Однажды он рассказал...

      Мариус был другим. С самого начала и всегда. Мечтательный, тихий, спокойный, как неторопливый прибой. Поздний ребёнок, подарок Андроса, мамина радость. Нет, совсем другой. Не такой, как стремительный, жгучий непоседа и задира Саладин.        — Саладин, — кажется, мама была немного смущена. — Нам надо поговорить.       Она заглядывала в глаза своему взрослому сыну, такому родному и такому чужому, фактически выросшему без неё, и тут же отводила взгляд. Сидящий рядом отец по обыкновению молчал.        — Сынок... у нас в семье скоро будет пополнение, — женщина вздохнула, торопливо глотая воздух, откинула со лба прядь пепельных волос и решилась: — Я беременна.        — Ого! Мам, пап, ну ничего ж себе вы даёте! — Саладин вскочил, удивлённый новостью, и белозубо улыбнулся. — Ну круто же! Только... только, может, на этот раз вы всё-таки оставите службу? Ну хотя бы ты, мам? Мама, мам, ну что с тобой, ну что ты, не плачь, прекрати... тебе, наверное, вредно...       А мама обнимала его, пряча мокрое от слёз лицо у него на груди, потом притянула к себе черноволосую голову, покрывая поцелуями щёки.        — Ты такой умница, сынок.       Мать ушла в отставку почти сразу же после этого разговора, не дожидаясь, пока её положение станет заметным со стороны, отец решил немного повременить, но тоже покинул Единую Службу Безопасности Волшебных Измерений ещё до рождения младшего сына. Это было хорошее время. Родители наконец-то были рядом, даже летали с ним каждый раз с Андроса в Магикс и обратно, будто компенсируя годы, проведённые вдали от сына. Отец был как всегда неразговорчив, но весел. Они теперь втроём, вместе с дедом, бегали по утрам к чёрным скалам, чтобы нырять с захватывающей дух высоты, да и тренировки стали ещё интереснее. Мама улыбалась мягко и нежно, немного медлительная, погруженная в себя, тихая, светлая... Иногда она брала старшего сына за руку, прислоняла раскрытой ладонью к своему округлившемуся животу, и Саладин испуганно ойкал и смеялся, чувствуя, как маленькая ножка или кулачок толкается ему в ладонь, аккуратно, мягко, словно гладил изнутри. Мама тоже смеялась, говоря, что Саладин брыкался у неё в животе так, будто там был десяток непоседливых младенцев.       Толпа перед аудиторией приглушённо гудела, студенты спорили, кому идти первым: экзамен у ректора Талиесина обещал быть тяжёлым. Первокурсников пугали, что профессор не знает пощады, мучает долго и обожает срезать на дополнительных вопросах. С одной стороны было страшно, с другой — торчать до вечера у этих дверей в ожидании кары тоже желающих не было.        — Ребят, я пойду, — Саладин уверенно протолкался сквозь толпу к двери.        — С чего бы? — резонно спросил его высоченный тощий Гвидион, уже успевший застолбить первое место за собой. Просто так он уступать этому задире не собирался.        — Мать рожает, — тихо ответил Саладин, глядя на него снизу вверх.        — Без вопросов. Иди, — и долговязая фигура посторонилась, уступая дорогу.       Спросить, что за билет попался — сроду бы не ответил, и что за чушь он там нёс от волнения, не вспомнил бы ни за что, но, видимо, отвечал правильно, потому что в зачётке подпись ректора Талиесина красовалась рядом с оценкой «отлично». Юный волшебник с удивлением воззрился на оценку, тут же опомнился, протараторил «спасибо» и «извините» и сразу же открыл портал, даже не выйдя из аудитории. Ректор покачал головой, улыбаясь, и сказал вслед негромко:        — За портал — тоже отлично.       Первым, что услышал Саладин дома, был младенческий крик. Тоненький, странный, ни на что не похожий, то ли квакающий, то ли мяукающий. Парень остолбенел, прислушиваясь, взглянул на бледного, но уже улыбающегося отца, чуть устало откинувшегося на спинку стула, на невозмутимо сидящего за столом деда.        — Примчался, сорванец? — спросил дед Айюб.        — Уже? Кто? С мамой что? — сыпал вопросами Саладин.        — Всё в порядке с твоей мамой, иль в бабке сомневаешься? Брат у тебя родился полчаса назад. Отличный пацан, загляденье просто.       В бабке Лорене сомневаться было кощунственно, но за маму всё равно страшно, ну мало ли... возраст опять же. Юный маг шумно выдохнул — отпустило чуть чуть.        — Посмотреть можно?        — Иди.       Саладин робко постучался:        — Мама...        — Входи, сынок, входи!       Окно в комнате было открыто, и лёгкий ветерок, пахнущий солнцем и морем, мягко покачивал светло-голубые занавески, заботливо гладил взмокшие пепельно-русые пряди матери, державшей на руках новорождённого сына. Мама была какой-то странной, новой, не такой, как раньше, даже в последние месяцы беременности, измученной, но невероятно счастливой.        — Подойди, Саладин, — поманила она и засмеялась, видя нерешительность сына, — не бойся.       Саладин подошёл, осторожно присел на край постели, молча разглядывая брата. Из вороха кипенно-белых пелёнок торчала маленькая синюшная мордашка с заплывшими глазками.        — Он тебе нравится? — с надеждой спросила мама, глядя на старшего сына.        — Не знаю... — и Саладин перепугался, что ляпнул не то и обидел маму. — Я привыкну, — пообещал он. — А чего он такой... фиолетовый?        — Это ненадолго, он будет очень красивый, — нежно засмеялась мама.       Младенец закряхтел и распищался, мама заворковала над ним, а Саладин вдруг ощутил болезненный укол ревности. Он вышел из дома и сел на ступени крыльца, сосредоточенно разглядывая пылинки под ногами, кусая губы. Ему было стыдно. Он уже взрослый, а ополчился на такого кроху, но мысль о том, что мама, которую он всю жизнь так редко видел, теперь двадцать четыре часа в сутки будет принадлежать этому непонятному, новому существу, была невыносима. Почему, мама, хотелось спросить ему. Что в нём такого, что ради него вы оба отказались от службы, а меня просто спихнули своим родителям? Чем я хуже, чем? Ну что в нём такого, чего нет во мне?!       За спиной послышались лёгкие шаги. Лорена села рядом, погладила его по волосам и поцеловала в висок.        — Я люблю тебя, внук, — тихо сказала она. — Ты лучше всех на свете.        — Спасибо, ба, — так же тихо ответил он и потёрся лбом о её плечо.        — Телёнок, — засмеялась женщина, незаметно смахивая набежавшую слезинку, чуть оттолкнула упрямый лоб изящной ладонью. — Обедать пойдём?       Братишка оказался забавным, Саладин даже не ожидал, что так часто будет сбегать домой после университета, чтобы повозиться с ним... ну и побыть с родителями, конечно. Малышу дали имя Мариус, морской, потому что в семье давно уже была в ходу шутка, что малыш — подарок Андроса. Совершенно неожиданный, но бесконечно любимый: приехали навестить одного сына и случайно обзавелись вторым.       Младенец смешно агукал, глядя на старшего брата серо-зелёными, как океан в пасмурный день, глазами.        — Смотри, Саладин, он тебя узнаёт, — ободряюще говорила мама.       Осознанно улыбаться Мариус начал как-то очень уж рано, да так заразительно, что не улыбнуться ему в в ответ было просто невозможно, как казалось больше невозможным ревновать к нему родителей — если только наоборот. Рисовать Мариус, наверное, стал ещё в пелёнках, и делал это настолько самозабвенно, что оторвать его от карандашей и красок был способен только горячо любимый старший брат. Все только диву давались — художников в их семьях отродясь не было, ни в одной, ни в другой. И жутко им гордились. Поэтому когда малышу исполнилось пять, родители увезли его в Магикс, чтобы он мог учиться живописи серьёзно. Конечно, Саладин скучал, но не очень уж сильно, всё-таки выпускной курс — не расслабишься. Да и чего скучать, когда у тебя давно уже своя жизнь — насыщенная, яркая, бурная. К тому же он тогда и сам женился. Семья, работа... братья виделись редко. Иной раз они встречались у бабки с дедом на Андросе, иногда Саладин забирал Мариуса к себе погостить или прилетал в Магикс, где вокруг младшего брата разве что хороводы не водили — не втиснешься. Саладин был вольным ветром, Мариус рос под плотным колпаком родительской любви и опеки, пока за два года до начала войны они не осиротели. Звездолёт, в котором их родители и бабушка Мелинда, должны были лететь на Андрос, чтобы забрать Мариуса с каникул, взорвался на старте, даже не покинув космопорт. И тогда, посовещавшись с дедом Марцеллом, безучастным, разбитым, Саладин перевёл младшего брата в закрытую школу «Три Ивы», где преподавала госпожа Августа, уже дававшая Мариусу уроки живописи в частном порядке. А потом разразилась война.       К младшему брату Саладин решился приехать после первой лекционной недели, и теперь они молча стояли друг напротив друга у самых ворот школы. Свинцовое, набрякшее влагой небо нависало над ними. Мариус ёжился под порывами холодного ветра, неловко пытаясь пригладить чёрные растрёпанные волосы, которые уже начал отпускать, стремясь во всём походить на Саладина. Растерянный взгляд зеленовато-серых глаз младшего брата беспокойно метался, видимое спокойствие старшего брата приводило мальчика в замешательство и страшило: он попросту не знал, что делать. Утешать? Как? Сказать «соболезную»? Соболезнования казались ему глупыми и неуместными. Дурацкий официоз. Насквозь фальшивый. Что сказать? Рассказать, что тоже горевал по ним? А надо ли это Саладину? Ещё и его жалеть? Не зная, что скажет, он начал:        — Саладин, я...        — Я слышал, ты делаешь большие успехи в живописи? — быстро перебил его старший брат. — Покажешь?        — А? Да, да, конечно, пойдём, — мальчик бросил на брата благодарный взгляд. — Я покажу.       Мариус рассказывал ему про школу, про то, как ему нравится рисовать, показывал рисунки, тут же предложил несколько забрать с собой, и Саладин взял их... Они говорили о чём угодно, только не о потерях и не о семье. Тринадцатилетний художник и тридцатилетний воин, такие чужие близкие люди, осторожно ищущие друг к другу дорогу.