Однажды он рассказал...

      На Андрос, к родителям отца, Саладина привезли, когда ему исполнилось пять: на семейном совете решили, что так будет лучше. Большой дом в Магиксе это, конечно, хорошо, но дед-профессор всё время пропадает на работе, в Академии Бета, а бабушка, хоть и фея, одна не справляется. Можно было нанять няню, но зачем, если другая бабушка, та, которая ведьма, поклялась справляться, а дед-вояка уже вышел в отставку, так что, в случае чего, без пригляда малец не останется, как он сказал. А ещё тут океан, горы и лес, и дед Айюб обещал научить плавать и круто драться — и зачем тогда Саладину Магикс? И маме с папой сюда ближе, проще отлучиться с военной службы.       Вот и сидел сейчас Саладин на крыльце вместе с бабушкой Лореной, помогая накалывать яблоки для варенья. Яблочки были мелкими, всего лишь с черешню, желтовато-белыми, некоторые с розовым пятнышком во весь бок, а иные прозрачной спелости, такой, что семечки изнутри просвечивали. Бабушка работает ловко, три стремительных прокола — хоп-хоп-хоп! — и яблочко летит в таз. Внук пытается не отставать, но получается плохо, от спешки уже все пальцы исколоты, но мальчик упрямо продолжает бороться с собой.       Бабушка улыбается, время от времени останавливая его. Да какая она бабушка?! Худая, статная, безупречно прямая, в антрацитово-чёрных волосах ни сединки, тёмно-карие, почти чёрные глаза полны ироничного блеска, ничего-то от них не ускользнёт, одни только гусиные лапки морщинок в их уголках о возрасте и напоминают. Саладин не хотел называть её бабушкой — ну какая она бабушка, в конце концов? Да и звал же он ту, другую, мамину маму просто Мелиндой! Лорена не согласилась.       «Что поделаешь, внук, — смеялась она, — раз уж ты сын моего сына, значит, я твоя бабушка, вот бабушкой и зови!»       Бабушка рассказывает сказки, много-много сказок. Про сосны, про русалок, про небо и пузатую скалу на побережье. Бабушка умеет колдовать, но в их семье только папа с дедушкой не колдуют, ну и мама не очень, лечит только. И варенье у бабушки самое вкусное в мире. И помогать ей весело. И... что? Что случилось?!       Лорена вдруг побледнела, выпустила из рук наколотое яблоко и медленно поднялась, выпрямляясь.       Что? Что такое? Кто там?! Саладин хватнул лежащую рядом палку и выскочил вперёд, загораживая бабушку: только попробуй, только посмей её обидеть, слышишь?! Я тебе... и тут он увидел.       У калитки стояла старуха. Смуглая, как и все местные, в чёрном платке, обмотанном вокруг шеи, и простом тёмно-синем, уже почти выцветшем платье.        — Здравствуй, Лорена, — и по-хозяйски толкнула калитку.        — Здравствуйте, матушка, — сдавленно прошептала Лорена и тут же совладала с голосом: — Зачем пожаловали?       Старуха дошла до середины двора, но ближе не подходила. Стояла, впиваясь глазами в мальчишку, который так и не выпустил из рук своей палки, усмехнулась:        — Что уж я, коль отшельницей живу, так и в гости выбраться не могу? Вот услыхала, что внучка привезли, посмотреть пришла, аль запретишь, Лорена?        — Смотрите, кто ж вам запретит, — снова дрогнул голос.        — А ну, иди сюда, малец, — поманила бабка.        — Иди, не бойся, — подтолкнула Лорена застывшего в нерешительности Саладина.        — А я и не боюсь, — гордо вскинул голову мальчик и, положив палку на крыльцо, подошёл.        — Ты смотри, каков пострел — не боится он! — старуха с усмешкой поймала его подбородок костистыми пальцами и, наклонившись, приблизила лицо мальчика к своему.       Внезапно стало холодно, будто в погребе, и захотелось поёжиться: глаза у неё были серыми, как могильная плита, и такими же тяжёлыми. Ну нет уж! Саладин расправил плечи, дерзко глядя в старухины глаза. Та одобрительно хмыкнула.        — А глазёнки-то твои у парня, дерзкие. Ишь ты, девичья сухота!        — Любитель сладкого будет? — уже спокойней спросила Лорена. Может, пронесёт?        — Любитель... профессионал почти. Ну да ничего, найдётся на него девица... — старуха вдруг замолчала, стиснула подбородок мальчика и прошипела: — Смотри!       Не пронесло.       Он смотрел.       Могильный камень глаз навалился тяжестью, придавил — дышать невозможно — подёрнулся рябью, пошел тенями: болотной зеленью и желчью, предгрозовой синью и свинцом, пеплом, увядшей травой и чёрной пропастью могилы. Тени шли по кругу, закручивались омутом, тянули, утаскивали внутрь, в мрачную стылую глубину. Саладин почти не слышал тихого вскрика за спиной. Во рту стало горько, сердце едва толкалось в рёбра, с трудом гоняя загустевшую кровь, закружилась голова, колени задрожали, но он устоял.       Голос старухи стал отрешённым, гулким, словно из бездонной пропасти доносился:        — Будет долгая жизнь... слава будет... победы будут... да вот счастья мало достанется... — приблизилась ещё, вбирая в себя, не отпуская, и вдруг отшатнулась, покривилась, словно глотнув едкой хинной горечи, перевела взгляд на Лорену, сказала отрывисто, хрипло: — Учи его лучше, тяжело ему придётся, — повернулась и ушла.       Саладин покачнулся, едва не упав, птицей к нему слетела Лорена, подхватывая, обнимая, баюкая.        — Кто она, ба?        — Прабабка твоя, мать твоего деда, — женщина поцеловала внука в висок, убирая непослушные чёрные пряди, — пророчица...        — Да? Ух ты! Настоящая?! — слабость словно волной снесло.        — Настоящая. Горевестницей её здесь зовут.        — Да ладно, — а мальчишка уже высвободился из её объятий, на ноги вскочил.        — Ладно тебе, — передразнила его ведьма, — ты понял, что она говорила?        — Да конечно! — воскликнул Саладин с восторгом. — Подвиги, слава, побеждать буду!        — Дурачок, — торопливо смахнула навернувшиеся слёзы, — а что тяжело будет, услышал?        — Дедушка Марцелл говорит, что всем тяжело, — солидно возразил мальчик, воодушевлённый грядущими перспективами.        — Ох ты, стоумовый, — засмеялась Лорена, — и в кого такой только? Хотя есть в кого, чего уж... Пойдём варенье варить, герой.       Варенье получилось горьким.