Однажды он рассказал...

       — Уснул?       Мариус отложил кисть и повернулся к жене, заключая её в нежные объятия.        — Да, только что. Еле уложила. Ужасно беспокойный мальчишка.       Последняя фраза прозвучала почти жалобно, и Мариус чуть крепче прижал к себе жену, утешая, провёл рукой по волосам, коснулся губами крошечной родинки на виске.        — Ничего, говорят, все мальчики такие. Перерастёт.        — Тоже мне, опытный папаша, — засмеялась Орхид, встала на цыпочки и чмокнула мужа в нос, а потом вдруг серьёзно спросила: — Мариус... почему Саладин не приезжает?        Мариус едва заметно вздохнул и мягко улыбнулся ей в ответ:        — Милая, он приедет. Уже скоро, вот только закончит с делами. Ты же знаешь, мой брат — самый занятой человек в Магиксе, а сейчас ещё и начало семестра, полный завал по всем фронтам.        — Если б так, — покачала головой Орхид. — Только мне вот почему-то кажется, что он просто боится малыша, а ещё ему неинтересно. Он ведь старый холостяк, всю жизнь в военке, а тут пелёнки, крики... А что если он не полюбит Хелию?        — Не говори ерунды, — резковато возразил Мариус и тут же смягчился. — Он скоро приедет, вот увидишь. И будет самым лучшим дядей в мире, обещаю.        — Откуда ты знаешь?        — Ну я же не первый день его брат! И вообще, ты забыла, что он меня в детстве нянчил?        — Да, точно...        Мариус тронул поцелуем розовые губы жены        — Не волнуйся. Ляжешь? Тебе надо отдохнуть.        — А ты?        — Позже, надо закончить картину.        — Тогда отпусти меня и заканчивай, — засмеялась жена.        Когда лёгкие шаги Орхид стихли за дверью, Мариус ещё немного помедлил, сосредоточенно посмотрел на часы — наверняка Саладин ещё не спит, вздохнул, словно перед прыжком в бездну, и потянулся к телефону.        Саладин не спал. Ему вообще в последнее время не спалось, с тех пор как у него родился племянник. Совесть нечиста, зло говорил он себе. Хелия родился рано утром, едва солнце брызнуло первыми лучами, Саладин тут же прислал невестке самый роскошный букет цветов, который только могли создать флористы Магикса, и записку с поздравлениями, но прошёл уже месяц, а он ещё не навестил их.       Мариус женился внезапно и, судя по всему, в лучших традициях семьи: просто однажды Саладин поднял трубку и услышал без всяких предисловий: «Брат, я женился... две недели назад... она с Линфии, она прелесть, она обязательно тебе понравится, вот увидишь. Что? Мы завтра будем в Магиксе, приходи!» Женился. Мариус. Этот солнечный мальчишка уже женился, подумать только. Вот балбес.        Молодожёны устроили небольшой приём для близких друзей Мариуса — в основном, однокашников с Мелодии, и поселились в пустующем до недавнего времени фамильном особняке. Линфийке Орхид, изящной, нежной, хрупкой, с огромными синими глазами, было сложно привыкнуть к жизни в Магиксе, где всё было ново и так непривычно. Конечно, ей было тяжело, а на первых порах и очень одиноко в этом абсолютно чужом для неё мире, разве можно было не поддержать её? Саладин старался как мог: выкраивал время для визитов, предложил заняться ремонтом и переделать особняк по своему вкусу, помог обустроить оранжерею. Именно благодаря этим хлопотам они сдружились, и Орхид незаметно, постепенно почувствовала себя увереннее, обрела почву под ногами, а некогда мрачный, уже годы пустующий дом стал наполняться радостью и светом. Саладин не мог не радоваться, наблюдая за трогательно-нежными отношениями молодожёнов, но с определённого момента он начал чувствовать себя в их семейной идиллии лишним.        С определённого момента, хмыкнул Саладин своим мыслям. С определённого... Он ненавидел себя за это, но за безмятежным счастьем брата он невольно ловил призрак своего собственного, утраченного. Говорят, люди забывают. Почему он не мог? Впору идти к психоаналитику, спрашивать: что со мной не так, док?! Не забывалось. И легче не становилось. Можно было занять голову тысячами необходимых вещей — необходимых здесь, сейчас, сию минуту, раствориться в настоящем настолько, чтобы прошлому не оставалось места, но сейчас...        Волшебник прошёлся по кабинету и застыл у окна, глядя на спокойную Фонтероссу, укутанную густым синим сумраком. Нет, конечно, он всё понимал и прекрасно осознавал, что ведёт себя неправильно и глупо, но... последним младенцем, которого он держал на руках, была его дочь. Дочь...        Воспоминания теснились. Кололи, резали, напирали толпой. Живые, пронзительно яркие, такие, словно всё было вчера. Когда родилась дочка, он был в очередной командировке, поэтому малышку увидел только через месяц, умиротворённым розовым ангелочком, а не орущим сморщенным буяном, красным, как помидорка, каким был сын в день своего рождения. Суровый дед Айюб тогда при одном только взгляде на неё таял, как весенний снег на солнышке — ну как же, девочка! Наконец-то в их семье родилась девочка. Счастливая Лорена ворковала:        — Ведьмой вырастет, точно говорю.        — Ну да, — лукаво улыбался Саладин, осторожно трогая дочке носик-пуговку — ну какая из неё ведьма?! Да и бабушку подразнить хотелось. — А она возьмёт и превращение получит.        — А пусть хоть и превращение, будет и фея для разнообразия, — отвечала она.        — Не забалуйте только обоих, - шутливо сердилась жена.        — Ну уж нет!        И его племяннику сейчас тоже почти месяц...       Пронзительная трель звонка спугнула плотную тишину кабинета, заставила мужчину оторваться от окна и взять трубку.        — Мариус! Рад тебя слышать, расскажи, как вы там поживаете, молодые родители? — Саладин старался изо всех сил, чтобы радость в его голосе не казалось искусственной и натянутой.        — Хорошо. Малыш растёт, уже так изменился, — Мариус помолчал, будто бы на что-то решаясь. — Орхид очень скучает, спрашивала, когда ты к нам придёшь?        Саладин не отвечал, сжимая трубку. Рука зачем-то потянулась к карандашу, потом к листу бумаги, отодвинула его, придвинула снова, а голос брата зазвучал уверенней:        — Послушай, Саладин, — и вдруг сбился: — я... я всё понимаю, почему... особенно сейчас, когда... Чёрт! Так нельзя, понимаешь?! Ты же не собираешься нас бросать? Просто решись, — младший брат говорил торопливо и нервно, почти умоляюще, но вдруг собрался, и проявившаяся в нём уверенность лязгнула металлом, сделавшись несокрушимой и не терпящей возражений. — Просто приходи к нам. Завтра. В любое время. Мы будем ждать. Весь день. И всю ночь, если понадобится, — добавил он, не оставляя старшему брату ни единого шанса для отступления.        — Я приду, — тихо сказал Саладин. — Вечером. К шести.        — Хорошо.        И Мариус положил трубку.        Сердце заныло так, что он потёр грудную клетку. Привыкай. Привыкай, Саладин. Ты же не сможешь отказаться от семьи, как однажды отказался от дружбы, да и тогда всё было по-другому. А этот маленький мальчик — разве он виноват в твоей боли? Нет, конечно нет. Но... что, если он будет похожим на его сына? Нет, пожалуйста. Только не это...       Он пришёл улыбающийся, оживлённый, с охапкой цветов для Орхид и кучей подарков для малыша. Новорождённому племяннику Саладин годился едва ли не в деды, и его представления о потребностях современных младенцев были весьма и весьма смутными, так что с подарками помогал один из преподавателей, всего полгода назад ставший отцом.       Пока ребёнок спал, они поболтали и выпили чаю, Мариус время от времени, когда не видела жена, то смотрел на старшего брата ободряюще, то бросал на него пытливые взгляды. Саладин упорно делал вид, что этого не замечает, шутил, расспрашивал, говорил, что в жизни у него не было столько дел, и что он ужасно соскучился — ну ещё бы, почти два месяца их не видел! Но едва только Орхид выбежала, услышав плач из детской, в комнате повисло молчание. Саладин нарочито громко стукнул чашкой о блюдце, шумно передвинул вазочку с печеньем, звякнув ею об сахарницу, и, выдворив таким образом ненужную тишину вон, стал расспрашивать Мариуса о его последних работах. Художник ответил на один вопрос, затем на другой, и сам не заметил, как увлёкся, рассказывая, отгоняя, обманывая тревогу.       Но когда в комнату вернулась Орхид, они вдруг вскочили, обрывая разговор. Молодая женщина, минуя мужа, подошла к Саладину:        — Знакомься, дядюшка, — улыбнулась она, — это Хелия, твой племянник. Хочешь подержать? — и не дожидаясь реакции, протянула ему младенца.       Саладин осторожно взял свёрток и замер, разглядывая племянника. Не похож. Совсем другой. Ну конечно, с облегчением подумал Саладин, так и должно быть. Разве что пушок на голове черный — ну так откуда в их семье светловолосым взяться?.. Кроха. Какой же он крошечный. Младенец распахнул глаза, принахмурил тонкие бровки, но вместо того, чтобы сморщить мордашку и разреветься, принялся разглядывать новоявленного дядю, и Саладин поразился немладенчески серьёзному, цепкому, даже пронзительному взгляду малыша.        — Эй, — почти прошептал он вдруг севшим, да ещё и предательски дрогнувшим голосом, — эй, малыш, привет. Это я, Саладин, твой дядя, — младенец упорно и пристально смотрел на него, — ух, суровый какой мужик. Улыбнись, герой! Ну же, давай, улыбнись дяде! — Саладин дрогнул уголками губ, подавая пример.        И ребёнок на его руках вдруг улыбнулся во весь свой беззубый рот, да так солнечно, что взрослым показалось, будто комната осветилась, а на гладких поверхностях заплясали блики.        — Хелия, — острая ноющая боль в сердце исчезала, растворяясь в этом сиянии. — Солнышко, — голос отказался подчиняться, сорвавшись на шёпот, — надо же, как улыбается...        — В этом возрасте улыбка неосознанная, — немного ревнуя, сказала Орхид.        — Неправда, — возразил Саладин, не сводя глаз с младенческого личика, — неправда. Просто он очень рад меня видеть. Да, малыш?        — Агу, — солидно ответил младенец, и взрослые рассмеялись.        Саладин тронул кончиками пальцев крошечные кулачки, и младенец тотчас попытался ухватиться ему за палец. Мальчонка смешно покряхтывал, шевелил губами, вертел черноволосой головёнкой, и острая горечь в сердце уходила, сменяясь тихой нежностью. Мариус, обнимая жену, смотрел, как Саладин забавляется с его сыном, и тревога покидала сердце художника. Орхид и вовсе умилялась картине — подобной прыти от Саладина она никак не могла ожидать, а волноваться, что её сына он не полюбит, не было теперь ни малейшей причины.        Улыбался младенец, улыбались взрослые, и в этот момент им казалось, что впереди их ждёт только счастье.