Однажды он рассказал...

       — Ну что, принёс? — сгорая от нетерпения, спросил Саладин.        — А то! — Эрик хвастливо ткнул ему под нос небольшой пузатой бутылкой из толстого зелёного стекла. — У папочки всё схвачено!       Мальчишки — куда там! — юноши, уже почти мужчины, прятались за рыбацким сараем у куста, таращившего во все стороны свои колючие ветки. Наверняка никто не найдёт: праздник зимнего солнцестояния уже заканчивался, старики разошлись по домам, молодёжь ещё пока самозабвенно отплясывала, но то и дело от танцующей толпы отделялись парочки, ныряя в гостеприимную темноту, так что подростки здраво рассудили, что старшим сейчас не до них совсем. Впятером они уселись в тесный кружок, перешёптываясь, мало ли, вдруг кто услышит?        — Давай сюда! — потребовал Кром, едва не подпрыгивая.        — Ага, щаз тебе! Я принёс — я первый! — дёрнул бутылку в сторону Эрик.        — Стоять, пацанва! — тихий возглас обрушился на них громом среди ясного неба.       Бутылка тут же выскочила у Эрика из рук и взлетела на недосягаемую высоту.       Хана. Накрыли.       Над ними скалой возвышался старший брат Эрика Олаф, издевательски покачивая бутылкой из стороны в сторону.        — У деда спёр? — осведомился он с высоты своего гигантского роста, вытаскивая тугую пробку из горлышка.       Эрик кивнул, и темнота милосердно скрыла его пылающие от стыда уши. Мальчишки притихли, ожидая расправы. Обидно, блин. Мало того, что обломилось всё, так ещё и влетит теперь — мама не горюй. Олаф поднёс бутылку ко рту, сделал несколько больших глотков, шумно выдохнул, тряхнув головой, и сипло сказал:        — Вещь! Дед фигни не гонит... вы закусить хоть взяли, салажня? — откусил от протянутой ему краюхи хлеба и одобрил: — Дело. Дуй к колодцу, воды возьми, — обратился он к брату, — без запивки тяжко будет.       Эрик мигом рванул к колодцу и скоро вернулся с полным ведром воды.        — Мощно, — хмыкнул Олаф, — по-нашему.        — За кувшином далеко, — огрызнулся Эрик и словил от брата лёгкий подзатыльник, мол, поговори у меня ещё.        — Ладно, бывайте, салажня. Аккуратнее!       Олаф сделал ещё пару глотков, отдал бутыль и ушёл. Оставшиеся в темноте пацаны вдруг растерялись, оторопев от такого подарка судьбы: ну как же, блин... думали, с землёй сровняет... бутылку отберёт... а он... Луна ехидно ухмылялась из ведра — чего застыли, герои? Вперёд! Или уже кишка тонка?        — Кто первый? — спросил Эрик, замявшись.        — Давай.       Саладин взял бутылку, отхлебнул и... внутренности будто драконовым огнём опалило, дыхание перехватило, на глаза навернулись слёзы, и парень, обняв одной рукой ведро, едва не нырнул лицом прямо в колеблющийся лик луны — запить, скорее! Вокруг заржали.        — Слабак, — насмешливо протянул Чен.        — На тебя посмотрю, — огрызнулся Саладин, вытирая лицо рукавом, и передал ему бутылку.       У Чена пошло не лучше: глоток — и он, согнувшись напополам, зашёлся в надсадном кашле.        — Ух, крепкая, — еле продышавшись, выдал он и мигом сунул в рот половину печёной картофелины.       Чен размазал по лицу выступившие слёзы, и Саладин мстительно подумал, что его-то слёз никто не успел увидеть, а Чен вон как девчонка — и кто тут из них слабак?! Сиди теперь, вытирай слёзки!       Ребята будто опомнились, потерянный было интерес вспыхнул с новой силой — что же это за штука такая? Испуг сменился азартом: хо, уж я-то точно даже не моргну! И жадные руки тех, кто не пробовал, дружно потянулись со всех сторон — передавай, не задерживай!       «Ай, лэ... туру-ту... Шла рыбачка по утру... шла... вот блин, не помню!» Саладин засмеялся. Сердце пело, а язык заплетался. И мысли тоже — да пошли они, эти мысли! Хорошо же! Хмель шальной песней кружит голову, мельтешит золотыми искрами перед глазами, по телу вьётся, руки-ноги чужими делает. Земля пошатывалась, толкалась, норовила ускользнуть. Вверху перемигивались звёзды и ухмылялась луна, ну и... дура! Посмейся тут ещё! Да мне сам чёрт не брат!       Ага! Кажется, пришёл. Тс-с-с, надо тихо!       Саладин толкнул калитку и... сам не понял, как вложился в движение: рукой даже не тронул, не успел. Тихий хлопок, калитка вспыхнула пёстрым пламенем и исчезла. Совсем. «Ма-а-ать моя фея, — подумал Саладин, — хана мне завтра!» И глупо захихикал.       Он тихо пробрался в дом. Очень тихо: споткнулся о половик, чуть не промахнулся в темноте мимо вешалки, задел стол и громыхнул стулом. Прислушался — тишина. И завалился спать.       Жесткая рука тряхнула его за плечо, и Саладин разлепил глаза, заморгал спросонья, пытаясь разогнать ресницами темноту, но предрассветная тьма не сдавалась.        — Вставай, герой. Пойдём новую калитку делать.        — Ох! — Саладин вскочил, вспомнив, красный от стыда как вулканическая лава. — Дед, я... я не нарочно.        — Ещё б ты нарочно, — усмехнулся дед Айюб. — Пить хочешь?        — Нет, — ещё сильней покраснел Саладин.        — Голова не болит?        — Да нет, вроде...        — Эх, молодость, — вздохнул Айюб, — завидую прям... Шевелись давай! Где лежат струганные доски, знаешь.       Когда Лорена вышла на крыльцо, новая калитка была уже почти готова, ведьмин внук вбивал последний гвоздь. Заметил бабку, опустил голову, стыдясь, стукнул молотком сильнее, едва не попав себе по пальцам.       Лорена обронила:        — Завтракать, — и ушла в дом.        — Идём, — сказал дед.       За завтраком они молчали, как обычно, но сегодняшняя тишина для Саладина была настолько тяжкой, что он едва мог заставить себя проглотить хоть что-нибудь: горло будто стиснуло, а щёки предательски жгло. Дед Айюб снисходительно улыбался, поглядывая на внука, Лорена строго молчала. Саладин вскинул было на неё глаза, открыл рот, чтобы извиниться, но осёкся и обречённо сник под пристальным взглядом ведьмы. «Не простит», — вдруг понял он.       Но после завтрака Лорена вдруг заговорила с ним как ни в чём не бывало, словно не видела этой новой калитки, не слышала, как Саладин ночью шумел в доме, и уж тем более, не догадывалась, почему это внук как на иголках. К вечеру Саладин не выдержал:        — Ба, ну скажи что-нибудь, а?       Лорена не спеша помешала зелье, удовлетворённо кивнула, сняла котёл с огня и только потом повернулась к внуку:        — Зелье получилось как надо.       Лицо юноши полыхнуло жарче костров солнцестояния, взгляд заметался и вскинулся, скрещиваясь с ведьминым. Несколько секунд бабка и внук смотрели друг другу в глаза, потом Саладин потупился.        — Ба, не издевайся. Я понимаю, я заслужил, но что же мне теперь никогда прощения не будет? Ну поругай, накричи... не знаю, в жабу преврати на неделю, ну...        — А зачем тебя ругать, Саладин? Ты сам уже себе всё сказал раз десять, не меньше, верно?        — Больше, — буркнул Саладин, краснея.        — Ну вот. Рассказывать о возможных последствиях тебе тоже, полагаю, не надо.        — Нет.       Саладин содрогнулся. Калитка. А если вдруг кто живой — нечаянно? А если поссорится с кем по пьяни, и в злости... даже думать об этом не хотелось.       Лорена, будто угадав его мысли, села за стол и указала на место напротив. Юноша даже выдохнул — будет разговор, а это значит, его почти простили.        — Послушай меня, внук. На самом деле, если хорошенько подумать, мы не так уж и много тебе запрещаем, поэтому если что-то нельзя — это нельзя. Никогда. Вообще. Понимаешь?        — Да.        — И я понимаю, обидно — всем можно, а тебе нельзя, но тут уж ничего не поделать, такой у тебя дар, что его в узде держать надо. Выпивка не сделает тебя мужчиной, а бед принести может много, так что — нельзя.       Саладин вздохнул. Это было справедливо и правильно, но само слово «нельзя» раздражало и затягивалось вокруг шеи удавкой. Лорена рассмеялась.        — Не горюй, внук, во взрослой жизни есть и гораздо более приятные удовольствия.        — Какие?       Тёмные глаза внука озорно сверкнули — почувствовал, шельмец, что прощён.        — У деда спроси, — подмигнула женщина, — он знает толк в удовольствиях!