновенно ответил на поцелуй, но теперь нежность ушла, оставив место лишь всепоглощающему желанию обладать любимым человеком.       Тем вечером поклонницы так и не дождались ни Моцарта, ни его Констанс.