Ничтожество

      Зуко открывает глаза, чувствуя себя не выспавшимся и разбитым.       Каждый день, просыпаясь с рассветом, Зуко встаёт, одевается, смотрится в зеркало, параллельно подмечая, что волосы подросли. Не планирует что-то с этим делать, потому что ему действительно всё равно, как он выглядит. Затем он идёт завтракать, машинально съедает то, что приготовили дядя или Изу, после чего они вместе собираются, идут в чайную и работают до заката.       Смена тянется долго, медленно и тоскливо. Если по началу Зуко хотя бы уставал после длинного дня, проведённого на ногах, то теперь он привык к нагрузке, и ему достаточно быстро становится скучно бродить по залу, подавать людям чай и еду, убираться в промежутках между наплывами посетителей, в нечастых случаях помогая дяде Айро и Изу с чем-нибудь на кухне; а перерывы на обед, которые должны служить своего рода маленькой отдушиной в ежедневной рутине, ещё больше растягивают день — и этим сильнее раздражают.       Вечером тоскливая деятельность заканчивается. После чего втроём они неторопливо прибирают чайную, закрываются и возвращаются домой, где опять-таки скудно ужинают и занимаются какими-то своими делами. Дядя Айро, не ограничившись игрой в Пай Шо с Изу или приготовлением чая, может почитать свиток, обсудить день, приготовить еду на следующее утро, убраться или позаботиться о бонсае и комнатных растениях, которые он с недавнего времени решил выращивать. Некоторые из них присутствовали в тесных апартаментах уже при переезде, но после дня рождения Лу Тена Зуко заметил, что на окнах появились новые горшочки.       На свои увлечения и новообретённые хобби дядя мог тратить всё своё свободное время, и Зуко всё больше задавался вопросом, откуда у их старика столько энергии. Зуко был моложе Айро Духи знают на сколько лет, но после смены у него самого хватало сил и желания только на то, чтобы добраться до дивана. Дядя же успевал везде: будь его воля, Айро бы раздесятирился и заполонил Ба Синг Се, начиная от квартирки и заканчивая дворцом Царя Земли.       Изу не казалась столь же активной в конце дня, но и её Зуко редко мог застать ничего не делающей. Обычно она брала на себя уборку в дни, когда дядя Айро готовил — или же готовила в вечера, когда дядя затевал навести порядок. И, как правило, после работы они заседали в партию Пай Шо (дядя всегда выигрывает) или в беседы за чашкой чая (шум их болтовни стал настолько фоновым, что Зуко может спокойно под него засыпать).       В какой-то момент все решают разойтись по кроватям. Иногда Зуко засыпает быстро и без проблем, но чаще всего он мучается от бессонницы до глубокой ночи, пока Изу не встаёт и не готовит что-нибудь, что успокоит и поможет заснуть; или если она не увлечёт бестревожным разговором, в процессе которого оба расслабятся, начнут дремать, и Зуко плавно провалится в сон до самого утра.       Этому утру в подавляющем числе случаев предшествует целая ночь красочных кошмарных снов. Иногда в них принимает участие Азула, иногда отец и дядя, иногда мама, иногда Изу, — а иногда это просто искажённые воспоминания о Стране Огня, мучающие сердце её потерянного сына. Зуко и раньше достаточно редко спал без сновидений, но чем больше он привыкал к новой жизни в Ба Синг Се, тем реже это случалось. Поэтому, когда Зуко открывает глаза, он чувствует себя не выспавшимся и разбитым.       И так начинается очередное утро. Круг замыкается, всё начинается заново — и теперь это его жизнь.       Зуко устал. Он никогда не думал, что возможно устать от чего-то столь нетребовательного и безопасного, как жизнь в столице и работа в чайной, — но вот, он здесь. Даже после нападения Джета Зуко чувствовал себя живее, чем сейчас.       На самом деле это сбивало с толку. Раньше Зуко уставал от кардинально других вещей: от тренировок, от неудач, от слабости, от навязчивой заботы и непонимания, от бесконечных погонь и поражений, от драк, от одиночества и скитаний, от нищеты и зависимости, от презрения и неуважения к себе… Если подумать, Зуко уставал от множества вещей, но он никогда до этого не чувствовал, что его может тошнить от простой мирной жизни. Смешно, потому что с тех пор, как отец изгнал его из дома, Зуко только и искал покоя, которое надеялся обрести в его одобрении, — он готов был отдать всё что угодно, лишь бы скитания закончились, лишь бы всё вернулось к прежней жизни, в которой он не обязан выживать, прятаться и драться за каждую минуту своего существования и за каждую искру своего достоинства; лишь бы снова почувствовать себя любимым и принятым, достойным признания.       И Зуко не получил ничего из этого.       И самое худшее во всём этом даже не провал, а не прекращающееся глухое одиночество. Он единственный чувствовал себя так, будто их лучшие дни неизбежно кончены. Айро и Изу явно считали, что всё идёт прекрасно: вокруг их маленькой липовой семьи царит мир, они получили шанс на нормальную жизнь, в которой нет нужды скрываться, в которой появилась возможность сделать что-то новое; в которой не нужно выживать и скитаться, прячась от охотников за головами, от Людей Огня или Земли. Они получили жизнь, в которой они есть друг у друга.       Но Зуко было этого мало. Всегда было недостаточно чего-то столь простого и хрупкого, когда в прошлом, в другой жизни, у него было больше — и оно было для Зуко всем. Сейчас он бесчестен, он далеко от настоящего дома и от настоящей семьи. Он прекрасно знал, что, при всей любви к дяде и к Изу, никто из них не мог заменить ни отца, ни маму, ни других близких людей, оставшихся за морем. Зуко скучал по каждому из них.       Сейчас он безродный беглец по имени Ли, у которого не было прошлого, и у которого нет толкового будущего. Он Ли — официант из захолустной чайной, работающий за мизерные деньги со своим дядей и со своей «кузиной», живущий в отведённом для нищих кольце столицы Царства Земли. И рядом не стояло с гордостью целой Нации, с тем, кто должен был направлять и оберегать свой народ.       Зуко, которым он является на самом деле, в котором он чувствовал себя самого — это Принц Страны Огня, с длинными прошлым и родословной, и имеющий чёткое представление о своём будущем. Он покоритель родной стихии, что проходит через лёгкие и сердце, как вдох и выдох, как сама Жизнь; он надежда и защита своих людей. Он тот, кто будет с честью нести знамя своего отца и своих предков; тот, кто будет заботиться о своём доме и сохранять её веру в лучшее.       Но теперь он Ли. И в этом имени Зуко не мог почувствовать ничего, что принадлежало бы ему. В нём не было ничего, чем можно было бы гордиться и за что бороться.       Он чувствовал себя запертым в городе. Он влез в клетку, в которой не умрёт ровно до тех пор, пока не станет достаточно мясистым или достаточно опасным; он стал козовцой в загоне с себе подобными, задыхающимся в тесной давке толпы и напряжённо ожидавшим, когда его следующим отправят на убой, — и всё это время осознающим, что нет иной возможности выбраться.       Зуко терпеть не мог этого чувства. Беспомощность. Бессилие. Он ничего не мог изменить, ни на что не мог повлиять. Удушающий запах плотно набитого города выводил из себя; вонь бедности, неблагополучия и серости тушила пламя, забивая очаг пылью и землёй. Поэтому, да, его бесит, что дядя и Изу ведут себя так, будто он должен радоваться тому, что происходит; что он должен гордиться тем, кем стал и где теперь находится. Что он должен ходить с ними в зоопарки, гулять по улицам и магазинам, приносить людям чай и улыбаться, думая, что вот он — предел мечтаний.       Зуко мог бы продолжать бороться, мог бы бесконечно рычать и напоминать о том, что они беженцы, что они пленники грёбаного Ба Синг Се, и что у них нет ни единой причины для того, чтобы каждое утро просыпаться с улыбками и с горящими воодушевлением глазами. Какова ценность сопротивления, если из их маленькой троицы Зуко был единственным, кто чувствовал себя настолько несчастным? Какой прок, если он не мог ничего изменить? Он не мог захватить этот город, и он не мог сбежать из него; он не мог взять Айро с Изу в охапку и перенести их в любое другое безопасное место — лишь бы не этот город; и не мог оставить их, вернуться к прошлому, к одиночному скитанию. Он не мог схватить Аватара, чтобы—…       Зуко ненавидел всё это.       Со временем ежедневное упадничество перетекло в пустое смирение. Первые недели он всё ещё был напряжён — косо смотрел на посетителей, пытаясь высмотреть в них признаки угрозы, подсказки к тому, что они догадываются об истинной сущности Айро, Зуко и Изу. История с Джетом лучше всего смогла напомнить, что они никогда не смогут быть в абсолютной безопасности, и беда может прийти с любой стороны. Но время шло, никто не обращал на них внимания, а о Джете больше не было никаких вестей, чему Зуко был отчасти и рад, и обеспокоен. Что, интересно, те парни из Дай Ли сделали с ним? Зуко не испытывал вины за совершённую Джетом глупость, но всё же ему было несколько жаль его. Этот идиот совершил ужасную ошибку, и, возможно, неоправданно жестоко за неё расплатился.       Так или иначе, Зуко не хотел бы встретить его снова. Наверное. Сейчас он ни в чём не был твёрдо уверен, но ему было спокойнее от того, что Айро и Изу больше не грозит какая-либо опасность. В столице до них никому не было дела, а клиенты чайной и Пао просто обожали Айро и хорошо относились к Зуко и Изу. Они ни у кого не вызывали подозрений. Они были обычными, ничем не выделяющимися жителями Царства Земли. Даже если кто-то посмел подумать по-другому, он не высказывал своей догадки вслух, опасаясь возможной кары сильнее, чем опасался Джет.       В глазах всех людей они были Муши, Ли и Фурику. Обычный толстый старик, обычный парень со шрамом и обычная девчонка со светлыми волосами.       … Говоря об этом. Волосы Изу, пожалуй, время от времени становились нежелательным магнитом для чужих глаз. Любопытные дети и невоспитанные взрослые иногда указывали ей на них и спрашивали, что с ними случилось такое, заставившее приобрести светлый оттенок. Изу не желала вдаваться в подробности истории игры Духов и коротко отвечала тем, что они были такими столько, сколько она себя помнит, и более ей нечего сказать.       Зуко высказал предложение создать удобную и не вызывающую вопросов легенду для её волос, которая могла бы показаться достаточно правдоподобной для среднего обывателя, но Изу отказалась от такого решения.       — Людям не должно быть дела до того, что со мной — и я не хочу врать ещё сильнее, приплетая сюда какие-то страшные и невероятные истории о… Да даже не знаю, что тут можно придумать! — звенела смехом она. — Что будет убедительнее правды? Маги Огня выжгли мне волосы? Или, может, в младенчестве меня облизнул утконосомедведь, наевшийся диких жёлтых ягод?       Изу смеялась над собственными же сочинениями и веселилась, представляя лица людей, если бы она действительно решила ответить кому-то из них подобной безумной историей. Тогда даже Зуко не смог сдержать улыбки. Она права: ну что за глупость? Было бы бесполезно отвечать на подобные вопросы серьёзно, ведь правда для многих может оказаться слишком невероятной, чтобы в неё поверить. Возможно, в Племенах Воды Духи и естественное явление, но, насколько знал Зуко, далеко не все Люди Земли относились к ним как к чему-то большему, чем суеверие.       А идею с байками Изу взяла на заметку. Это Зуко узнал уже позже, когда на очередной раздражающий вопрос о волосах Изу начала рассказывать про старую ведьму, которая в младенчестве приклеила к её голове шерсть из рыселисьего хвоста, и те прижились. Мужчина, которому Изу это рассказала, лишь посмеялся, и так они разошлись, занимаясь каждым своим делом. Уже через несколько дней следующему вопрошающему Изу поведала, что, будучи маленькой, упала головой в мешок с мукой. Зуко верил, что с каждым разом такие истории будут становиться всё абсурднее.       Но такой подход оказался эффективным. Со временем спрашивающих и любопытствующих в чайной становилось всё меньше, пока однажды Зуко не перестал слышать абсурдные выдумки. Кажется, отчасти Изу жалела об этом, потому что сочинять нравилось ей больше, чем увиливать: кого-то истории смешили, а кого-то погружали в глубокое недоумение и ошеломление, — и тогда смеялась уже Изу, оставляя людей с мыслью «она пошутила или она просто чокнутая?». А эта хитрая женщина лишь уплывала на кухню с загадочной полуулыбкой.       Зуко качал головой, глядя на неё и её простое отношение к вопросам и косым взглядам. Он действительно удивлялся, как она находила в себе смелость и уравновешенность, чтобы так глупо и беспечно уходить от ответа. Её внешность — та часть истории, что неизбежно отразилась на Изу, оставила глубокие следы: в лучшем и в худшем понимании. Мало кто способен так легко относиться к вопросам о том, что въелось в самую твою сущность.       Зуко смотрел на отражение собственного шрама, лёгшего на половину лица, как кусок чужой кожи. Смог бы он говорить о собственном следе в том же тоне?       Когда однажды перед сном в один из их ежевечерних разговоров зашла речь о людях Ба Синг Се, Изу пожала плечами и незаинтересованно сказала:       — Признаюсь, я сейчас отношусь к этому проще. До тех пор, пока у меня за спиной злобно не шепчутся, по крайней мере. — Перевернувшись на диване и закинув за голову руки, Изу продолжала говорить в потолок: — Прямые вопросы в лицо намного лучше, чем проклятия сквозь зубы и гонения или побег, стоит только мне появиться на горизонте. В любопытстве нет ничего зазорного.       — Я думал, там тебе наоборот не давали забыть о собственной внешности, — сказал Зуко, прикрыв глаза и представив себе выражение лица Изу, не имея возможности увидеть его той ночью. Тогда луна скрылась за тучами, и свет не доставал до комнаты, оставив их виденью одни тёмные тени и силуэты на фоне тёмно-серых стен комнаты.       — Ну, — Зуко слышал неловкую улыбку в словах Изу, и это наполнило его сонным теплом, — не так, как ты представляешь, я думаю. Люди в моей деревне были суеверными и Духов боялись. На Северном Полюсе отношение было совершенно другое: тогда я впервые увидела уважение. Поэтому там, как ты сказал, меня просто предпочитали избегать. Сторонились или прогоняли… Ну и шептались за спиной, конечно же. Но никто не обращался ко мне лицом к лицу, кроме Ка-ая.       После того, как имя брата вздрогнуло у Изу в горле, на какое-то время она замолчала. Зуко позволил ей это, старясь не уснуть до того, как дослушает всё, что Изу хотела бы сказать.       — Но и в Ба Синг Се всё по-другому. Тут это скорее любопытство и недоумение — не страх и не враждебность. Люди больше погружены в проблемы быта, чем в дела Духов, если вообще задумываются об их существовании. В Ба Синг Се всё постоянно находится в движении, поэтому никто дважды не задумывается о том, что со мной не так. Я не замечала, чтобы кто-то часто бросал косые взгляды… — Зуко услышал, как Изу перевернулась на бок. — Так что я в порядке.       Зуко задумчиво дёрнул губами, поняв, что почти улыбнулся.       — Ты бы никогда не хотела как-то избавиться от своих волос? Остричь их, например… Или перекрасить. Тогда бы это лишило тебя части проблем. Не пришлось бы ни отвечать на вопросы, ни ловить какие-либо взгляды.       Изу на несколько секунд замолчала, и, хотя Зуко не видел её лица, он почему-то подумал, что в этот момент она слегка поморщилась, — очень редкое выражение на её лице. В итоге она ответила:       — Что ж… Для начала, я долгое время не знала, что волосы можно красить, — Изу признавалась в этом очень смущённо, будто сознавалась в чём-то постыдном. Зуко вдруг сообразил, что она действительно не могла этого знать, а он в то время был слишком погружён в преследования, чтобы озаботиться чьими-то там волосами. — Я услышала об этом уже только на подступях к колониям, но они были такими дорогими, что я сочла платки и шлемы менее затратным способом. — Можно подумать, дядя пожалел бы на тебя деньги. Разве та история с бандитами тебя ничему не научила? — Зуко даже глаза открыл, меланхолично уставившись в потолок. — Ну, было даже весело, — беззаботность и легкомысленность Изу можно было вдохнуть с воздухом и словами. Зуко захотелось бросить в неё подушкой. — Но дело скорее в том, что к тому моменту мне как раз расхотелось что-то делать со своими волосами. — Даже остричь не хотела? — полюбопытствовал Зуко, удивившись такому заявлению. — Почему? — Остричь… — Задумчиво. — На самом деле… Когда-то я правда очень хотела. В детстве особенно сильно. Я даже подумывала украсть кинжал из кости, чтобы обрить голову налысо, но Кай меня никогда бы не оставил наедине с оружием. А когда я покинула деревню, стало не до тех условий, когда я могла позволить себе разбрасываться любым способом сохранить тепло. Да и какая разница, пока под безразмерной шубой тебя толком и не видно?       — Почему же ничего не сделала, когда покинула Южный Полюс?       — Изменила. Я подстриглась, помнишь?       Зуко фыркнул, протерев глаза и потянувшись на спальнике.       — Ты знаешь, о чём я. У тебя больше не было причин не избавиться от волос.       На какое-то мгновение повисло молчание, после которого Изу вдруг рассмеялась. Зуко с любопытством оглянулся на неё. Она старалась сдерживать свой голос, чтобы не разбудить дядю в соседней комнате, но в такой тишине её смех всё равно звучал, как перезвон воды в керамическом сосуде.       — Что смешного? — спросил он.       — Прости! — успокаиваясь, выдавила она уже шёпотом. — Прости, я просто вдруг подумала, что было бы смешно, выйди ты однажды на палубу корабля и увидь там меня — лысую, как Аватар. Вот бы ты распереживался!       Изу снова засмеялась, уткнувшись в свою подушку, и Зуко закатил глаза. Эти её шутки… Раньше она так много ими не сыпала. Общение с дядей влияет на неё просто ужасно: Изу начинает становиться всё более похожей на Айро со своими неуместными комментариями.       — Я серьёзно, — напомнил Зуко, дождавшись, когда Изу успокоилась.       — Я правда думала об этом, — заговорила она легко. — Когда я начала стричься на твоём корабле, я изначально намеривалась избавиться от волос под корень. А потом… Не могу точно сказать, что заставило меня передумать. Я просто поняла, что не хочу этого делать. Мы так долго просуществовали вместе — волосы и я, прошлое и я — что, когда появилась настоящая возможность всё обрубить, я вдруг почувствовала, что это неправильно. Мне показалось, что если я побреюсь налысо… Это будет похоже на поражение. Или на побег. Будто я уверила во все их слова и шёпот, и стригусь не для того, чтобы привести себя в порядок, а из-за того, что до сих пор ношу все слухи и ненависть на своей спине. Зуко смотрел в потолок, который не видел, и слушал, не чувствуя собственного дыхания. — Думаю, я хотела… Доказать, что волосы — часть меня, а не след из прошлого. И они заслуживают шанса. Если подумать, что бы изменило их отсутствие? — Её голос окончательно утих и стал гладок, как безветренное озеро. — Моё происхождение это бы не изменило. Историю моих родителей — тоже. Как и место, в котором я в итоге оказалась; людей, среди которых начала жить. Да хотя бы тот же мой цвет кожи, который для жителя Южного полюса тоже ненормален. Я могла избавиться от напоминания о том, кем я являюсь, но я не сбежала бы от себя. Поэтому мне оставалось лишь принять.       «Принять». Простое слово, за которым скрывается нечто тяжёлое и, кажется, невозможное. Можно ли принять внешность, изменённую Духами, полностью перевернувшую твою жизнь? Можно ли принять шрам, оставленный отцом, отрезавшим тебе путь домой?       — У меня больше не осталось причин избавляться от волос, зато появилась причина их оставить. Чтобы не забывать о пройдённом мною пути. И о Юи.       «Не забывать».       — Так что… Я не хотела что-то с ними делать даже из рациональных соображений. Прятать их было достаточно. По крайней мере, по-началу, конечно…       В ту ночь Зуко с трудом уснул.       К утру этот разговор не оставлял его в покое. Изу говорила достаточно просто, словно один вид на свои волосы не вызывал острого приступа ненависти и презрения к себе-прошлому и к себе-настоящему. Возможно, это было и так. Возможно, это правильно: ценить тот путь, который ты прошёл; выборы, которые ты совершил — всё то, что привело тебя к этому моменту в этой точке. Дядя бы наверняка сказал что-то такое на этот счёт. Не жалеть ни о чём плохом, что с тобой случилось, даже если это плохое оказалось последствием твоего собственного решения. Или чем-то, что от тебя совершенно не зависело.       Даже свежий её шрам — оставленный оружием Джета, совсем бледный, затерявшийся среди таких же тонких веснушек, — Изу носила как память, не делая из него ни наказание, ни награду. Она не обращала на него внимание, не задерживала на нём взгляд в зеркале. Будто бы не думала вовсе. У Зуко так не получалось.       «Это потому, что наши шрамы непохожи», — решил он, скользнув взглядом по щеке друга, когда они пересеклись в зале чайной. Джета они все знали от силы несколько дней, общались не очень тесно и не заделались близкими товарищами на всю жизнь. К тому же он напал на них. Зуко и Изу лишь защищались.       Отец Зуко и их история — совсем другое дело. К этому нельзя относиться с таким же смиренным принятием, как у Изу. Это память, да… но иногда Зуко малодушно думает, что, появись у него шанс избавиться от этого эпизода своей жизни, переписать его или… или хотя бы убрать с лица шрам, чтобы он ежедневно не напоминал о разочаровании и позоре, — он бы, возможно, согласился.       Согласился бы.       ***       Серые дни вязли во времени, как ноги в болоте, и Зуко чувствовал, что тонет в нём. В его жизни не происходило ни-че-го стоящего.       Свидание с Джен стало чем-то новым, глотком старого привычного пламени в этом пыльном городе. Зуко не хотел бы признаваться в лицо самодовольного Дяди-Я-Всегда-Прав-Племянник-Айро, но он правда хорошо провёл время. По большей части. Пока дело не доходило до выдумывания истории своей бродяжьей жизни прямо на ходу: тогда это становилось неловким и тревожным. Но не сильно мучительным.       И всё равно всё умудрилось окончиться катастрофой. По крайней мере в голове Зуко это было, как взрыв, как молния, ударившая прямо между глаз. На время он правда позволил себе забыться — чуть-чуть — и просто поговорить с кем-то своего возраста, увидеть новое красивое место. А потом она поцеловала его, и…       Зуко запутался. Как он может спокойно и без стыда целовать девушку, которую… На самом деле обманывает? Он ведь не Ли, он никогда не работал в цирке, не умеет жонглировать. Он ничего не знает о той жизни, про которую сам же плёл, и он грёбанный Покоритель Огня, о каких свиданиях, встречах, поцелуях вообще может идти речь?!       А Джен — действительно хорошая девушка. Она заслуживает лучшего, чем парня, который не может быть честен с ней всей душой. Зуко бы точно не хотел бы, чтобы его возлюбленная скрывала от него такую важную часть жизни.       В конце концов, он просто-напросто испугался. Побоялся утонуть в этой жизни «Ли», в этих буднях обычного парня из провинции, который нравится девушкам Царства Земли, который… работал в цирке. Если он погрузится в это слишком глубоко, поверит в собственные россказни, то рискует забыть о правде. А правда для него всё ещё важнее.       В ночь после свидания Зуко спал очень плохо. Всё последнее время от постоянно вертящихся мыслей, от сожалений и напряжения он спал тревожно и тяжело, но в ту ночь особенно. Изу пару раз пыталась завязать с Зуко отвлечённый разговор, но все её бравые попытки разбивались о глухую стену задумчивости и тревоги, поэтому в итоге она сдалась. Ингредиенты для успокаивающего напитка, как назло, закончились, но Зуко был готов согласиться и на чай, лишь бы уже уснуть и забыть обо всём, что произошло за вечер.       Сидя напротив Изу и наблюдая за тем, как она сонно потягивает дядин чай, Зуко испытывал определённый приступ зависти. Он ни разу не видел, чтобы Изу мучилась ночным кошмарами. Если она и не спала по какой-то причине, то по большей части из-за него.       Но стоило этой мысли прийти в вспухшую от усталости голову, Зуко осознал всю её глупость. То, что Изу не вскакивала посреди ночи с криками и воплями, совершенно не значит, что ей не снились кошмары. Он не раз видел красные по утрам глаза, уставшие взгляды, тихое поведение в течение остального дня, и эта корочка льда, покрывавшую Изу, когда она уходила в себя и отстранялась от них с дядей.       Зуко догадывался, что Изу тоже мучают страхи в периоды тёмных ночей. И он даже примерно знал, с чем они могут быть связаны. В конце концов, кто, кроме вездесущей Азулы, может терроризировать сознание бедной девушки по ночам? Настоящий монстр из сказок. Этот проклятый город влиял на них обоих отвратительно. Зуко знал, что частые ночные кошмары не могли быть вызваны сами по себе, и что Азула — не единственный рычаг, давящий на её сердце. Изу ведь тоже чувствует этот гнилой запах Ба Синг Се. Должна чувствовать.       Зуко был уверен, что и дядя на самом деле его чувствовал, но Айро был так глубоко влюблён в аромат свежей почвы, растущих молодых побегов потенциала и возможностей, в шлейф надежды и величия Ба Синг Се, что был готов принять вместе с этим и всё остальное: и запах компоста, и удобрений, и роющихся в земле червяков, и все неизбежно грязные стороны этого огромного муравейника. Дядя видел в этом городе уникальную красоту, которую Зуко тоже частично — местами, исключениями — может признать, но он не считает её достаточно сияющей и трогательной, чтобы оправдать собой всё отталкивающее и неприглядное, что он так же успел здесь найти.       Но ради Айро, полюбившего эту Жизнь и этот Дом с силой, с которой он, казалось, никогда не любил Страну Огня, было решено молчать.       … Что ж, Изу решила молчать, у Зуко с этим было сложнее. Нелюбовь к городу смешивалась с какой-то детской, капризной и ревностной обидой на дядю за то, что тот находил вражескую столицу противного государства более близкой своему сердцу, чем знакомый до уголков дворец, в котором рос он и вся его семья многие поколения прежде. Зуко знал, насколько незрело было такое поведение, но он не мог не подумать о том, что так себя чувствует ребёнок, который видит своего отца, отдавшего предпочтение незнакомой женщине с чужеродным ароматом цветочных и травянистых духов вместо родной и такой близкой мамы, от которой всегда веяло теплом кострового дыма и запахом горячей еды.       В какой-то момент Зуко подумал, что, возможно, просто так сложилось — в Ба Синг Се Айро обрёл свою судьбу. И оглядываясь назад, Зуко видит, что даже в стенах родного дворца дядя Айро казался запертым и сдержанным. В этом месте он чувствует себя бо́льшим собой, чем дома. Он и раньше улыбался, казался счастливым в окружении семьи, но то, что Зуко видел сейчас, не шло ни в какое сравнение с тем временем. Айро наслаждался каждой секундой своей жизни, каждым мгновением своего дела, — он расцветал прямо на глазах. Освободившийся от бремени титула и наследия, он стал просто Айро, каким, возможно, и был всё это время глубоко внутри себя.       В городе-тюрьме, в городе-убежище Айро стал самым свободным и самодостаточным его жителем, — и это было непостижимо.       Отец бы расценил подобное отношение как предательство. И Зуко понимал, что ему следует с этим согласиться, но он не мог заставить себя думать о дяде Айро в подобном ключе — как о недостойном понимания и сочувствия преступнике, изменщике, к которому дозволено испытывать одно лишь презрение. В конце концов, сейчас для родной Нации и Зуко был этим преступником.       В этом свете он не считает, что имеет право думать об Айро плохо, потому что сам Зуко ничем его не лучше. Дядя по крайней мере искренен в своих чувствах, и, какие бы глубокие чувства он ни испытывал к Ба Синг Се, Зуко чувствовал и верил, что и Страна Огня не является для сердца старого генерала пустым звуком. Возможно, Айро может выбрать себе новый Дом, в котором намерен остаться жить и расти, но он не может вырезать и оторвать всё то, что корнями связало его с Прошлым. Оно всегда будет такой же важной частью, как и Настоящее, и Будущее — а Зуко как никто другой понимал ценность и силу Прошлого. Он искренне верил, что именно из него вырастают вещи, которые делают нас — нами.       Зуко смирялся… Даже принимал, но не мог игнорировать возникающее при виде безмятежно мерцающих мудрых драконьих глаз Айро зудящее раздражение, зарождающееся где-то в настолько глубокой впадине в груди, докуда, пожалуй, не смог бы достать свет самого Солнца. Но он хотя бы мог об этом умалчивать.       У Изу не было подобных противоречий, подобной почти-что-ревности, но Зуко правда, правда хотел верить, что и её мнение о Ба Синг Се не такое однозначное. Что ей здесь тоже душно. Они никогда не обсуждали город — не так: отчасти потому, что они не хотели расстраивать дядю, заботясь о нём больше, чем сами того осознавали; отчасти по той простой причине, что каждый втайне боялся поссориться. Если Зуко ошибался, и Изу действительно считает этот город прекрасным местом, в котором можно провести остаток своей жизни, то он почувствует своё одиночество ещё острее, чем до этого. Неоднозначное молчание, разбавляемое наблюдением друг за другом, было предпочтительней. Так хотя бы можно поверить, что они действительно в чём-то едины, в чём-то сходятся.       Иногда Зуко правда думал о том, чтобы высказать об этом месте и об их нынешней жизни всё, что кипит в нём, всё, что он думает: даже если это сделает дядю крайне несчастным, даже если это заставит Изу снова смотреть на него обижено и разочаровано, — лишь бы перестать молчать. Но с приходом рассвета в его затуманенную, затянутую тучами голову, Зуко понимал, что для него такая цена будет слишком дорогой. И дело даже не в возможных обидах и ссорах: просто он правда не хотел гасить в Айро этот с новой силой вспыхнувший огонь.       Айро всегда был оптимистичным, всегда был жизнерадостным. Он находил повод получить удовольствие и новый опыт даже тогда и там, где никто не мог найти для себя чего-то подобного. Зуко никогда не сможет признать этого вслух, но во времена их морского странствия именно неунывающая душа дяди помогала Зуко держаться прямо. Отчаяние, которое грозилось проглотить его, как голодный кит-убийца, отступало под верой и мудростью дяди Айро, которой тот всегда был готов поделиться.       И даже сейчас, когда Зуко пал на самое дно своей жизни, он предпочтёт видеть ту позитивную сторону Айро, которая сопровождала их почти всё изгнание, чем нечто сломленное и разочарованное в его глазах, — что-то, что Зуко мог видеть первое время после гибели Лу Тена.       Но, когда эгоистичная и утомлённая борьбой с болотистой рутиной часть разума восставала и превосходила над заботой о семье, он задавался вопросом: почему счастье дяди определяет и жизнь самого Зуко? Чайная, квартира в нижнем кольце, жизнь в Царстве Земли — возможно, это то, что по праву может принадлежать дяде Айро, может быть, это его судьба. Он достал билеты по каким-то своим невероятным старческим связям, он устроил их всех в чайную, снял квартиру; дядя трудится изо дня в день, чтобы поддерживать их более-менее удовлетворительную жизнь. Он всё это заработал и заслужил.       Но не Зуко. Три года он отдавал все свои силы в тренировки, в совершенствование своего ума и тела, чтобы обрести утерянное достоинство. Столько лет погони за Аватаром, столько боли, столько испытаний, и всё ради того, чтобы прийти к сегодняшнему дню? Это — результат его борьбы, всех его стараний и стремлений? Почему всё так несправедливо? Почему одни, кто трудится для достижения целей, получают желаемое, а другие, делающие то же самое или даже вдвое больше — остаются с разбитыми надеждами?       Зуко каждой клеткой своего тела чувствовал: он находится не там, где должен быть. Он чужой в Ба Синг Се, а Ба Синг Се — чужой город для него. Жизнь Ли никогда не сможет принадлежать ему по праву, и Зуко не намерен принимать её за единственное, что у него осталось к шестнадцати годам.       Он не мог перестать ощущать молчаливое разочарование за самого себя: в то время, как Айро и Изу приняли свой новый быт и шли вперёд, тихо ожидая, что их изгнанный принц скоро прекратит брыкаться, как дикий зверь, и ступит в синхронный шаг с ними, Зуко волочился позади, постоянно оглядываясь на прошедший путь длиной в целый континент и думая: «Это то, к чему всё должно было прийти?»       Наверное, если бы Вселенная была другого мнения, если бы она думала, что в Зуко есть нечто большее, чем этот путь; что он заслуживает быть тем, кем он является на самом деле, она дала бы ему знак. Хотя бы… Один. Единственный знак. Маленькая наводка. Намёк. Хотя бы бледный пьяный слух об Аватаре. Хотя бы маленький напуганный шёпот о побеждающей Нации Огня.       Но в «неуязвимом» городе его окружила запуганная глухота. И ни единого тонкого голоса от Вселенной не могло просочиться через щели между каменными блоками стены.       Зуко проиграл в своём вызове Судьбе, и он не смог дать сдачи.

***

      Зуко небрежно бросил поднос на стол, когда очередной рабочий день закончился, и сорвал с себя фартук. Сегодня он был ещё более уставшим, чем обычно. Он не хотел возвращаться в квартиру. Он не хотел находиться в этом мерзком городе. Ни видеть, ни слышать людей — желательно вообще на время переместиться на какой-нибудь малообитаемый вулканический остров в водах Страны Огня. Что-то вроде Изумрудного острова, только ещё менее людного.       Как правило, ему не приходилось жаловаться на клиентов: как на подбор, в чайную к дяде приходили в основном вежливые люди в хорошем настроении. Но ведь ни одно правило в этом мире не обходится без исключений, поэтому Зуко пришлось столкнуться с на редкость хамской особой.       — Что за гадость! — чашка хлопнулась о деревянную поверхность стола так, что несколько капель полетело прямо на фартук Зуко. — Что вы мне подсунули?!       — Вы заказали зелёный чай, — спокойно объяснил Зуко, глядя в лицо сухой женщины. На вид она казалась старше даже их дяди. — Я Вам его и принёс.       — Это не зелёный чай! — её крик навис над залом. — Зелёный чай так не готовят! На вкус, как трава, ещё и горький!       Зуко так и подмывало ответить: «Чай — это и есть трава в кипятке, и привкус от того же и горький. У дяди он, по крайней мере, действительно получается вкусно», но сдержал себя, не желая позднее выслушивать лекции от Айро, не любящего, когда племянник пренебрежительно отзывается о его любимом деле, и от Пао, не терпящего, когда работники спорят с посетителями. Хотя он подозревал, что вопреки терпеливому молчанию собственное лицо не скрыло ни раздражения, ни неприязни, но ему было действительно всё равно.       — Это не настоящий чай, — капризно завершила она, поднимаясь с места. — Я хочу пожаловаться хозяину этого заведения.       Подобные высказывания в конце концов заставили выйти в зал Айро. Пао отошёл принять свежие продукты, а так как дядя стал негласной правой рукой их работодателя, иногда тот позволял себе разрешать такие конфликты. Как это всегда приходилось в неприятных ситуациях, дядя включил всё своё природное очарование и набитое воспитанием красноречие, чтобы умаслить противную старуху.       — Мне очень жаль, что Вы остались разочарованы, — признал он искренне. — Возможно, моя техника заварки оказалась непривычна для Вашего вкуса? Позвольте, я переделаю этот чай. Уверен, он растопит Ваше сердце! — предложил он с видом полной доброжелательности. На его месте Зуко бы выставил за дверь клиентку со всеми её визгами и возмущениями: ни слова, ни предложения, ни мягкая улыбка дяди не действовали на старуху. Она смотрела на Айро так, будто он был плевком у неё на дороге, и Зуко выводило это куда больше, чем недавние крики. Он сжал кулаки, ощущая, насколько горячи стали ладони.       — Не думаю, что я захочу выпить здесь хоть что-то впредь! — Она сморщила свой узкий нос. Зуко невольно задался вопросом, может ли она им дышать. — Вы хозяин этой чайной?       — О, нет! — Айро неловко поднял ладонь, улыбаясь. — Я всего лишь скромный повар. Я приготовил Вам этот чай.       — Вот как? — в голосе женщины прорезалась ехидность, когда она вышла из-за стола, чтобы поравняться с дядей. Она была немного выше Айро, и в разы тоньше, чем сильнее напоминала сухую веточку. — Я много слышала о «невероятно вкусном чае Муши» от соседей, и скажу, что Вас сильно переоценивают. Я больше сюда не вернусь. Всего доброго!       На этом всё и закончилась: женщина вышла из чайной. Зуко оглянулся, хмурым взглядом окидывая зевак и призывая их вернуться к своим делам и разговорам, потому что смотреть больше не на что. Как только они это сделали, Айро произнёс:       — Надо же…       — Не слушай её, — попросил Зуко, сам не зная, зачем вмешивается. — Она просто глупая старая женщина. Наверняка уже выжила из ума.       Айро поведение старой ведьмы никак не прокомментировал, лишь принеся извинения перед остальными посетителями в своей естественной беззаботной манере. Уже вскоре рабочий день вернулся на круги своя, и дядя не выглядел хоть сколько-то потревоженным случившимся происшествием, но настроение Зуко это уже не спасло. Весь остаток смены он бродил между столами, как готовая извергнуться молниями туча, и всё бесился на людей, которые не были ни достаточно уважительными, ни достаточно умными, чтобы не раздражать его. К концу дня он попросту остался выжатым.       Погружённый в собственную усталость и раздражение, он почувствовал на своей спине тёплую ладонь Изу и обернулся. Она встретила Зуко улыбкой и мягко похлопала его по спине:       — Ты хорошо держался сегодня.       — Это должно меня утешить? — спросил он ворчливо. Рука Изу осталась на спине — он заметил, но не посчитал нужным убрать.       — Это должно подтвердить, что ты крепче, чем сам иногда подозреваешь. Мы хотели сегодня зайти в библиотеку, а потом в пекарню, так что не жди нас и иди домой. Обещаю захватить для тебя острых булочек, — Изу подмигнула, после чего подхватила брошенный недавно поднос и унесла его на кухню.       Потребность выбраться куда-то на необитаемый остров ослабла.       Не собираясь долго возиться, Зуко постарался как можно быстрее прибрать столы, убрать стулья и подмести пол, чтобы отправиться в квартиру. Называть место их жительства «домом» до сих пор не поворачивался язык, да и звать друг друга фальшивыми именами так же легко и без внутреннего принуждения, как это получается у Изу, Зуко не научился. Отчасти эта лёгкость в обращении его раздражала, но он понимал необходимость приучения самого себя к нужным словам и к нужным именам. Нельзя, чтобы настоящее имя или настоящее отношение случайно сорвалось с языка при чужих. Всё ради безопасности.       Но он не мог не заметить, что Изу старается не называть его по имени. Не окликать его «Ли», при крайнем случая обходясь «кузеном» — тоже раздражающим, но меньше, — или нейтральными окликами «эй», «помоги мне тут» или «дружище». Он не мог не заметить, и действительно ценил то, как она старается не третировать его их фальшивой жизнью лишний раз. Мягкая и понимающая поддержка Изу в последнее время всё чаще становилась для Зуко той частью жизни, без которой он понятия не имеет, как бы переживал каждый день и не сжигал бы что-нибудь в попытках это сделать. Как и от Айро, от неё он не слышал осуждения, она не винила его в ежедневном плохом настроении — и Изу находила возможность оценить его выдержку и похвалить за попытки бодриться или говорить с людьми не сквозь стиснутые зубы.       И каждый день она пыталась его чем-то порадовать.       Зуко закончил свою часть уборки в зале, сдал фартук и вышел на улицу, крикнув дяде и Изу, что уходит. Несмотря на то, что уже вечерело, было ещё достаточно светло: день становился всё длиннее с приближением лета. Закат был оранжево-жёлтым, по небу расплылся огонь. Воздух пах теплом, пылью и чем-то предвкушающим, ожидающим. Тот особенный запах, который можно уловить только во время перехода из одной поры в другую. На улице было на редкость пустовато, крайне мало людей гуляло. Возможно, в связи с хорошей погодой многие направились к большим площадям, посмотреть выступления самоучек-артистов, посидеть в заведении более располагающему к хорошему отдыху, поучаствовать в чём-то не таком рутинном и привычном. Как маленький праздник без даты и причины.       Мимо проехала повозка, запряжённая птицелошадью, и дорога из чайной в крохотное мгновение показалась Зуко такой уютной и спокойной, что злость окончательно отпустила его. Он замедлил шаг и глубоко вдохнул предлетний воздух, осознавая, что эти минуты наедине с собой и дорогой были ему нужны.       Зуко очередной раз убеждается, что иной раз нет ничего лучше медитации, путешествия в своём сознании, обретения контроля над внутренним пламенем и дыханием. Внешние ветра хорошо разжигают, но иногда они слишком сильные. Время от времени Зуко нужно своё укрытие, за которым можно спрятаться от вечно изменчивого шквала. Он не настолько умудрён и не постиг тайны Равновесия, чтобы его внутренний огонь уверенно и не колеблясь дрейфовал на ветровых потоках, как корабль на волнах. Пока Айро и Изу будут бродить по городу, у него будет несколько часов в квартире в тишине и спокойствии. Лучше, пожалуй, и представить нельзя.       Через пару недель после того, как они обустроились на новом месте, эта неуловимая парочка начала активно осаждать все местные лавочки. Дядя и Изу, насколько Зуко успел узнать, даже подружились с некоторыми продавцами и ремесленниками: из-за этого он сам многих узнаёт по лицам, а то и по именам.       Но на районных местах и знакомствах двое непосед не успокоились, и их влияние пошло дальше. Дошло до того, что в один из предвыходных дней они умудрились откопать библиотеку через несколько улиц от чайной. Зуко был там лишь раз, за компанию, и не остался впечатлённым. Библиотека оказалась обычным зданием, низким и будто желающим уйти под землю то ли от стыда, то ли от ощущения собственной ненужности. Пройди он случайно мимо, то и не понял бы издалека, что это именно библиотека. Лишь табличка у входа указывала на истинное предназначение невзрачного домишки.       Внутри дела обстояли лучше, но, невольно сравнивая в своём сознании эту захудалую провинциальную библиотеку с семейной библиотекой во Дворце, Зуко куксился. Разнообразием, к сожалению, местное хранилище знаний не отличалось. Хотя Изу оставалась в восторге: тогда ему впервые подумалось, что южанка, должно быть, ни разу не видела библиотек. По крайней мере, такого размера.       С тех пор Айро и Изу взяли за традицию ходить туда в каждый последний рабочий день перед выходными. Иногда они возвращались с новыми свитками и книгами, иногда приходили с теми же, с какими уходили, и что-то активно обсуждали между собой, едва бросив Зуко приветствие. Сюжеты легенд и историй так их увлекали, что сумасшедшие могли обсуждать прочитанное целыми вечерами и даже не вспомнить об ужине.       Они явно получали от этого удовольствие. Но тогда же Зуко действительно увидел, насколько Изу любит читать. Насколько она любит легенды, рассказы о приключениях и храбрых воинах, истории о всепобеждающей любви и вечной дружбе, которую так тяжело бывает добиться людям. Каждая строчка в свитке была для неё живой, каждая личность, о которой они ведали, — достойной сочувствия, обладающей чувствами и мыслями, которые необходимо понять. Иногда она читала вслух особенно захватывающие моменты перед сном, когда Зуко уже был на грани провала в бессознательное:       — «… Храбрый Рокка был окружён сотнями солдат, но дух его оставался стоек», — выраженным тоном читала она. — «Он окружил город каменной стеной и взобрался на самый её вверх, откуда мог видеть всю… всю…» — Запнулась. — Не узнаю иероглиф.       Зуко приподнял голову над подушкой, оглянувшись в сторону сидящей за столом Изу. Она повернула свиток к Зуко, выглядя немного неловко и озадачено. Найдя нужный столбик, Зуко прочитал:       — «Кавалерию». Войска на птицелошедях.       — О, так вот как это слово пишется! — сказав это тоном, словно разгадала новую головоломку, Изу продолжила читать. — «… всю кавалерию. Великий Рокка похоронил свой гнев, и обрушил на своих врагов… камнепад»…       Иногда попадались слова, написание которых ей не было известно. Бывали моменты, когда она не знала и значения определённых слов. Это случалось не так часто, как могло бы, — думал Зуко, размышляя об условиях, в которых рос этот зимний цветок. И всё же каждый раз, когда это происходило, Зуко вспоминал, насколько запас знаний и образования Изу отстаёт от их. Несмотря на то, что она любила читать при любой возможности даже в свои тяжёлые времена, было и очень много всего упущенного. Ни Айро, ни Зуко не составляло труда поправлять её, объяснять непонятные моменты и иероглифы, — дядя даже мог сесть с ней отдельно и подтянуть грамотность, — и всё же было в этом для Зуко что-то грустное и восхитительное одновременно. Это не угаснувшее стремление учиться и узнавать новое, чуткость и понимание к тому, про что она читает — и при этом почти полное отсутствие возможности дать в руки Изу все нужные знания, все нужные инструменты для того, чтобы это намерение воплотить.       Зуко ловил себя на мысли, что хотел бы показать ей больше. Больше, чем одинокая библиотека в самом углу улицы низшего круга Ба Синг Се. И однозначно больше того, что ей редкими урывками удавалось найти и получить на Южном Полюсе.       Он бы хотел показать ей библиотеку во дворце и отдать в её распоряжение каждый свиток и каждую книгу оттуда. Он хотел бы сам прочитать несколько из особо старых, но известных легенд и поверий Народа Огня, послушать, как она читает некоторые их истории; слушать, как она восхищается героями — возможно даже, что теми же, какими восхищался сам Зуко в детстве, и которыми восхищается по сей день; слушать, как она волнуется, удивляется, радуется особо острым моментам истории; слушать, как она пугается, расстраивается и переживает; слушать её задумчивые рассуждения о событиях, людях, идеях, которые она увидела и пропустила через себя настолько глубоко, что иной раз такой вдумчивостью даже центра айсберга можно было достигнуть.       Это были безумные, глупые и бессмысленные мысли, но они сами приходили в голову. Он вяло ловил себя на них, смутно беспокоясь о причине возникновения подобных фантазий, и ощущая тоску от их несбыточности. Но, несмотря на это, перед сном Зуко продолжал представлять, как выглядела бы Изу в стенах его родного дома; что бы её там привлекло, что ей было бы интересно узнать; какие новые для себя слова она бы узнала первым делом. И продолжал каждый раз одёргивать себя, напоминать о несбыточности подобных мечтаний. Незачем травить себе душу недоступным будущем — навсегда упущенного прошлого уже для того достаточно.       В любом случае, Зуко по-настоящему нравилось слушать, как она читает вслух. Это отвлекало, заставляло погружаться в написанный мир вместе с читательницей. Ещё ему нравилось, когда Изу приносила специально для него какие-то вкусности, которые они могли приобрести на прибавку от Пао за хорошую работу. Ему нравилось, когда Изу пробовала приготовить что-то из национальной кухни Страны Огня только для того, чтобы порадовать их с Айро. Ему нравилось, что Изу каждый вечер начинает разговор с ним перед сном: говорит, шутит и утягивает в обсуждение очередной истории, которую она — они — они прочитали. Ему нравилось, что в те же вечера она внимательно и тихо слушала, как Зуко вспоминал Страну Огня, как он делился с ней крупицами от того, чем бы хотел поделиться на самом деле; как она задавала вопросы и уточняла, когда Зуко говорил о чём-то ей незнакомом. Каждый момент, когда Изу улыбалась, когда она старалась стать ближе, когда она проявляла понимание: отходила, когда ему это было остро необходимо, и приближалась, когда он тихо нуждался в этом, — всё это было ценно, как воздух.       Вечерние разговоры с Изу особенно напоминали о старых, даже ностальгических и безмятежных разговорах на корабле, когда они бороздили моря, гоняясь за Аватаром. Зуко не может назвать те времена беззаботными или простыми, но дни, в которых присутствовала Изу, её навязчивая забота и несуразность, окрашивались в тона спокойствия и теплоты, которые он испытывал, вспоминая маму, детство и проведённые у озера в саду часы, когда они кормили хлебом уткочерепах и не думали ни о чём плохом.       Частые разговоры о Стране Огня помогали делу. Раньше Изу тоже часто расспрашивала о его родине, но он был готов поклясться, что теперь её вопросы стали… более личные? В них стало больше собственного интереса, больше желания и даже жажды.       — Что такое «цирк»? — спросила однажды Изу в один из таких разговоров. — Айро мне не рассказывал.       — Это… — Зуко вдруг понял, что совершенно не знает, как объяснить стороннему человеку такую привычную и такую естественную для него с детства вещь. На мгновение он растерялся, но не подал виду. — Это группа бродячих артистов, которые посещают разные города по Стране и колониям.       — А что они показывают? — Зуко слышал, как Изу завозилась на диване и свисла с края. Свежий запах от чистых волос на момент спутал мысли.       — Чаще всего в цирке выступают акробаты, жонглёры, покорителя огня… Клоуны там тоже частое явление. А ещё выступления с животными: цирки в Стране Огня всегда славятся самыми диковинными и интересными.       — Звучит страшно интересно… — прошептала она. — Здорово было бы сходить в такой хотя бы раз. А… кто такие клоуны? И что делают акр… акробаты? А что делают животные у вас в цирках? И покорители огня, у них тоже какие-то особые выступления, да? Что-то красивое и опасное?       Вопросы сыпались один за другим, и Зуко едва успевал отвечать на их шквал. «Вишнёвое дерево? Это ведь то, которое мы видели в колонии, да? Я читала название в свитках. Огненные лилии? Они правда такие яркие, как в иллюстрациях? Почему ваши блюда в основном такие острые? Никогда не пробовала терияки, это вкусно?» И так до глубокой ночи, пока оба настолько не выбивались из сил, что засыпали быстро и без сновидений. Поэтому Зуко особенно любил эти разговоры: после них редко приходят тревожные сны.       Их тёплые и открытые разговоры сошли на нет после событий на Северном Полюсе и после недель раздельного путешествия по Царству Земли. Поэтому Зуко чувствовал себя счастливым от того, что им удалось восстановить что-то из старого времени. Это ощущалось, как крохотный поворот в сторону Дома, и иногда этого было достаточно, чтобы он захотел искренне улыбнуться в темноту охватившей комнату ночи.       Иногда он спускался на пол, ложась на один с Изу спальник, чтобы было удобней говорить. Иногда она вскарабкивалась к нему на диван, садилась рядом и понижала тон голоса, делая их разговор ещё более уютным. Иногда они менялись местами. Иногда они перемещались за маленький стол, пили чай и таскали какие-то мелкие рисовые угощения из шкафов (если они у них оставались), чтобы унять пробудившийся аппетит. Особенно ярок становился голод и возбуждение во время бесед о прочтённых историях.       — И вот, потом он выхватил его у бандита, — пересказывала Изу, стоя ногами на спальнике и размахивая зажатым в руке свитком, как кинжалом, которым главный герой прочитанной ею сегодня повести — авантюрист и путешественник Шан — спасался от целой банды разбойников, поймавших его в перешейке Змеиного Перевала. — И метнул ровно в верёвку с подвешенным украденным золотом! — Изу махала свитком, не решаясь им разбрасываться — библиотечная вещь, — и жестикулировала так активно, что Зуко не успевал следить за движениями рук. — И всё награбленное рассыпалось по земле, сбивая с ног разбойников, пугая их шумом, — и тут Шан освобождается, и как — БУМ! — по склону, и гора Змеиного Перевала сыпется прям им на головы! Но Шан в этот момент прячется под землю и остаётся невредим, а бандиты убегают в лодки со страху, даже золото бросили!       Изу, раскрасневшаяся от эмоций, выдохнула и выпрямилась, опираясь руками в боки. Зуко наблюдал за ней, почти улыбаясь.       — Он такой ловкий и хитрый, — произнесла Изу с незамутнённым восхищением. Она плюхнулась на свой спальник, сложив ноги в позе лотоса и качаясь на них взад-вперёд, не в силах усидеть на месте. — У него получается всё так гладко и без задоринки!       — Шан — ушлый тип, — фыркнул Зуко, положив голову на согнутую руку. Напротив его глаз ярко сверкали её — синие. — Думаю, в жизни я бы с таким не смог иметь дела.       — Думаю, это было бы сложно, — согласилась Изу. — Но, заметь: он может быть и благородным! Ни монеты из брошенного разбойниками золота себе не присвоил. Всё вернул людям.       — Наверное, легко расставаться с богатством, когда твоё главное сокровище — это постоянное встревание в неприятности.       Изу засмеялась.       — Тоже верно… Как думаешь, можно научиться так метать ножи?       — В армии отца есть воины, которые…       — Дети! — возмущённый и хриплый голос дяди, прозвучавший из соседней комнаты, заставил замолчать и замереть. Дверь приоткрылась, и им показалось заспанное лицо Айро. Он выглядел страдающим. — Я всё прекрасно понимаю, и я бы сам охотно присоединился к обсуждению, но… Уже такая глубокая ночь, я совсем не могу спать, пока вы так шумите!       — Прости…       — Прости, дядя.       Зуко никогда не был на дружеских ночёвках, потому что в детстве у него не было друзей, с которыми можно было так проводить время; но каким-то образом он почувствовал, что, если бы они были у него раньше, то всё выглядело бы примерно так. И вырвать Изу из картины ночных посиделок не получалось никоим образом, даже несмотря на то, что присутствие южанки никак не вписывалось в обстановку комнаты принца во дворце Лорда Огня.       Это могло бы быть… весело.       Интересно, если бы сложилось так, что Изу по счастливому совпадению родилась в Стране Огня и если по ещё более счастливому совпадению она происходила из высокопоставленной семьи, как Мэй, как бы тогда выглядела история их дружбы? Как бы они общались? Какой бы была Изу? И что бы стало с их узами, когда Зуко изгнали?       Возможно, родись Изу в Стране Огня, она была бы совсем другой. Возможно, менее шумной и несносной, более скромной и воспитанной. Возможно, родись она в другой семье, она не была бы такой суетливой, надоедливой, чудной и нескладной. Она бы знала больше, чем сейчас, она бы имела хорошее образование. Возможно, она бы сблизилась скорее с Азулой — с девочкой, — чем с Зуко, который девчачьей компанией в детстве не интересовался. Но, даже если судьба позволила бы им подружиться, вряд ли бы это продлилось долго. Скорее всего, за волшебные мгновения детства и беззаботности Зуко пришлось бы расплатиться очередной потерей в лице своего лучшего друга — в довесок ко всему остальному. Или, если бы судьба была к Зуко хотя бы в половину добрее, чем сейчас, Изу бы при любых обстоятельствах осталась такой, какая она сейчас, в этой жизни и в этом мире, и тогда бы она никогда не оставила Зуко, последовав за ним в любое безумие, оставаясь на его стороне. Возможно, тогда бы он обрёл союзника во всех радостях и бедах — который был бы рядом с самого начала.       Можно было вечность представлять себе такие сюжеты, радужные и мрачные, реалистичные и абсолютно от реальности оторванные, но в итоге Зуко приходил к заключению, что он в любом случае предпочитал ту Изу, которая находится сейчас рядом с ним. С синими глазами, суетливой, но искренне самоотверженной личностью, с огнём под океанического размера сердцем.       — Держи. — Зуко вырвался из мыслей, когда вечером Изу протянула ему одну из обещанных острых пирожков, к которым он действительно за последнее время пристрастился. Они были правда вкусными: пряными и сладковатыми. Новый контрастный вкус, который заставлял мечтать попробовать ещё одну.       — Спасибо, — сказал он, приняв угощение. Изу вернулась за стол со вторым таким же пирожком и открыла новую книгу.       — Эта про что? — спросил он, почувствовав любопытство. Давно ему не было что-то по-настоящему интересно.       — Библиотекарь сказал, что это сборник легенд Народа Земли, — ответила она. — Одни из самых старых. Пока сама не знаю, что там, но наверняка в этой книге мно-ого незнакомых иероглифов… — это было сказано так, словно Изу ждало самое увлекательное и самое сложное в жизни приключение: особенно смешно, если знать, что она уже пережила в своих дни и более тяжёлые путешествия. Не теряя время зря, Изу приступила к чтению, а Зуко задумчиво облокотился о стену, пережёвывая пирожок.       Не всегда их ночные разговоры были такими искрящимися, полными тепла и света, как того хотелось бы. Были дни, когда настроения на разговоры просто не было. Были вечера, когда темы не клеились, и даже при попытке завести какую-то безопасную беседу всплывало что-то совершенно нежелательное и неприятное.       В одну ночь, когда убывающая луна пыталась пробиться через толстые слои дождевых облаков, и на Зуко напала меланхолия, он решил сменить тему:       — Та мадам, что зачастила к нам в чайную, меня раздражает, — ворчливо заметил он, закинув руки за голову.       — Та, которая в маленькой цветочной шляпке? Она милая, — простодушно сказала Изу, чувствуя себя куда более бодрой в эту дождливую ночь. Невыносимый ночной цветочек. — Мне кажется, дядя Айро ей нравится.       — Ей нравится «Муши», — закатил глаза Зуко, ответив чуть более злобно, чем собирался. Он перевернулся на бок, отвернувшись к стенке и зажал голову между уголками подушки. Шум за окном раздражал. — И она всегда отвратительно начинает сюсюкаться с нами.       — Она просто пытается найти путь к сердцу мужчины через его детей, — звонко посмеялась Изу над своей же шуткой-полушуткой. — К тому же, в этом есть свои плюсы. Она угощает нас конфетами.       — На вкус — дерево.       — Она старается.       Зуко фыркнул.       — Она старается пролезть в нашу семью ради своих романтических целей, — Зуко выплюнул эту фразу почти презрительно, сам от себя того не ожидая, и перевернулся обратно на спину, раскинув руки и озадаченно уставившись в потолок. Кажется, дамочка из чайной, возможно-влюблённая-в-их-дядю, бесила Зуко сильнее, чем тот позволял себе думать.       Разумеется, он замечал за собой нежелание принимать новых людей в свою жизнь. Неважно, насколько этот человек хороший и интересный: как можно построить с кем-то полноценные отношения, вызвать доверие и начать доверять, когда ты не можешь быть полностью собой?       История с Джен до сих пор была свежа в голове. Прекрасная, тактичная, аккуратная девушка, не посмеявшаяся над его ужасной попыткой жонглировать, показавшая ему особенное для себя место в Ба Синг Се и открывшая Зуко другую сторону этого города… Джен ему понравилась. Он правда хотел бы общаться и дальше, но чувствует, что не сможет. И знает, что не сможет.       За плечами была оставлена прошлая жизнь, являющаяся частью его нынешней, — это слишком много для того, чтобы заводить с кем-то отношения. Как можно быть близким с человеком и скрывать от него целую жизнь? Неужели теперь вечно придётся врать о цирке-шапито, врать о бродяжничестве по землям, о своей семье… о самом себе?       Появление в их тесном семейном кругу кого-то нового вызывало панику. Всегда придётся находиться в напряжении, быть осторожным, не говорить лишнего. Невозможно каждый день своей жизни проводить в боевой стойке: эта истина, которую не хочется, но нужно признавать. А немного расслабиться и почувствовать себя в безопасности Зуко может только рядом с этой чокнутой парочкой. Когда они втроём одни и больше никого. И даже тогда остаётся много вещей, которые так просто не обсудишь, и ещё больше — которые не сделаешь.       Не говоря уже о том, как несуразно и глупо могут выглядеть тесные и доверительные знакомства в этом городе. В таком общении не будет ничего настоящего. Липовая семья и липовый друг этой семьи; в то время как настоящая была где-то далеко за морем.       Думая об этом снова и снова, натыкаясь на этот камень, как на вечную яму посреди дороги, Зуко снова ярко вспоминал, что в их жизни нет ничего прочного. Всё это вызывало тошноту.       Изу, заметив перемену настроения друга, подняла на него любопытствующий взгляд.       — Вряд ли она делает именно это, — осторожно заметила она. — Просто старается найти с нами общий язык, вот и всё.       Зуко замолк. Он сосредоточился на том, чтобы не подпускать к себе своевольные воспоминания, но дождь, плохо сказывающийся на настроении, и тема разговора не способствовали.       Он вспоминал свою семью, реальную семью — не дядю и псевдо-сестру, а настоящую сестру, настоящего отца. И настоящую маму, которая была с ними до того, как случилась катастрофа…       — Зуко, — мягко и нежно позвал голос, вырвавший из тьмы, и холодная рука Изу коснулась его, горячей.       Зуко перевернул ладонь, легонько сжав ледяные пальцы, и тут же отодвинул руку.       — Просто вспомнил, — произнёс он.       — Понимаю, — Изу кивнула и замолчала.       Она и вправду изменилась. Приходится признавать такие вещи. В былые времена она бы не оставила Зуко в покое, допытываясь до предмета беспокойств с упорством голодной бабуиновой макаки, которая пытается добраться до свежих ягод через прутья ловушки. Сейчас она стала будто бы более… спокойно, уважительно относиться к личным тайнам Зуко — прям как Айро. Начала ли Изу брать пример с дяди? Или она просто научилась понимать Зуко лучше, чем раньше.       Её любопытство всё ещё было непомерным, и в её глазах Зуко точно мог разглядеть искру искушения, что науськивала расспросить побольше. Но другое чувство, сияющее загадочным синим цветом в глубине её зрачка, одерживало в итоге верх, затапливая взгляд спокойствием, принятием и глубоким горячим оттенком какой-то сильной привязанности. Он видел в её взгляде эту привязанность, походящую почти на нежность: настолько интенсивная, что становилось неуютно и неловко от того, что именно Зуко был источником и целью этого тёплого прилива. Но и было в этом… что-то щекочущее, сладко тянущее, завлекающее всматриваться и упиваться — и этим пугающее лишь сильнее.       Он не знал, как реагировать, но всё же старался не отводить взгляд: за переменами в глазах Изу было интересно наблюдать.       — Если ты хочешь поговорить со мной, то я всегда рядом.       Как и всегда в последнее время эта фраза принесла утешение. У Зуко был человек, с которым он может спокойно поговорить. Человек, который поймёт его или хотя бы попытается понять, и не ответит на излияния тонной мудростей и жизненных советов, которых Зуко не желал и которых не хотел слышать. И не ответит саркастической шуткой, переменой темы и насмешкой, сводящей все его внутренние метания к незначимому нулю или к глупым капризам несмышлёного ребёнка.       Он просто хотел быть услышанным. И Изу давала ему эту возможность.       Меланхолия немного рассеялась, и звук дождя перестал так навязчиво бить по ушам, став ласковым и шепчущим. Зуко повернулся лицом к Изу.       — Я знаю. — Зуко не знал, что говорили его глаза сейчас, но он ощутил прилив нежности, спрятанный за хмурой темнотой ночи. Интересно, то же это, что чувствует к нему Изу в моменты открытости и абсолютного, выпущенного из-под контроля доверия? Видит ли она его чувства в темноте? — Спасибо.       Она улыбнулась ему и легла обратно на свой спальник.       — Думаю, сегодня слишком непригодная погода для разговоров. Тебе заварить что-нибудь, или попытаешься уснуть сам?       Зуко задумался лишь на секунду. Через пару мгновений он медленно произнёс:       — Не думаю, что хочу засыпать в ближайшее время.       Изу, поняв его правильно, кивнула и поднялась на ноги, после чего отошла на кухню. В ту ночь Зуко не видел снов.       В моменты, когда оба ощущали границу, за которой мог лежать тяжёлый разговор, они предпочитали сворачивать беседу и поскорее ложиться спать. Было даже удивительно, насколько нечасто это происходит, учитывая, как много Зуко говорит про дом, про Страну Огня. Он даже не знал, в чём именно заключается секрет: с Изу просто было приятно обсуждать всё, что было для неё новым, принимаемым с живым любопытством и интересом. Тоска была неизменно, в каждом слове и воспоминании, но она становилась милосердней под этим внимательным взглядом, не рвала душу на части, а печально сидела рядом, как третий участник разговора — напоминая о присутствии, а не врываясь и разнося всё внутри избалованным ребёнком. Даже если что-то шло не так, им удавалось это обходить. Если только это не было тем, что кто-то из них хотел обсудить несмотря ни на что.       Как-то случился разговор, о котором Зуко с удовольствием бы забыл. Всё началось с того, что он по глупости вспомнил о фонтане, сверкающем в свете огней и фонарей, который показала ему Джен во время их прогулки-не-свидания. Он упомянул об этом вскользь, потому что Изу заговорила о своём желании потщательней исследовать соседние районы и найти красивые и спокойные места среди незнакомых улиц. Зуко просто удивился вслух тому, что в Ба Синг Се действительно такие места есть, и на них правда стоит посмотреть. И почти сразу почувствовал неладное, услышав странное оживление Изу.       — Может, тебе стоит встретиться с ней ещё раз? Кажется, вы хорошо провели время, — вдруг сказала Изу, стоило Зуко упомянуть имя Джен.       Он мучительно простонал.       — Не хочу. — Зуко закрыл лицо подушкой.       — Почему? Разве она не хорошенькая?       Зуко немного покорёжило слово, которое она применила в сторону Джен. В нём не было ничего плохого, и тон Изу даже не предполагал насмешки или издёвки, но Зуко вдруг нестерпимо захотелось взвыть, кинуть прямо ей в лицо подушку — не в первый раз — и отвернуться к стене.       Он действительно ещё способен вести себя, как тупой подросток?       — Она… — Зуко скривился от смущения. Он стянул с лица подушку и подложил её себе под голову, не желая открывать глаза. Хватит вести себя по-детски (хотя бы одному из них). — «Хорошенькая». Но я не мог дать ей того, что она хотела.       Молчание. Тихое шуршание спальника, когда Изу перевернулась на бок.       — То есть?       Зуко нахмурился.       — Она хотела быть моей девушкой… я так думаю… но я… не могу.       — Потому что у тебя уже есть Мэй?       Зуко удивлённо нахмурился. Он всё-таки открыл глаза и посмотрел на Изу. Её смутный силуэт был едва-едва различим в свете бледных звёзд.       — Почему ты так решила? — спросил он, стараясь не выдавать своего напряжения, резко сдавившего горло. Зуко услышал, как Изу неуверенно поскребла пальцем по своему одеялу.       — Я не знаю. Я подумала, что раз она твоя невеста, ты до сих пор не можешь забыть о ней.       Зуко предположил, что это логичное для Изу умозаключение. Она знала о Мэй, Зуко достаточно много рассказал о ней и об их отношениях. Но, если честно, он довольно давно не думал об этом. В жизни происходило много событий, появлялось и уходило много людей, и он так безумно устал, что он не хотел думать об ещё одном несбыточном желании — восстановить отношения с бывшей девушкой. Если Вселенная всё-таки не смилуется над Зуко и оставит его догнивать в Ба Синг Се, то нет никакого смысла гадать о том, что ждёт их с Мэй, — потому что их не будет ждать ничего. И есть ли тогда смысл размышлять, любит ли Зуко Мэй так же, как и прежде, или уже нет? Ответ принесёт боль при любом раскладе.       — У меня не было времени подумать об этом, — в итоге сказал Зуко, чувствуя, что не хочет углубляться в тему. — Всё уже в прошлом.       — Но ты скучаешь по ней?       Зуко не ответил. Скучал ли? Постоянно — по дому, по семье, по родной Нации и родным землям; по небольшому пруду с уткачерепахами в саду; по таинственным, приглушённым коридорам дворца; по прислуге, которая всегда была почтительна и уважительна к правящей семье; по рукам и улыбке матери; по скрывающему тихую гордость и заботу взгляду отца; по нежным прикосновениям и мягким поцелуям Мэй, и даже по раздражающе громкому веселью Тай Ли. Зуко скучал настолько часто, что тоска стала просто фоновым, никогда не умолкающим, шипящим где-то в затылке шумом, в котором всё слилось в единую массу под названием «Дом». Иногда он выделял из огромного списка этих вещей одну или две конкретных, особенно труднодостижимых и желанных. Но в остальное время все эти чувства, воспоминания, фантомы старых прикосновений и взглядов становились общей горячей неразделимой массой, похожей на магму, спящую в недрах земли и ожидающую часа, в который сможет вырваться с силой неукротимой природной стихии, сметающей всё на пути бедствия.       И что до Мэй… Она всегда входила в тот образ Дома, который Зуко хотел вернуть, — и она всегда была неотъемлемой её частью, чем-то самим собой разумеющимся. Зуко не видел резона относить её к какой-то отдельной категории, ведь, так или иначе, он не представлял себе жизни, в которой чувствовал бы себя полноценным и счастливым без неё.       Так скучал ли он? Да. Разумеется. Хотел бы вернуть её в свою жизнь, предоставься такой шанс? Само собой. Как и всё для себя важное.       Ему было интересно, какой Мэй стала сейчас? Такой же робкой, но острой, таинственной и интригующей, какой Зуко её запомнил? Принц помнит, что она была точно вулканический цветок: обманчиво хрупкий на вид, ранимый, но в своих корнях прячущий горячую сталь, рождённую из жерла пламени. Но так было раньше, и сейчас они оба выросли и изменились. Как повлияли прошедшие года на Мэй? Как они повлияли на Зуко?       В это время Изу, восприняв длительное задумчивое молчание Зуко за нежелание говорить, отступила:       — Прости меня, я подняла не лучшую тему для разговора…       Зуко поспешил её прервать. И он решил быть честным:       — Иногда я вспоминаю о ней и начинаю скучать. Мэй всегда была важной частью моей жизни, я с трудом могу представить своё возвращение домой без неё, — Зуко смял край одеяла и сжал его в кулаке, борясь с болью от мысли о том, что он никогда не вернётся. — Но я предпочитаю не таить бессмысленных надежд. Не думаю, что Мэй стала бы ждать меня — изгнанного дурака, погнавшегося через мир за призраком Аватара.       Зуко устало потёр лицо запястьями рук. Неожиданно он почувствовал себя раздавленным.       — Скорее всего родители Мэй устроили новый политический брак для дочери, или находятся в процессе. Уверен, Мэй не позволит отдать свою судьбу в руки недостойного человека. Она невероятная женщина и не позволит испортить себе жизнь, — Зуко поймал себя на том, что улыбается, вспоминая, и в его сердце ласково проскользнули искры нежности, которые он давно не чувствовал по отношению к Мэй. От них пахло дымом, ароматом ностальгии и новизны, которая сопровождала их неуверенные отношения, полные поисков, попыток и факельного тепла — не до конца одомашненного и уже не совсем дикого.       Зуко мягко хмыкнул, воскресив под веками вид сверкающих ехидным озорством серые глаза. В такие моменты холодный оттенок неприступной стали становился податливей и гостеприимней, принимающим в свои осторожные объятия, будто туман. Чем темнее они становились, тем больше и больше он влюблялся в эту невероятную девушку.       — Я надеюсь, она будет счастлива, — довершил Зуко, чувствуя, что говорит правду.       Кажется, Изу услышала нечто такое в его голосе, что дало ответ на заданный вопрос, потому что она тихо выдохнула и на какое-то время замолчала. Только потом неуверенно произнесла, настолько слабо, что Зуко даже не сразу понял, что ему что-то сказали:       — Зуко…       Помедлив, он обернулся к ней.       — Что?       — Ты… — она запнулась, замолчав. Зуко терпеливо ждал. Он убрал руки с лица, но не увидел собеседницу. Возможно, Изу уже засыпала и не могла как следует собраться с мыслями. Или она не была уверена, что дальнейшие расспросы будут уместны, ведь уже ступила на довольно хрупкую почву. Но, так или иначе, она сказала: — Можешь рассказать мне о Мэй?       Зуко удивила просьба. Изу уже просила об этом, ещё в те далёкие времена, когда они были только в начале своего странного знакомства, и Зуко рассказал тогда всё, что считал уместным и безвредным. После этого Изу долго не поднимала тему его бывшей невесты, поэтому счёл, что интерес был удовлетворён. Но теперь она снова задаёт тот же вопрос сейчас — но почему? Почему она вдруг заинтересовалась? И почему именно сейчас?       — Почему ты спрашиваешь? — всё-таки спросил Зуко, привстав на локоть и попытавшись рассмотреть в полутьме выражение лица Изу. Он старался не звучать слишком подозрительно, но полагал, что ему это не удалось. Лица Изу так и не увидел — слишком темно. Он лишь смог разглядеть, как осязаемая тень Изу пожала плечами, и тонкое одеяло, накинутое поверх, немого сползло вниз. Это случайное движение почему-то выглядело зябко и беззащитно — очень уязвимо, — и от неприятного ощущения у Зуко сжался желудок.       — Мне просто интересно услышать о ней, потому что мне кажется, что она довольно важный для тебя человек. И ты меньше всего о ней рассказываешь… И я не понимаю, почему?       — Просто я не знаю, что конкретно могу рассказать, — ответил Зуко немного расслабившись и приняв лежачее положение. — Если у тебя есть конкретные вопросы, то задавай.       Изу на какое-то время замолчала, что позволило Зуко предположить, что она закончила разговор и решила лечь спать. Он тоже прикрыл глаза, собираясь провалиться в, как он надеялся, сон без сновидений. Парень уже не ожидал продолжения, но последний вопрос прозвучал в их небольшой квартире, как гром:       — Ты всё ещё её любишь?       Зуко растерялся. Одной ногой во сне, он почувствовал себя застигнутым врасплох, поэтому Зуко резко приподнялся на диване и спросил, возможно, громче, чем намеривался:       — Что?       Изу резко дёрнулась, возможно, подняв на Зуко глаза — потому что свет вышедшей луны отразился в них, очертив белыми мазками. В этом свете взгляд казался невероятно напуганным и смущённым. А глаза — такими большими и глубоко-синими.       — Извини, это был слишком резкий вопрос? Я просто подумала…       Видя беспокойство Изу, Зуко смягчился. Но вопрос был действительно неожиданный. Почему она вообще думала об этом? Разве Зуко не был достаточно прям и очевиден в своём ответе? Разговоры о чувствах и без того достаточно смущали: это всегда была тонкая дорожка, готовая вот-вот обрушиться и утянуть в пучину ощущений слишком острых и слишком вездесущих. Если он и мог говорить о них вслух, то только тому, кому эти чувства предназначались. А обсуждать их с кем-то другим… Тц, с дядей это всегда было ужасно неловко. Не хотелось погружаться в эту неловкость слишком глубоко.       — Всё нормально, — успокоил он её. — Мне слишком долгое время было не до размышлений о чувствах, Изу, ты и сама понимаешь. Мэй всё ещё очень дорога мне — это всё, что я сейчас знаю.       Изу внимательно посмотрела пронзительным синим взглядом. Даже если бы Зуко его не видел, он бы его почувствовал — настолько интенсивно смотрела. Во взгляде скрывалось что-то такое, что в полумраке и таинственном холодно-серебристом свете луны и звёзд можно было перепутать с отчаянием или болью, природу которого Зуко не понимал. Он не мог даже предположить, откуда в Изу могли проснуться эти чувства посреди, как показалось сначала, обычного разговора. Контакт длился лишь мгновение. Крохотный промежуток времени, в течение которого Зуко старался не отводить взгляда, пытаясь изучить её в ответ и понять, игра ли это света, или с другом правда что-то происходит.       Но всё растаяло, когда Изу моргнула и повернулась на спину в своём спальнике, выдохнув. Из её позы исчезло напряжение, глаза сонно закрылись, словно девушка была готова лечь спать, и на губах показалась виноватая улыбка:       — Да, я так и подумала. Прости за любопытство. Это было немного странно, да?       — Да… — признался Зуко, поправляя своё одеяло, и, зарывшись в него по подбородок, повернулся лицом к стене. Ему всё ещё было немного не по себе, хотя расслабленность Изу немного успокоила. — Но не страшно. Тебе ведь нужно как-то оправдывать своё прозвище, Чудачка.       Изу беззлобно фыркнула:       — А ты и вправду давно меня так не называл. — Зуко ухмыльнулся, и его ответ опередил громкий зевок Изу. — Думаю, что пора на боковую. Сможешь заснуть?       — Да, — почти не задумываясь ответил Зуко: он чувствовал, что вырубится самостоятельно в любую секунду, стоит только закрыть глаза.       — Хорошо. Тогда спокойной ночи.       — Спокойной ночи, — пробормотал Зуко, уже наполовину уснув.       Где-то на грани сознания, пока Зуко ещё полностью не уплыл в глубины спокойствия или кошмаров, в зависимости от везения, он услышал сонный голос:       —… Я тоже хочу посмотреть на огоньки в фонтане.       — Я покажу тебе их.

***

      Зуко проснулся от тягучей боли в шее. Сдерживая стон, он распрямился, потирая задеревеневшие плечи. С запозданием понял, что уснул на диване: в том же положении, в котором до этого тихонько дремал. Плед лежал поверх него, одетого в той же одежде, что была на нём днём. Он устало вздохнул, приложив руку ко лбу. Надо же быть таким идиотом, чтобы заснуть, того не желая. И не то, что б устал…       Было темно и тихо. Дядя и Изу, видимо, уже спали. Стараясь никого не разбудить, Зуко встал на скрипучий, как надрывающаяся телега, пол. Спать уже не хотелось, как назло, хотя была явно глубокая ночь, а завтра его снова ждёт нелюбимая работа в нелюбимой забегаловке в нелюбимом городе. Иной день Зуко сам не понимал, где черпает в себе силы на то, чтобы каждое утро подниматься и следовать за дядей и Изу. В последние недели ноги и руки будто бы едва его слушались, казались слабыми и безвольными, будто вся сила покинула их с прибытием в город: и с каждым днём тело его лишь чахло и истончалось.       Зуко пугало это ощущение приближающегося конца. Оно было похоже на медленную смерть. Он отчего-то чувствовал, что не сможет отбиться даже от вора на улице, заставь тот его врасплох. В венах угасал огонь, с которым Принц Огня, несмотря на тяжесть примирения и освоения, раньше был неотделим, как может быть неотделим уголь от печи. Пока уголёк в ней, он — часть пламени, часть чего-то большего, чем чёрный, пожухший кусок древесины. Но вытащи его на стылый воздух и сдуй дым и пепел, чем он становится? Бесполезным камнем, который затеряется среди кучи других. Только в печи он может исполнить своё истинное предназначение.       В этом городе Зуко всё чаще видел себя вынутым из обогретой каминной угольком. Он боялся, что взаправду потеряет последние крупицы от себя и своих способностей, если проведёт в чайной хоть ещё один лишний день. Поэтому, втайне даже от Айро и Изу, он начал делать небольшие вылазки.       Покорение Огня он не применял. При всех страхах и зудящих на ладонях искрах, желающих вырасти в нечто большее, Зуко не был идиотом, и не собирался так рисковать почём зря. Даже в самом заброшенном и забытом всеми уголке это может оказаться рискованным, хватит одного любопытного взгляда проходящего мимо пьянчужки… Зуко лишь раз сделал исключение. И до сих пор думал о том, что поступил неблагоразумно — но, несмотря на это, ни о чём не желал. Тот раз, у фонтана, его охватил чистый порыв, желание доставить кому-то радость. Его нечасто охватывали такие моменты. Ещё реже — по отношению к незнакомым людям. Но когда они наступали, но старался хватить их за хвост и позволять вести себя, как путеводным звёздам.       Зуко брал с собой мечи. Когда вытаскиваешь их из ножен и приравниваешь в руках, ощущения мало чем отличимы от тех, когда в пальцах танцует неукротимое пламя. Одно неотделимо от другого, оружие — и не оружие, а часть тебя, твоё продолжение и твой верный спутник. Держа в руках испытанные в боях лезвия, он забывал о новом имени и о новом пристанище. Вспоминал, как впервые примерил тяжесть мечей в руках ещё до изгнания, как тайно тренировался с дядей на корабле. Лучшие и худшие времена сплетались на железе и отражались в нём глазами солнца и луны, и он вспоминал, кем является и на что способен. Звон, отскакивающий от рассекающих воздух остриёв; блеск, мигающий на боках металлических рыб; тяжесть, лежащая в руках, а не на запястьях и щиколотках от невидимых кандалов: вот — единственная отдушина. Его единственное убежище.       Раз уж он проснулся, можно воспользоваться бодростью и посвятить несколько часов своему настоящему «Я», не желающему умирать так же упрямо, как некогда оно не желало терять надежду на возвращение домой. Но сегодня мечей не было на своём привычном месте — под диваном, на котором Зуко спал.       Укол паники был мгновенным и скоротечным, как любимые Азулой молнии, бьющие в живую мишень. Разум стал быстро перебирать все возможные пути, по которым вор мог проникнуть в квартиру и уйти с оружием незамеченным, но заторможенное со сна сознание всё же догадалось поднять голову в сторону спальника, на котором должна была спать Изу.       Он был пуст.       «Ясно», — промелькнуло устало, и Зуко вылетел из квартирки. Он не знал, где точно искать, но был уверен, что недалеко: вряд ли она стала выбираться за городскую стену или в чужие районы. Зуко не волновался об этом, потому что куда больше он интересовался вопросом: как долго это длится?       Вряд ли это первый раз, когда Изу одолжила у него палаши.       Забавно, что он нашёл её там же, где обычно прятался сам, начиная свои тайные тренировки с парными мечами. Не стоит удивляться, потому что этот закуток между домами, образующий небольшой, но достаточно просторный для манёвра прямоугольный дворик, был хорошим местом. Сюда обычно никто не заглядывал даже днём: если только дети использовали его для своих игр. Ночью тут некого было ждать, и никто бы не побеспокоил в разгаре тренировок.       Изу была здесь — с мечами, как он и подозревал. Выполняла знакомые приёмы, выученные движения, сплетающиеся в отточенный клинок боевого танца. Он наблюдал за её техникой с вниманием наставника.       Когда Изу закончила и приняла финальную стойку, он произнёс:       — Делаешь успехи. — Испугал её, заставив обернуться и направить оружие в сторону раздавшегося голоса. Зуко ухмыльнулся: — Хотя и далеко от совершенства, раз ты не заметила приближения постороннего.       Изу явственно смутилась. Она опустила оружие, неловко потупившись, зачесала выбившуюся прядь волос на затылок. Кажется, щёки даже ярче порозовели, или это от усталости?       — Ты тихо ходишь, — оправдалась она, опустив оружие вниз с видом нашкодившего ребёнка, укравшего оружие из-под носа у взрослого.       Не к месту вспомнился тот мальчишка с фермы, Ли. Тот тоже выглядел пристыженным и разочарованным в своём разоблачении, когда его фальшивый тёзка застал его за нелепыми попытками размахивать оружием среди подсолнухов. Зуко отогнал наваждение и чувство тяжести, рухнувшее на сердце, как кулак.       Он приблизился к Изу. Та, прочитав что-то по глазам Зуко, протянула ему палаши.       — И как часто ты делаешь такие вылазки? — этого могло быть не видно за спокойным тоном, но на самом деле он счёл поступок Изу опасным. Если она сейчас не заметила Зуко у себя за спиной, то что бы случилось, окажись на его месте незнакомец? Иногда абсолютно не верилось, что эта женщина может быть настолько беспечной.       — Сегодня впервые, — заявила Изу. — Честно! Просто я случайно нашла мечи под диваном сегодня…       Случайно, как же. Зуко специально завернул их в темную ткань своего костюма «Синей Маски», чтобы даже нечаянный отблеск не приник к бокам лезвий. Впрочем, вряд ли бы она стала специально копаться, а потом врать об этом… Скорее всего, находка и вправду была случайной, но как это получилось?       Зуко тут же представил, что определённый небольшой предмет — скажем, свиток, ножницы, вилка, нож, или хоть пирожок, купленный ею сегодня — случайным неизвестным образом выпал из рук девушки и закатился под диван, на котором безмятежно спал Зуко. Вот она, пытаясь не разбудить уставшего товарища, шарит рукой по полу под диваном и случайно натыкается на тёмный свёрток, в котором обнаруживает мечи. И — процесс запущен. Что ж, в это весьма верилось.       Придётся перепрятать оружие. Хотелось фыркнуть: ещё бы найти подходящее место в их тесной, голой комнатушке, где можно было бы надёжно вместить палаши. Оставалось радоваться, что Изу не нашла маску — та находилась глубже, за мечами, и за ней надо было забраться под диван едва ли не на половину. Хотя Зуко готов был биться об заклад, что любопытная Чудачка полезла бы и ещё как, и единственное, возможно, что остановило её в эту ночь — это опасность разбудить Зуко.       Нет, атрибуты Маски точно нужно перепрятать. Зуко принял протянутые ему палаши после нескольких секунд размышлений и изучения девушки взглядом. «Так и быть, — подумал он. — Может, мне стоит тренировать её время от времени».       — У тебя ведь были свои палаши, — припомнил он, приподняв бровь. — Почему взяла мои?       — Было интересно посмотреть, отличаются ли они чем-то от моих, — Изу сцепила руки за спиной, неловко покачнувшись. И вправду, как ребёнок. Отчего-то она покраснела ещё сильнее, хотя прохладный ночной воздух должен был уже остудить разгорячённое тело.       — И как?        — Неудобно, — призналась она.       — Потому что они тебе не по руке, — Зуко покрутил в руках одно из лезвий и приложил его рукояткой к внутренней стороне локтя Изу. Лезвие простиралось над бледной кожей, покрыв её, как отполированный доспех, остриё вышло за пределы руки, намного опережая маленькую ладонь и вершину из кончиков пальцев, походящую на притупленную тень подставленного клинка.       Он раньше не задумывался о том, что у Изу такие небольшие, но приятные ладони. В голове Зуко они сопоставлялись с теплом, заботой и доверием.       Он ненадолго застыл, глядя на её руки. Изу обеспокоенно на него покосилась, и только тогда заторможенность спала. Что это только что было?..       — Они слишком длинные для тебя и более тяжёлые, — пояснил наконец он, убрав мечи и сделав ими пару пробных махов. Снова вспомнилось поле подсолнухов, любопытный грязный мальчишка, смотрящий на него с восхищением и интересом. А потом он же, с глазами, налитыми ненавистью и отвращением, будто увидел в своём доме ворвавшуюся без приглашения крылатую гадюку. По очереди перед глазами всплыли жёлтые подсолнухи, жёлтая выженнная засухами земля. Раскалённый палящим солнцем воздух, духота, неприветливость и засушенность Царства Земли.       — Тебя ведь тоже дядя учил бою на мечах? — спросила Изу. Её голос, нежный, как горный ручеёк, и убаюкивающий, как волны моря, вымыли из его сознания память о жаре, сухоте и жажде.       — Я начал учиться самостоятельно, — ответил Зуко, сложив оба клинка вместе. Баюкающая сине-водная даль сменилась песчаными золотыми берегами, обильной зеленью, поднимающейся из плодородной вулканической земли, приветливым ветром. Домом. — После того, как моя мама… Как мама пропала.       Изу понимающе опустила взгляд.       — Дядя в тот год подарил мне трофейный нож. Я начал интересоваться холодным оружием и играл с подарком. Потом, когда мама исчезла, я начал искать более серьёзное оружие. Так дошло до двойных мечей. Я предпочитал учиться владеть ими в тайне от всех, но дядя всё равно всё узнал и стал помогать.       Он едва не улыбнулся, вспомнив, как дядя Айро обнаружил его в солдатской оружейной. От неожиданности Зуко так испугался, что повалил спиной ряд алебард. Он думал, что у него отберут мечи и отправят восвояси, дополнив позорное сопровождение словами о том, что молодому принцу стоило бы уделять больше времени искусству Покорения Огня, а не играм с простым оружием.       Традиции семьи Лордов Огня сложились так, что наследникам не полагалось владеть обычным оружием. Предполагалось, что по статусу Принцу Огня надлежит быть настоящим мастером Покорения Огня. Мастерство в магии — показатель силы и могущества правящей семьи. Их незыблемости и стойкости в своём положении — того, что они не просто так занимают своё место. Самые могущественные Покорители, истинные носители Воли Огня, и только они достойны направлять Страну по выбранному пути.       Из-за приоритетности этого искусства любые другие попытки овладеть иным оружием воспринимались не более, чем баловство. Прадед Зуко, его дедушка и его отец не учились чему-то подобному. Дядя, что ни удивительно, являлся исключением, знающим больше прочих и способным чему-то научить других, но даже он не пользовался и в совершенстве не владел мечами или чем-либо ещё.       Азула никогда не училась ни владению меча, ни копья, ни лука, и единственное оружие, которое она не против использовать, — это метательные ножи или сюрикены. Но, если память ему не изменяет, они были не более, чем поддержка к основному мастерству, или манёвр для отвлечения внимания противника. В детстве она как-то вслух размышляла о том, что для неё, как и для отца, способность пользоваться железным орудием и вовсе считается крестьянским умением — как что-то, предназначенное для более низших слоёв, коим было недоступное истинное мастерство Покорения Огня. Зуко было любопытно, выбалтывала ли сестра нечто подобное перед Мэй? И как та реагировала? Вряд ли пришпиливала Азулу ножами к стене — а жаль, он бы всё отдал, чтобы посмотреть на такое.       Если подумать, раз Азула не брезговала использованием метательных ножей сама, то для неё это искусство было исключением. Зуко не может быть уверен в логической цепочке безумной сестры, потому что конкретно в эти рассуждения он никогда не вникал. Возможно, Азула не видит ничего страшного в использовании другого оружия, пока оно не заменяет или не соперничает с её Главным навыком. И она не обращает внимание на то, кто из её окружения и чем пользуется — даже если речь о Мэй, — потому что все остальные заведомо ниже по положению и статусу, и они не обязаны быть мастерами в своей Стихии, если им не дано.       Быть Мастером, в конце концов, обязательно лишь для наследника — это его главное достоинство и высочаяший показатель силы и гордости. Азула явно считала себя именно наследницей, сбросив брата со счетов и объявив на него охоту.       Азула не ведала ни одним видом оружия, зато в совершенстве овладела Огнём. Зуко никогда не умел так же, и не будет впредь; отец говорил, что, когда Зуко только родился, он и вовсе сомневался, что сын будет способен покорять Огонь. Он всегда был слабым, было бы неудивительно, если бы слабость оказалась столь поглощающей, что Зуко не был бы предрасположен к главному искусству наследника. Сомнения развеялись только тогда, когда молодой Принц показал, что достоин и владеть, и быть частью семьи — на несколько месяцев позже сестры продемонстрировав первый всплеск огня из ладоней.       Но уже в том возрасте Зуко не строил иллюзий и не питал надежд насчёт своих умений. Он понимал, что его покорения Огня недостаточно, чтобы быть способным защищать семью и Страну… в будущем. Он хотел сделать всё от себя зависящее, чтобы история с его мамой больше никогда, никогда не повторилась, и уверенно шёл к этому.       Однако, когда дядя застал его за «баловством», Зуко вдруг почувствовал, насколько он ничтожен, и все его попытки вырасти — тоже ничтожны. Он почти предугадывал, как лицо дяди нахмурится, а глаза похолодеют, и уже готовился к нотациям, которые в голове отчего-то звучали не дядиным голосом, а отцовским.       Но Айро не сделал ничего из того, что сделал бы отец. Он даже не удивился маленькому открытию, будто давно что-то об этом знал. В тот вечер он лишь показал Зуко несколько более удачных стоек для владения парными мечами, а потом спросил, зачем ему это понадобилось. И, удовлетворившись ответом, продолжил втайне обучать Принца. Он ничего не сказал ни отцу, ни Азуле.       Зуко ценил это больше, чем любой военный подарок, пусть даже самый дорогой.       — У тебя получается лучше, чем у меня, — заметила Изу, не отрывая взгляд от мечей.       — Ты и училась мало, — он усмехнулся. — С твоим упрямством однажды переиграешь и меня.       Луна проникла в тёмный заворот, за которым они укрывались, и осветила улыбку Изу. В белом текучем свете она казалась нежной.       — Ты говоришь это, потому что действительно так думаешь, или просто дразнишь меня?       Зуко почувствовал веселье и задор в этом вопросе; в нём поднималось ответное желание поддержать тон:       — Возможно, и то, и то. — Зуко улыбнулся, и, осознав это, тут же сдержал лицо. Он не хотел улыбаться! Всё вышло как-то само собой.       С ней многое в последнее время удаётся как-то само собой.       Их взгляды случайным образом пересеклись. Они уставились друг на друга, будто приклеились, и даже потом, уже будучи на грани между сном и явью, Зуко будет гадать, почему они не могли перестать смотреть. Он не знает, сколько прошло времени, но взгляды не расцепились даже тогда, когда луна снова скрылась, оставив их в темноте. В очень уединённой, тесной темноте, в которой пространство будто становилось меньше, а время — медленнее. И две одинокие фигуры, стоящие друг от друга на расстоянии руки, вдруг стянулись, сблизились и дыхание одной сплеталось с дыханием другого.       Глаза были синими и яркими даже в полумраке. Глубокие, как пучина, горящие светом, как луна. Они пленяли сильнее огня. Зуко застыл в моменте, как в вечности. Заворожён. Возможно, Изу умеет колдовать, потому что в тот момент для него исчезли стены ненавистного Ба Синг Се, забылся загон для стада овец, для которого он был слишком велик, стёрлась и исчезла собственная беспомощность, собственное пораженчество. Он вдруг уже был дома, уже победил во всех сражениях и оказался достойнейшим среди всех своих предков и потомков. Сердце билось в груди, как рвущаяся на свободу птица. Пламя наполнило Зуко грудь, закалило кровь, обвило и согрело руки…       Её руки и вправду оплели его. Пальцы были прохладными — контраст с огнём, который он увидел в глазах, — и Зуко вздрогнул от неожиданности. Почему-то ему казалось, что они должны быть горячими, как и взгляд — глаза Изу до сих пор оставляли пылающие следы на щеках и шее. Если это не так, то почему лицу так жарко? Он ведь не мог смутиться?       Изу, заметившая его смятение, резко отринула руки, будто боялась обжечь — или самой обжечься. Зуко, сам тому удивившись, почувствовал тоску по её прикосновениям. Они стояли, как два дурака, не зная, как смотреть друг на друга и что говорить.       — Пора возвращаться, — наконец выдавила Изу, преодолев ступор. — Иначе не выспимся…       Зуко согласился, лишь теперь осознав, насколько этот странный момент был короток, и поудобнее перехватил мечи. Изу пошла первой, он последовал за ней. Зуко чувствовал себя дураком, ужасно смущённым дураком. Щёки всё ещё были горячими, и он потёр их, надеясь стереть красные ожоги с лица. Кажется, не сработало — может, из-за того, что ладони тоже были объяты жаром. И сердце тоже продолжало стучать так оглушительно, будто в груди по меньшей мере началась буря, и гром в ней гремел, не зная отдыха и меры. Гроза без ливня, с молниями, жалящими сердце, заставляющими его подпрыгивать от разрядов, сталкиваться с костями и лёгкими, а потом сжиматься от боли обжигающего удара — и снова по кругу, от новой молнии.       Эти, по крайней мере, были приятными, позволяющими чувствовать себя живым. Куда более живым, чем обычно — в этом городе, в дядиной чайной или в стенах облезлой квартирки. Азуле до таких никогда не вырасти.       Они вернулись в квартиру и молча разлеглись по своим местам. Зуко сам положил палаши обратно. Потом он лежал и слушал, как замедляется дыхание девушки рядом. Сам он сонно думал о том, что к следующей ночи нужно найти новое место, в котором можно перепрятать костюм Маски и оружие. Когда на грани сознания яркий цвет Синей Маски в его размытых мыслях сам собой перетёк в глубокую морскую пучину чужих глаз, Зуко уснул и сам.       На следующее утро все вели себя как обычно: ничего неподозревающий Айро оставался весёлым и полным надежд, Зуко был мрачен, сонлив и несчастлив, как и всё последнее время, а Изу была беззаботно и болтлива, выполняя квоту на беседы за них обоих.       Зуко не был уверен, что ему чувствовать в таких ситуациях. Наверное, ему спокойней от того, что Изу не пытается обсудить… «моменты», возникающие между ними, и сам он не стремится поднимать тему, прекрасно зная, что не хочет её касаться вообще. Он не знает, как начать, не знает, как закончить; а ещё больше он не знает, нужно ли вообще поднимать эту тему — возможно, он вконец впал в паранойю и теперь видит «искры» и «разряды» там, где их никогда не было.       Но Зуко казалось, что они были. При свете дня это не так заметно, как и не заметно, когда они находятся на безопасном расстоянии и ведут себя как обычно. Однако стоит расстоянию натянуться и уменьшиться, стоит им почувствовать дыхание и тепло друг друга, стоит взглядам сплестись, как потоку дождевой воды с солнечными лучами; и стоит услышать начало тяжёлой поступи собственного сердца в груди…       И всё неуловимо меняется.       Зуко не знает, что и думать, никогда он такого не чувствовал. В присутствии Изу, по крайней мере, точно. Он не был дураком, и знал, на что похоже влечение, но он не был уверен, что это именно оно. Знакомство и свидание с Джен что-то неуклюже перевернуло в нём, напомнило о том, какого это — быть желанным и интересным девушке. В последний раз он видел такую откровенность только от Мэй, но с тех пор…       Изу начала казаться другой. Она стала дольше смотреть. Мягче улыбаться. Внимательнее относиться. Много маленьких, крохотных, как стеклянный порошок, перемен, складывающихся в витражный узор, который Зуко пока не мог в точности разгадать.       Не мог и боялся. Он не был готов к очередному перевороту привычного устоя. В этом пыльном, задушенном городе ему необходимо что-то, на что можно положиться: а любовь дяди Айро и дружба Изу остались для него единственными таковыми вещами. Если Зуко потеряет что-то из этого, то он не знает, как справляться.       И вообще, он предпочитал не доверять тому, что видит: в конце концов, как тут угадаешь наверняка? Изу всегда смотрела прямо в глаза, не таясь, будто пыталась забраться в душу и облапать там каждый неосторожно оставленный предмет с восторженными восклицаниями: «О! Какая интересная штучка, а для чего она?!» Так чем же взгляд «глаза-в-глаза» существенно отличаются от того, как она смотрит сейчас?       Большей глубиной? Видом, будто она затягивает внутрь себя? Едва заметной переменой оттенка, при которым её глаза кажутся темнее, поддёрнутой штормовой дымкой? Это может быть буквально что угодно. Задумчивостью, желанием разгадать или предугадать мысли Зуко, волнением, в конце концов, она ведь всегда о нём волнуется. Наседка не хуже Айро.       Но, с другой стороны, как объяснить эти странные вопросы о Мэй, и Джен, и прочее… Нет, только не это. Всё так запутано. Зуко бежал от мыслей о чувствах не для того, чтобы увязнуть в той же паутне с другой стороны! Странные вопросы Изу могли быть вызваны чем угодно. И потом, в тот день, когда Айро спроваживал племянника на свидание, он не замечал за Чудачкой что-то вроде… ревности? Как объяснить. Она всегда была спокойна. Желала удачи, искренне интересовалась, никогда не отзывалась со злобой о Джен или о Мэй, и даже наоборот — будто бы ценила их.       То, что Зуко помнит о ревности из их отношений с Мэй, отличается от поведения Изу. Сам он готов был взрываться и пылать, если видел, что другой парень пытается добиться однозначного внимания от его девушки. Сама Мэй… Тоже иной раз ревновала к девицам, имён и лиц которых Зуко даже не помнил — и её ревность неизменно была очевидной, лестной и пробуждающей в Зуко совершенно новые эмоции, не похожие на другие. Она шутливо (шутливо ли?) угрожала ему при случае, если он снова посмотрит на другую девушку, она вставляла ехидные шпильки о Зуко, если он заставлял её ревновать; а если видела, что девушка первой перешла границу, то показывала красоту своего холодного гнева уже перед ней.       Если бы Изу что-то… чувствовала, то она бы тоже проявляла ревность, когда Зуко заговаривал о Джен или о Мэй? Или нет? Или она последует своему прозвищу до победного конца и проявит себя здесь так, как Зуко того не ожидает? Он не знал. Он просто надеялся, что не ошибался.       Так или иначе, это были нечастые, редкие моменты, терявшиеся в трясине будних дней. Но когда они случались, как в эту ночь — в темноте, в уединении, в тишине одинокой подворотни, когда лишь мечи разделяли их… Это немного напоминало ему про Джен и их поцелуй у фонтана. Тогда тоже всё было сказочно, и она была близко, и в её глазах отражались счастливые, влекущие огни. Всё было ужасно соблазнительно и неправильно. Он не мог бы начать новую жизнь с новыми отношениями в Ба Синг Се, сама перспектива чего-то подобного его отталкивала, но ведь… Это ведь Изу — близкий ему человек, знающая его явно лучше Джен. Однако искры, порой мелькавшие между взглядами, тревожили так, будто Изу была для него такой же чужой.       Спасало то, что Изу, в отличии от Джен, не заинтересована в нём в подобном качестве. Он надеялся.       Он правда на это надеялся.       В худшем случае, им всё-таки придётся об этом поговорить.       Новый день в чайной не отличался от предыдущего. Очередные посетители, среди которых всё больше постоянных; очередной раз Изу держит вахту на кухне, пока Айро разливает чай посетителям; очередной…       Очередной день.       Так думалось, пока трое джентльменов, которых обслуживал дядя, вдруг не поднялись из-за стола, сделав едва ли не пару глотков своего заказа. Зуко приметил это лишь краем глаза и не сильно напрягся: впечатлённые новые клиенты часто хотели подойти к «господину Муши» и выразить своё восхищение его мастерством по заварке в лицо.       Вот только одеты они были необычно для местных.       Район славился своим не особо большим достатком, и одежда проживающих здесь людей славе соответствовала. Дешёвая ткань, в которой ходил и сам Зуко; бедные орнаменты или их отсутствие, блёклые нитки, не всегда хорошего качества. В целом, одежда приличная, разумеется, но её уровень заметен издалека, особенно для человека, с детства носившего и знающего в лицо хорошую одежду.       Эти трое мужчин были очевидно выше по положению. Возможно, из верхнего кольца, куда и стекаются все обеспеченные люди города. Яркая одежда, качество ткани можно было ощупать глазами и одобрительно покивать головой. Гофуку мужчины было обшито золотыми нитями. Двое, что следовали за ним, были одеты несколько скромнее, менее показательно, но и по ним было заметно, что они не бедствуют. То, как они встали за спиной заговорившего, навело на мысли об их подчинённом положении, но не о бедности.       Вот это уже вызвало подозрение. Что трое человек (или один и двое его подчинённых, что ещё подозрительней) из верхних кругов делают в дешёвой чайной забегаловке, коих по району сотни?       — Так это Вы делаете этот великолепный чай? — обратился мужчина в обшитом золотом гофуку к Айро. — Весь город говорит только о вас!       Лесть, полившаяся с порога, и самодовольное выражение лица мужчины, напомнившее о непривыкшей к отказам сестре, заставили Зуко скривиться и отвернуться. Там за столиком стояла грязная посуда, нужно убрать. Вот бы и эти убрались отсюда.       — Надеюсь, Пао хорошо Вам платит? — Зуко не хотел, но почти слышал, как напыщенно сверкают перстни из обработанных самоцветов на пальцах оборотня-посетителя. Ему даже на мгновение стало жаль беднягу Пао, но почти сразу же Зуко стало всё равно.       — Хороший чай — это уже награда. — Иногда Зуко любил дядю за такие слащавые речи. Но скребущееся предчувствие того, что грядёт, позволило вырваться лишь раздражению. Он яростно давил на стол тряпкой.       — Но ведь не единственная, не так ли? Не хотели бы Вы открыть свою чайную?       «Через три, дв—»…       Зуко даже отчитать в голове не успел, как дядя выдохнул на всю чайную:       — Свою чайную?.. — Он повторил, будто боялся ослышаться. — Это же моя мечта!       Айро блестел, как начищенный до блеска пузатый чайник. И Зуко не надо было оглядываться, чтобы знать это: ну, конечно, дядя мечтал о собственной чайной?       Правда, не в Ба Синг Се. И не в Царстве Земли. А в Стране Огня, и он помнит это, потому что дядя Айро упоминал эту свою мечту ещё тогда, когда мама была дома, Азула не была настолько безумной и Зуко был маленьким и счастливым мальчишкой. А Лу Тен был жив. Раздав разгорячённым от игры в прятки-взрывалки детям по сладкому пирожку, Айро рассуждал: «Когда мы победим в войне, а я выйду на пенсию, то обязательно открою свою чайную. Буду заниматься любимым делом и радовать людей. Что может быть лучше, чем приносить счастье тем, что тебя самого делает счастливым?» И смеялся: «Только над названием надо подумать… с ним всегда сложнее всего…»       Из-за воспоминаний стало горячо от боли. Зуко словно заехали объятой огнём пощёчиной со всего размаху — и прямо под дых.       Он продолжил убирать стол, утирая его более усердно, чем обшарпанная поверхность того заслуживает. Из кухни выглянул любопытный нос Изу.       — Что здесь происходит? — Пао крабиком подкрался к говорящим, почуяв наглое воровство прямо у себя из-под носа. — Вы пытаетесь переманить моего шеф-повара?!       «Разумеется, ты же не упустишь свою ходячую золотую жилу, единственного, кто держит твою жалкую забегаловку на плаву», — зло подумал Зуко, и сам не понимал, отчего и на кого он так яростен: на дядю, на незваных гостей, на Пао, осознающего утерю своего единственного источника заработка, или на Изу, окончательно бросившую обязанности и неприкрыто наблюдающую за делами. Или на себя — на свою злость, на своё отчаяние и на детскую обиду, взращённую на чувстве предательства. Дядя вновь готов променять одну мечту на другую, отдалённо похожую.       Готов смириться. Пустить корни —здесь.       Что б тебя… Злость распирала и взрывалась внутри неудавшимися молниями, подорванным кораблём, пламенем очередного поражения. Зуко так хотел не сдержаться, рявкнуть и зарычать, может даже, хлестнуть огнём — и прогнать их всех отсюда. Этому сборищу повезло, что он в своём уме и умеет себя контролировать.       — Прости, Пао, но бизнес есть бизнес.       — Муши! — Зуко думал, что фальшивое, местное имя хлестнёт его бешенство, как птицелошадь, и подарит ей новые силы, но в душе удивительно ничего не отозвалось. Наверное, это как пытаться бросать в готовый извергнуться вулкан глыбы — толку, когда всё и так на грани пропасти. — Если ты останешься, я… сделаю тебя моим помощником! Нет! Моим первым помощником!       Зуко едва не фыркнул.       — Я предоставляю Вам жильё в Верхнем Круге города, чайная будет целиком в Вашем распоряжении, полная творческая свобода.       На этом он уже не выдержал и перестал делать вид, будто разговор его нисколько не касался. К тому же, посуда на столе закончилась и была сгружена на поднос, маскироваться под занятость не получалось. «М-да, — меланхолично подумал Зуко, ощущая, как губы немеют от того, как крепко они стиснуты. — Прости, Пао, тут никто бы не устоял. Если только кто-то, кто отчаянно бы любил именно твою чайную».       — Я назову её сам? — уточнил дядя.       — Ах, конечно!       Всё так красиво звучало, что даже и не верилось. Впрочем, чай дяди действительно приносит столько денег, что он заслужил доверия и неограниченной свободы в творчестве — под процент от общей выручки, само собой.       Тьфу.       Теперь, когда Зуко обернулся, он с ясностью видел и самоуверенное лицо мужчины — их, как надо понимать, нового спонсора, явно успешного бизнесмена, первым узнающего о талантах Ба Синг Се. Видело он и абсолютно отчаявшегося Пао, который попытался влезть в решение дяди со своим неубедительным: «Старшим… первым… помощником!» Можно было отдать должное, он хотя бы боролся до последнего и не сдавался. Видел он так же и прямую спину дяди, пышущего сдержанной за вежливостью радостью от близости осуществления своего заветного желания.       Успел он увидеть и то, как Айро с достоинством передал чайник Пао и обменялся поклонами с богачом. Пао только и оставалось, что смириться с поражением и понуро уйти со своим чайником на кухню. Зуко может его утешить только тем, что дядя не бросит чайную Пао в то же мгновение и ответственно отработает последний день до закрытия — а потом бегом собирать вещи и придумывать название для новой чайной. А это значит, что Зуко осталось мучиться совсем немного.       Перед мучениями гораздо более сильными.       — Это так здорово! Поздравляю! — Изу подбежала к дяде и крепко обняла его за плечи, не смущаясь никого из присутствующих. — Своя собственная чайная, это же прекрасно!       Звонкий радостный голос Изу, ставший ему отдушиной за последние недели, резанул по ушам разрывом воздуха. Айро добродушно улыбался, его мудрые тёплые глаза могли посоперничать с самыми яркими светилами небосвода. Зуко медленно брёл с несчастным подносом в сторону выхода, стараясь оставаться незамеченным и надеясь, что энергия Изу как-то перетянет на себя внимание дяди Айро. Нужно было подышать свежим воздухом, и не хотелось бы, чтобы что-то пыталось его остановить.       Зря надеялся. Уж давно пора привыкнуть, что Вселенная не желает откликаться на нужды изгнанника даже в мелочах.       — Ты слышал, племянник? — Зуко замер лишь на мгновение, чтобы сжатые до спазма руки не дёрнулись и не опрокинули к лысым крольгуру поднос. — Этот человек предоставит нам собственную чайную в верхнем круге города! — на восторженного дядю, явно видящего и игнорирующего конопатящую ярость племянника, даже злиться уже не было сил. Что взять со счастливчика?       — Это верно, молодой человек! — Тебя-то какая нечисть заставила влезть? — Ваша жизнь изменится к лучшему!       Зуко не разделил их торжества. Безымянный богач получит хорошую выручку, дядя — свою мечту и творчество, о котором давно мечтал; Изу — более комфортную жизнь и, наверное, библиотеку поприличней. А что он? Причём тут Зуко на их празднике жизни? Его мир, и без того державшийся на склизком, скользком тумане, окончательно ринулся в бездну, поджимая подбитое крыло. Собственное дело в этом городе — это значит, осесть здесь, врасти ещё больше и слипнуться со своей маской с кривыми надписями «Ли», «Муши» и «Фурику» окончательно.       Его тошнило. Он знал каждой деталью своего тела, что если прямо сейчас не выйдет наружу и не сделает несколько спасительных вдохов, то убьёт кого-нибудь. Ну, или по крайней мере подожжёт.       — Я просто вне себя от счастья, — процедил он, бросив на ближайший столик поднос и выйдя на улицу. Притворяться радостным и благородным, или хотя бы спокойным, не оставалось никаких сил, и ему плевать, что дядя расстроится — это вряд ли надолго, его слишком переполняет радость — и плевать, что Изу будет смотреть на него грустными глазами.       Плевать, духи.       Как только он вышел на свежий воздух, бесконечный карман горячего воздуха, угрожающий взорваться и вырваться огнём, сдулся. Медленно уменьшался, сжимался и скукоживался, как мешок из желудка кошкооленя. Он прислонился к стене возле входа в чайную, пытаясь собрать разбитые мысли и эмоции в кучу, разобраться с ними и решить, что делать дальше.       … Да ничего. Как и тогда, когда те непонятные старики, коллеги по клубу игры в Пай Шо, протянули дяде Айро «золотой билет» в этот проклятый город. Как и тогда, когда они сели на паром до Ба Синг Се, сошли с него, получили жильё и работу. Как и тогда, когда дядя навязал ему то свидание с Джен, как они с Изу навязывали ему совместные прогулки по выходным, зоопарки и библиотеки, общение с соседями и знакомцами. Как и тогда, когда они начали строить свою жизнь здесь — безоблачную и стабильную — а Зуко мог лишь плестись следом, потому что альтернативы у него не было.       Он говорил себе, что уже сам давно смирился, что у него не осталось ни сил, ни причин бороться, что он проиграл Судьбе и не дал ей сдачи, и раз это так, то почему ярость продолжает кипеть в нём, когда эта… жизнь начинает налаживаться? Почему он не может просто улыбнуться дяде, сказать ему вшивое «поздравляю» и спокойно заниматься своими делами и дальше, не думая и не терзаясь пониманием, что это «край», граница, из которой может больше не быть возврата. За которой — Ли и его прекрасная достойная жизнь простого работяги, а позади неё — Зуко. Изгнанник, слабак, нелюбимый брат, неудачник-сын.       Почему ему так страшно сейчас, хотя все шансы кончились уже давно? Намного раньше, чем пришёл этот человек и пообещал дать дяде за небольшую цену всё, о чём может мечтать беженец?       И, святые духи, Изу! Зуко действительно верил, что ей хотя бы отчасти так же душно в этом городе, как и ему. Он действительно хотел так думать, хотел перестать быть одинокой рыбой, бьющейся на вытянутой леске, когда его сородичи по бокам повисли хвостами и брюхами. Но её реакция, её счастливое «поздравляю» и «как здорово!» не даёт и намёка на поддержку Зуко в его ненависти к удушью от этого лёгшего на шею валуна под названием «Ба Синг Се».       Возможно, он просто ошибся, придумал себе это всё, и она действительно не понимает, не чувствует того же. И она либо такая же, как Айро — глубоко влюблённая в город и прощающая ему любую грязь, либо же полная дура, не видящая дальше своего носа и думающая только о приземлённом, о том, чтобы желудок был сыт, и вещи в достатке. Разочарование начало затапливать разум, когда до него вдруг дошло.       «О чём я вообще думаю? — Зуко прикрыл лицо руками. Все предыдущие мысли вдруг предстали перед ним во всей своей глупости и недалёкости. — Ну, конечно, она кинулась обнимать дядю и радоваться за него, что ещё тут можно было сделать? Она — не я, она всегда отдаётся чужому счастью, не оглядываясь на своё. Это не значит, что Ба Синг Се для неё — предел мечтаний. В отличии от меня, она просто умеет отринуть лишнее и состроить убедительную мину…»       И правильно делает — вредно дополнил он. Тебе бы у неё стоило поучиться, как считаешь?       Будь честен с собой, думал про себя Зуко. Если бы твоя Судьба действительно состояла в том, чтобы вернуться на Родину победителем, прославленным и принятым семьёй и народом, она бы дала тебе ещё одну возможность. Последний шанс, который ты бы ни за что не упустил. Ты бы не смог избежать или пропустить её за поворотом, потому что это — Судьба, предназначение, чья суть в неотвратимости. Если дорога не ведёт меня домой, значит, моя неотвратимость не в возвращении, а в этом. В том, к чему дядя и Изу активно пытались меня склонить, открыть глаза на истину, а я был так слеп и разбит, что не мог видеть и слышать, и до сих пор не могу принять.       «Смирись», — просил он себя, почти умолял. «Смирись и не мучайся. Смирись и иди по течению реки, даже если придётся последовать за ней в водопад и в пропасть». Смирись и не заставляй дядю и Изу страдать. Не ты, так они заслужили счастливой, спокойной жизни, к которой так стремились. И неважно, что думаешь ты, как и неважно, что тебе там кажется.       Вина и несчастье, которое он пытался вытолкать из себя силками и верёвками, правдами и неправдами, притуплялись, как изржавевшее, достигнувшее свой предел копьё. С него хватит. Довольно жалеть себя, довольно попусту надеяться.       Надо достойно принимать судьбу. Даже если скоро он забудет и потеряет себя, если он забудет Родину, отца и мать, свои умения и свой Огонь — он, по крайней мере, пробудет собой до конца. А Зуко, каким он был, никогда не позволял жалеть себя долго, всегда вставал и боролся до последнего. «Не сдавайся без боя» — его кредо с того самого момента, как он вообще услышал эту фразу; и оно закалилось, выточилось в бесчисленных поражениях и малочисленных победах, как выгравированная на клинке надпись, горящая всегда более чистым и ярким зеркальным светом, чем само лезвие. Ни за что не сдастся без боя.       Тихий шелест бумаги напомнил ему о треске костровых веток. Больше бездумно, чем осознанно, Зуко поднял голову на звук. На безумное мгновение ему правда подумалось, что кто-то поблизости разводит огонь (или его собственное пламя таки вышло из-под контроля и уже тихо пожирает деревянную стену за его спиной). Но нет, это летящий по воздуху листок бумаги. Объявление.       Зуко не знает, как его затуманенный взгляд зацепился за изображение. Он вообще будто с трудом видел. Летающий бизон — единственный в своём роде на весь мир — смотрел на него с объявления о пропаже каким-то глупым наивным взглядом, напоминающим Зуко о больших мягких игрушках в магазинах. До головы не сразу дошло, что — кого он видит. А потом, когда это осознание пришло, оно ударило ему в голову с кровью, адреналином, силой, которая уже готовилась хоронить себя заживо и смиряться. В происходящее не верилось, но разум уже заработал и был явно быстрее замершего в непонимании сердца.       Мысли стали острыми, быстрыми, как летающие по воздуху клинки, брошенные умелой рукой бойца. Он поднял голову вверх, пытаясь увидеть, откуда прилетело объявление, заметался и заозирался почуявшим брешь в клетке зверем. Небо было чистым и невинно-солнечным. Если бы не физическое доказательство в руке Зуко, он бы подумал, что уже окончательно спятил.       Надо забраться повыше. Своего вбирания на крышу чайной он не запомнил. Очнулся только тогда, когда оказался на балке крыши и оглядел небо в поисках того — тоже единственного в своём роде на весь мир — кто мог разбрасывать объявления о пропаже летающего бизона с воздуха.       Мальчишку он не увидел. Гонимые ветром листовки скользили по потокам, будто на планерах, и дразнили Зуко. Горизонт насмешливой тупой стражей перекрывала великая Стена города, от высоты и хлынувших в мозг эмоций у Зуко продолжала кружиться голова. Он не знает, каким образом не свалился. Наверное, надо сказать спасибо натренированному годами телу и крепким ногам, иначе бы тут же упал, не удержавшись.       Просто чтобы убедиться в том, что он не ошибся, ничего не перепутал и не сошёл с ума, Зуко развернул смятое объявление и прочитал его внимательно, стараясь не циклиться на занимающей половину листа картинке. Он мог всё неправильно понять. Может, это не его листовка, может…       Но к концу текста Зуко окончательно убедился в обратном. «Пропал летающий бизон…» параметры, описание внешности, которое Зуко и без того знал и помнил, будто это был его бизон. »… Если у вас есть какая-либо информация…» Адрес, по которому можно обратиться, и подпись человека, делавшего эти листовки, разнёсшего их по городу, как вольный неостановимый ветер, который не способны сдержать ни стены, ни это поганое каменное место.       «Аватар Аанг».       Всё это вкупе — текст, картинка, падающие листовки с неба и тот факт, что бумага шелестит и мнётся под его сжимающимися пальцами — говорит только об одном: Аватар в городе.       Аватар в городе.       Аватар в городе.       Если это ответ на его мысли… Вселенная, он услышал.       «Судьба моя, ты ли это?»