Пшеничный чай

Слэш
R
В процессе
52
автор
Размер:
планируется Макси, написано 145 страниц, 18 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
52 Нравится 20 Отзывы 25 В сборник Скачать

6. Чаньань - столица в которой нужно молчать

Настройки текста
Примечания:
      Дни во дворце проносились однообразной чередой. Пшеничная Голова вставал вместе с первыми нежными всполохами солнца и обессиленный падал в пушистое ложе только с зарницей ярких, тяжелых цветов небосклона на западе. Сил оставалось лишь смежить веки. Не было то ему в тягость, привык юный жрец ещё учеником не сидеть на месте. Учитель постоянно задание умел находить, только видел, что отрок остался без дела.       Скучно не было, но грустно, тоскливо. Кручинился Пшеничная Голова по своему краю, может, и не родимому, но горячо любимому. Это первые несколько лун все было дивно, не успевал восхищаться всему, – высокому дому на три этажа с крышей, будто хребет многоножки согнули, а ей хотелось летать. Тянулась в небо, да так и застыла. Компания добрых безрогих драконов Чивэнь, наверное, увидела с Неба, сжалилась, и присели они ровно на выступы её гранёные, чтобы не было грустно. Любили они смотреть вдаль. Возможно потому так и остались они на коньках крыши. Остались проглатывать огонь или беды, которые могли обрушиться на монарший дворец.       Каждая плашка, поверхность и плоскость до блеска натерты, пахли сандалом, но самое дивное – ровно под крышей распустился рисованный волшебный сад райских цветов. Не видел прежде Пшеничная Голова ни такой яркости, ни оттенков, ни дивных, чудных растений. Полюбились больше всего ему эти длинные и чудно капризные галереи под крышей, на хрупких фигурных столбиках, совсем тонких и грациозных. Коварные переходы всегда завлекали его в неизвестность, – как засмотрится на сад райских цветов, так не знает где он, как возвратится обратно.       В главные постройки его не пускали. Всё, что видел, поражающее размерами, но невозможно пыльное помещение архива позади дома и задний двор, огороженный лесом голых стволов да высокой стеной, выше человеческого роста вдвое. Изразцы расписные лентой шли под её оконечником блестящими в солнечном свете пластинами чёрными, подобными скорлупке со спины очень большого жука. Через двор, окружённый редкими, странно голыми высокими деревьями, где Вуу тренировал мастерству боевому, утром и вечером водили многоголовое стадо хуанню, неповоротливых важных уток и кур. Лун никак не позволял уйти с урока языка и взглянуть ближе, – только сквозь решетки проёмов или с террасы их дома, в щёлки сквозь стволы раскидистых плодовых деревьев.       Лун, к удивлению, вовсе не обладал спокойной натурой в общении. На занятиях всякий раз дракон раздражался, стоило жрецу задуматься над сложным словом или грамматикой. Ртуть на радужке сразу же бешено крутилась, вилась, закрывая зрачок. Пшеничная Голова пугался и после старался скрывать непонимание. Жрец стал забирать свитки с собой и доучивал при слабом свете огня деревянной палочки, пропитанной маслом и благовониями древесных опилок. Учёба пошла быстрее, и Вуу стал намного спокойнее. Всё же чувствуется в нём иное течение жизни, замедленное, словно не важно то, что сейчас, – Лун мог надолго задуматься и не услышать вопроса… но лучше характер его не искушать.       Пытался юноша первые дни спрашивать о лисице-мужчине, но Лун сразу же хмурился, суровел и темнел, лицом заостряясь. Мыслями далеко уносился. Пугался вновь Пшеничная Голова, замолкал. Только спустя пару дней снова срывался, волнение не мог удержать и горячо расспрашивал снова. Однажды после долгой отлучки всё же соизволил ответить ему Вуу, в спокойном настроении пребывая:       — Теперь с ним всё точно в порядке. – так понял жрец юный, что Лун беспокоился за рыжего пленника тоже. Не столь чужды ему чувства людские, как хотел показать.       Сухо-геге же в принципе был мягче, намного теплее, живее. Домашний. Хоть иногда и пытался вести себя подчёркнуто степенно, юноша видел, – лишь выучка, маска. Его отношение было похоже на ушедшего учителя. Пшеничная Голова любил присесть рядом с ним на террасе в тени и слушать рассказы пространные обо всем, – о дворце, о мире, о жизни, легенды.       Лун объяснял ему несколько раз, что жрец всё понимает. Только избавиться от неудобства Сухо-геге было достаточно трудно, но вскоре их немые разговоры вошли в привычку. Юный жрец рядом с ним чувствовал, как совсем утихает боль сердца. Обращал глаза к Небу и вспоминал, думал… волнение его никуда не ушло. Он томился желанием Правителя встретить, увидеть, узнать… объяснить себе эту тягу. Увериться, что после битвы кровавой той с хунну, смочившей бедную землю в крови, в порядке Правитель – не ранен, здоров.       Спустя две луны, или по ханьскому счету – четыре недели, Пшеничная Голова привык ко всему, легче учился, впитывал знания губкой, с азартом пропадал в библиотеке всякое время свободное. Интересовали его летописи жизни Императоров, монаршего двора, история и военная тактика. В первую очередь важно было понять, как ведут себя люди при дворе, а следом, – как быть полезным своему Правителю.       Из рассказов Шифу Пшеничная Голова узнавал больше о столице. Чаньань – один из крупнейших городов мира. Третий Император превратил город в символ величия императорского дома. Столица была обнесена стеной почти квадратной формы с длиной сторон около тринадцати ли и таким же рвом; с каждой стороны стены имелось трое ворот с тремя дорогами шириной тридцать чи, позволявшими шеренге из двенадцати колесниц въезжать на прямые улицы города, движение по которым тоже осуществлялось в три ряда, но средний ряд предназначался исключительно для Хуан Шана.       Большую часть площади города занимают пять огромных дворцовых комплексов. Вейянгун состоит из более чем сорока зданий, соединённых крытыми галереями, и имел огромный зал для аудиенций длиной около полутора ли, расположенный почти на такой же высоте, – его построили на террасе, и попасть туда можно было либо по лестнице, либо по пандусу для императорского экипажа.       Но, несмотря на кажущуюся легкость и комфорт Вейянгуна, жизнь во дворце давалась юноше тяжело. Чуждый прежней, оказалось, беззаботной жизни комфортный дворец, где царят строгие правила, отрезал от привычной, родной природы. Казалось, невозможно было остаться одному абсолютно. За изящными ширмами всегда ожидал ждущий слуга. Сухо-геге учил никогда не терять концентрации – во дворце у каждой стены коварно таиться уши могли. Юного жреца, выросшего в свободной стихии природы, это душило. Иногда нестерпимо хотелось тишины и покоя. Хотя бы вырваться в сад, под сень дурманящих магнолий. На природу родную, услышать шепот сплетников-листьев. Он соскучился по рассказам странствующих сыновей Кивайдзин, которого тут кликают Богом ветра Фэн Бо – занят постоянно в душном пространстве, огороженном плотно стенами.       Двое слуг, что на корабле ещё приносили подносы с едой, а теперь помогали во всём и ожидали приказа где-то вблизи, оказались немыми. Первым ещё лунным днем, точнее на вторую неделю, – по-ханьски, – Пшеничная Голова попытался показать им записку, где коряво немного написаны им были слова, но Вуу покачал головой:       — Они не обучены грамоте. – в глазах Луна предостерегающе замерло что-то такое, что он не решился расспрашивать дальше.       Он стал голодать по общению. Хотя бы малому самому, потому напрягся, налёг на язык и вскоре тихо промолвил, пока они любовались цветением нежных слив на террасе. Шифу понял. Первое, что услышал и понял он от жреца юного, была просьба рассказать об их Императоре.       Пшеничная Голова смутился немного, но Сухо-геге склонил голову, посмотрел тёплыми своими глазами, и ответил, что никто лучше него не знает Повелителя. Император окружён ореолом таинственности и святости. Если живёт во дворце, то отгородившись от мира, появляясь лишь на важных аудиенциях, советах и церемониях, а также во время жертвоприношений богам. Он пребывает «в блеске величественности, которая ограничивала его связи с людьми», окружённый придворными аристократами, евнухами и узким кругом преданных – приближённых сановников, нескольких фаворитов, личных друзей и катамитов. Дальше рассказ пошёл издали. Шифу рассказывал о дворце, о жизни своей и далеком времени детства.       Сухо-геге – сын вана, по наследству занявшего почётную должность Сы-ли после спокойной смерти отца, который получил её от деда, а тот, – от прадеда. С детства, как и отец, он рос при дворце, вместе они посещали занятия с юным наследником, вместе играли. Совсем ненамного старше был Сухо-геге, но подобно старшему наставнику, слушая дома рассказы и догмы жизни от отца, присматривал и наставлял будущего Императора.       — Моё детство было безоблачным несмотря ни на что, даже если и видел я дрязги дворцовые – дома всегда были мир, тишь и уют. Родители оба были здоровы, любили мы все друг друга в семье, а Лу-шан… Как бы тебе объяснить. Я вижу волнение в глубине твоих глаз, вижу, – печалишься много, но полно. Скоро поймёшь, ребенок, – Правителю ты нужен, как глоток целебной воды после иссушающего путешествия по пустыне Вселенской Церемонии. Даже если он сам ещё не ведает то. – Пшеничная Голова оторвал глаза, заворожённые, от бабочки с крыльями нежного бархата, удивился наивно:       — Я… целебный? Правитель выглядел очень сурово. Словно, нет вовсе слабостей у него. И, хотя так, я… всё равно. Я бы хотел выполнить долг и помочь. Чем смогу.       — Что ж… не буду тебя убеждать, разбираться должен научиться ты сам. Но здраво мыслишь. Хороший задел… Хочу лишь попросить о небольшом одолжении. Право, оно не должно тебя затруднить.       — Конечно, что Шифу будет угодно, – всё сделаю! – воскликнул Пшеничная Голова, подавшись корпусом ближе.       — Не руби мысли свои сгоряча, не кручинься, а притаись, приглядись. Будь умнее, сохраняя лицо от эмоций. Много нового откроешь тогда, увидишь за маской высшего вана в золотых лунах грустного человека. – нахмурился юный жрец, вспомнил тёплый взгляд из первого ещё видения-миража, на дне Его глаз цвета тёплого зелёного чая в тот раз он помнил тоскливую грусть и была же там доброта…       — Император был страшен тогда… – тихо молвил юноша, качнув головой, словно бы для себя. Вздохнул тихо Сухо-геге, ненадолго отвёл взгляд и замолчал, что-то обдумывал. Обронил совсем еле слышно:       — Подсядь ближе, Пшеничная Голова. Пусть лучше узнаешь ты это от меня. – обернулся назад и громче властно распорядился, – Достаточно, выйдите прочь.       Юный жрец свёл только брови, подсел, совсем позабыл о любовании любимой природой. Нутро заполняло желание знать, так и сказал он Сухо-геге. Тот качнул головой, прикрыл глаза свои с ресницами длинными, словно прислушался, и склонился ближе к нему:       — Много уроков ты посетил, должен же знать, кто такие: ваны, гун, хоу, бо, цзы, или нань?       — Да, Шифу, я помню. Гун, хоу, бо, цзы и нань – титулы пяти степеней знатности, а ван стоят надо всеми. Удельные владыки они, земельная аристократия.       — Умница, мальчик. – улыбнулся Шифу, – Отцу Лу-шана, Вэнь-ди, в сложное время пришлось править. Лю Бан – Первый Император империи Хань, оставил после себя главную слабость ханьской власти по сей день – отсутствие надёжной централизованной административной системы. За помощь в войне с остатками империи Цинь он понимал, что должен вознаградить всех, кто помог одержать победу. Заслуженным людям были розданы титулы, ранги и соответствующие земельные пожалования, по большей части с заметными иммунитетными правами, что превращало всех их в могущественных удельных властителей. Но также Первый Император отменил суровые наказания времен Цинь, и сделал акцент на нижнем звене администрации, на сельских старейшинах – сань лао, в среде которых бытовали древние традиции. Пшеничная Голова, ты уже проходил формы самоуправления общины?       — Шифу! – надул губы юноша, сверкнул довольными глазами от того, что мог разговаривать наравне, понимая, – Конечно, я знаю! Сань лао – правление трёх старейшин в селении. Изначально в каждом выбирался среди люда мужчина старше пятидесяти лет, и наряду с чиновниками участвовал в управлении уездом. Сейчас же сань лао стали наследственными, старейшины растят своих детей для того, учат пока они ходят в помощниках, чтобы потом могли противоборстовать владельцам удела – хоу. Для чего Вы вспоминаете снова?       — Пшеничная Голова, будь же спокойней. – покачал головой Сы-ли, глядя на молодую горячность тёплыми глазами с искорками. – Со временем многие представители удельной знати хоу настолько укрепились в своих владениях, что наиболее близкие из них по степени родства с Императором стали именоваться уже титулом ван. Ваны и хоу чувствовали себя в своих уделах прочно и порой затевали мятежи против законного правителя Поднебесной.       — Ох… – выдохнул юный жрец долго и аккуратней ответил, – Да… я читал. Великий Вэнь-ди подавлением последнего мятежа добился того, что удельные князья были лишены возможности назначать министров по своему усмотрению.       — Верно, ребенок. Несмотря на то, что в масштабах нашей страны Поднебесной в целом удельная знать и по числу, и по количеству подданных занимала не слишком заметное место, а на политику страны в целом она влияла не столь уж сильно и львиная доля земли и подданных ханьских оставалась под властью Властителя Поднебесной, но хлопот с ней было немало.       — И для того было возвращено сань лао, дабы противостояли они знати.       — Всё так, – улыбнулся Сухо-геге, – Придворные интриги и кровавые разборки вокруг трона не слишком-то сказываются на положении дел в стране, но в своё время это сильно подточило болезнь Отца Лу-шана. Услышав пророчество, что у тебя и Хуан Шана на челе, он погрузился в безумие яростное, решив, что так одним махом избавится от врагов за спиной. – Пшеничная Голова открыл рот, но ни слова промолвить не мог. Внутри подняло голову тревожное чувство. Он скользил взглядом по грустному лицу Сухо-геге и еле слышно промолвил:       — Что же он сделал?       — Он убил его мать. – юный жрец пронзён был на месте, – Ты знаешь пророчество. Там есть слова «лишиться родного»… Лу-шану было всего четыре года от роду, и все это происходило прямо при нём, на его же глазах.       Тишина нависла над ними тяжело. С ресниц светлых капнула влага. Пшеничная Голова вскочил резко, тихо воскликнул:       — Я должен увидеть его! Я… О, Небеса…       — Сядь! – одёрнул его Сухо-геге неожиданно резко, – Не для того говорю я всё это. Садись, внимай дальше спокойно.       Юноша грузно осел прямо на месте. Головой упал в слабые пальцы. Он слушал, но слова доносились словно сквозь тяжёлый туман. Шифу долго ещё рассказывал… Потомки Вэнь-ди восхваляют его добродетели, много хорошего сделал Второй Император за жизнь, – был щедр на милости, выступал за смягчение наказаний, особенно, телесных. В неурожайный год сократил расходы дворца и открыл казённые амбары для выдач голодающим и разрешил продавать ранги… но на старости лет подкосила его паранойя, а следом – болезнь. Ушёл Второй Император спустя два года, но бытует подозрение, что смерть не мирная настигла его, не своя.       Пшеничная Голова не может представить себе в каком кошмаре жил совсем юный наследник, оставшийся сиротой в неполные шесть лет. Потеряв всех родных, жил в постоянном страхе смерти три года, пока не произошло первое самое известное покушение. Чтобы выжить, он согласился жениться на дочке одних из самых сильных наследственных аристократов – Сянь, попадая под их протекцию. Девятилетний ребенок… За это лишиться воли и жить куклой безвольной. Почти четырнадцать лет среди врагов. Постоянно жить, опасаясь за жизнь, не знать у кого спрятан за пазухой нож… Знать лишь, что тот, кто сделал его сиротой… где-то рядом.       Пшеничная Голова лишь хотел разговора. О пророчестве, о том, что предпринять, о том, что необходимо друг друга понять… Прежде. Теперь же нутро заполнилось отчаянным желанием увидеть… и просто обнять.       Страшно представить насколько сильным должна быть грусть одиночества живущих тут постоянно. Долгими вечерами Пшеничная Голова всегда возвращался мыслями к Императору. Прежний ужас и отчаяние заменялись новым, тоскливым. Расцветали чувства жалости и заботы. Рос тот бутон желания защитить, распускался.       Сухо-геге, услышав его рассуждения на уроке, мягко покачал головой и сказал, что нет ничего более уязвляющего для мужчины, чем чья-то жалость.       — Тогда… любовь?       Шифу спрятал глаза за ресницами. Улыбнулся так незаметно и тонко. Будто мираж коснулся мягких губ и пропал. Прежде не заметил бы юный жрец.       Теперь же многое начал он понимать. Раньше и дворцовые интриги были хаосом перевязанных линий, крепко сплетённым клубком. Сейчас, читая очередную летопись из давних лет, он мысленно вытягивал за нитку мотив и сложный спутанный комок распадался. Словно сверху он мог видеть всё… но не предугадать.       Дар предсказания словно заснул. Видений больше не было, отчего крупный кусок души печалился тоскливо, был пуст. Больше всего сокрушался юный жрец, что не захватил «своей» родной рыхлой, тёплой земли. Неожиданностью было, что никто не слышал слов ветра, шёпота деревьев и сплетников-листьев, шепчущихся с ними Джиби, что в ханьской земле назывались нимфы. Не понимали, о чём переругиваются утки или лениво переговаривались хуанню.       Помимо учителей, лучшими рассказчиками о жизни во дворце были суетливые воробьи. Жуткие болтуны, намного бесстыднее нимф, и намного вернее вести их были, чем от зелёных сплетников-листьев. Больше всего бесстыжие птахи любили смущать, будто назло смакуя самые откровенные подробности отношений между людьми. Потому Пшеничная Голова часто краснел и отвлекался, когда возможность была выйти в сад, почитать под тенистой сенью деревьев.       Теперь он понимал сам, почему пока нельзя ему быть подле Императора. С пониманием и знанием пришло усиленное желание стараться в учёбе. Сложнее всего давались уроки Вуу. Передав обучение языку Сухо-геге, он преподавать стал лишь боевое искусство. После уроков Луна даже привычное к физическим нагрузкам молодое тело ломило, а ночью ныла каждая мышца, не давая заснуть. Пшеничная Голова занимался кратким сном лишь перед самым рассветом.       — Тренировки с демоном не под силу даже офицерам, лишь высший эшелон в состоянии выстоять и выдержать такую нагрузку. – утешал Сухо-геге, – Ифань – лучший воин вне времени. Не способный устать, фантастически неуязвимый, бессмертный и… Он азартен. Когда есть сильный соперник. – слова обильно сбагрены словно гордостью личной.       Сехун временами ловил их редкие взгляды, неуловимые прикосновения, что столь грациозны, трогательную заботу, – всё то, что другой бы вовсе не понял и не заметил. Впитывал чувства при упоминании их друг друга, и оглядывался на небо над высоким забором в изразцах. Туда, куда нестерпимо тянуло…       И вскоре ему удалось немного приблизиться.       После первого успешно сданного экзамена по языку Шифу сделал ему подарок.       Мимо длинных конюшен, сквозь редкую бамбуковую рощу по узкой тропинке, пока не устанешь идти. Там шестиярусная величественная Сыхэюань. Пшеничная Голова никогда не видел настолько огромного здания. Расписанное необычными пурпурными птицами, вьющимися вокруг деревьев бу-сы-шу, дающими бессмертие. С извинением завязав шелковой лентой глаза, Сухо-геге повёл его по ступенькам. Одна внутрь на первый этаж и ровно тысячу двести вверх. Они останавливались часто, когда дыхание учителя превращалось в сорванные резкие хрипы.       В тот момент Пшеничная Голова слышал приглушённый чудный говор. Не человеческий, но и не животный. Чем-то похож на чириканье болтливых птиц, но более глубокий, вдумчивый, степенный. Создания умные, даже мудрые.       Вскоре радостно встретил буйный ветер, резво врезаясь в лицо, перепрыгнув играться в отросших волосах он нашёптывал ему не бояться.       Нетерпеливыми подрагивающими пальцами Пшеничная Голова сорвал ленту после разрешения и на секунду ослеп. Следом дыхание вырвалось восторженным вскриком. Несмело приблизившись к ограждению, он ухватился за деревянную балку, стараясь охватить взглядом всё сразу.       Над круглой площадкой крышу с зелёной подкладкой и резко изогнутыми к небу углами держали изрезанные, раскрашенные пёстро столбы. Но не то глаз привлекало. А то, что распростёрлось перед глазами. От невиданной доселе панорамы захватывало дух.       Обернувшись влево, далеко-далеко, насколько хватало взгляда, он увидел тянущийся пепельно-изумрудный бамбуковый лес, впереди – за дворцовой стеной – едва видна была кутерьма города, над множеством оттенков палёной терракоты вздымался вверх дым, но занимало другое.       Справа тянулись ряды изящных капризных крыш. На некоторых угрожающе следили за людьми горгульи, но дальше. Чуть севернее они отступали перед огромной площадью. Размер её был невероятен. Пшеничная Голова осознал насколько скромен дом… Небольшая постройка, где он живёт. Несколько сот раз он мог бы поместиться там. Вся площадь заполнена рядами сидящих людей. Посреди величественного дворца, меж высоких круглых толстых, – гораздо шире одного человека, – красных колонн, Пшеничная Голова видел широкий сверкающий в лучах зенитного солнца – вышитый драконами и всем пантеоном защитников – желтый шелковый парасоль, удерживаемый двадцатью четырьмя слугами, в тени которого сидел… Император. По сторонам от него множество развевалось флагов разнообразных, служа символом власти и богатства.       Пшеничная Голова перегнулся через ограждение, лишь кончики шёлковых туфель касались досок пола. Шифу резко схватил его за руку, впервые при нём ругаясь. Вырываясь, Пшеничная Голова метнулся вправо, щурясь до слез. Он мог разобрать лишь золотой блеск волос, подобных тонким нитям цереса, и цвет императорского одеяния.       Сердце гулко забилось в груди. Обхватив колонну, он потянулся вперёд.       Император внезапно взмахнул рукой, длинный рукав послушно очертил круг и красиво осел. Он встал с широкого трона и пошёл по узкой алой дорожке, повернул направо, Он будто приближался. Пшеничная Голова почти мог разглядеть лицо. Не замечая, крепче сжал пальцы, ломая ногти о твёрдый лак дерева. Оставалась всего несколько шагов, прежде чем крыша перехода скроет Императора целиком. Ноги. Теперь по пояс. Теперь он мог видеть черты благородного лица. Девичьи-белую кожу, капризный нос, упрямый лоб. Губы терялись персиковым неясным пятном. Зато видно, что пушистые светлые ресницы отбрасывали тёмные тени, будто подведённые стрелки у артиста театра.       Неожиданно… Остановился. Поднял голову и посмотрел вверх… прямо в глаза.       Словно молния с неба пронзила. Он окоченел, замер на месте. Мысли вылетели вспугнутой стайкой.       Император прищурился и усмехнулся.       В живот провалилось что-то тяжёлое, стягивая к позвоночнику и ниже пульсацию. Пшеничная Голова не чувствовал, как крупно тело трясёт.       Император разорвал взгляд их соединенный. Пошёл дальше за слугами. Крыша колоннады перехода быстро скрыла его с глаз. Сухо-геге не успел подхватить, Пшеничная Голова обессиленно рухнул с глухим грохотом на пол. Чувства возвращались медленно, рваными толчками и пульсацией в раскалывающейся голове, но вносили абсолютную сумятицу в мечущиеся мысли. Сердце стояло комом в горле. С виска сорвалась капля.       — Э-это… что же…       — Оох… ребёнок. – пораженно выдохнул рядом Сухо-геге.       — Шифу… – медленно перебегая глазами, обернулся Пшеничная Голова – Что же это такое?       Сухо-геге смотрел медовыми тёплыми глазами, стремительно грустнея.       — Это то, что ты никому не должен показывать. Ни намёка… нам… Запомни строго-настрого, прошу тебя. От этого зависит не только твоя жизнь. Ни в коем случае, слышишь? – с сухим глотком Пшеничная Голова кивнул – Особенно, рядом с наследником.       — Я… не совсем понимаю.       — Люди говорят есть три вещи, которые нельзя скрыть: бедность, кашель, и... любовь. – тяжело взглянул на него Сухо-геге, – Ох, мальчик мой…

⌘✖⌘

      Дворец Вэйянгун была обнесен стеной почти квадратной формы с длиной сторон около шести с половиной километров (тринадцать ли). С каждой стороны стены имелось трое ворот с тремя дорогами шириной семь метров. (тридцать чи) Огромный зал для аудиенций длиной около 152 метра. (полтора ли) Вэйянгун, общая площадь которого составляла примерно 5 кв. км., занимал 1/7 часть всего города. По площади дворец Вэйянгун больше императорского дворца Гугун в Пекине в 7 раз.       В императорском Китае флаги использовались для обозначения ранга и статуса их владельца. Чем больше был зонт, тем больше людей требовалось для того, чтобы его нести. Тем самым это позволяло продемонстрировать высокий статус хозяина зонта и его зажиточность. Говорят, что, когда император отправлялся на охоту, впереди него шло 24 человека, которые держали парасоль. Ещё одним доказательством того, что зонты служили символом силы и знатности, служит тот факт, что только членам императорской семьи было позволено иметь красные и жёлтые зонты. Рядовые жители Поднебесной использовали синие.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.