Мир двух сердец

Лёгкий, еле ощутимый ветерок, щекотал кончики пальцев, заставляя их иногда резко подергиваться. Подушка была неестественно холодной, глаза болели. С трудом приоткрывши их, я наблюдал мрачную, знойную погоду. Сегодняшний день не предвещал ничего неожиданного или же интересного. Вставать вовсе не хотелось, тем более кости ломило ужасно. Через закрытую дверь доносились приглушенные отголоски нескольких людей, по-видимому женщин. Из обрывков фраз, брошенных ими, я создавал целые картины. Речь этих дам была такой эмоциональной и выразительной, что я на какое-то мгновение буквально заслушался. Наверно, моей меланхолии было суждено длиться теперь всю оставшуюся жизнь, если бы не гром на голову — дверь, которую, как мне показалось, я закрыл за собой, в одно мгновение распахнула с лучезарной улыбкой, или даже насмешкой, моя мама. -Что с тобой такое? — С вопросительным и настороженным тоном произнесла она. -Да, ничего. Голова немного болит. — И для пущей вероятности добавил, — на погоду, наверное. Её даный ответ вполне удовлетворил — ведь ей не пришлось выслушивать все бесконечные и бесполезные тирады по поводу моей обреченной жизни, которые я бы ей, пожалуй, и не сказал бы никогда. -Каору, ты мне срочно нужен. — Почему-то подобная реакция не зацепила меня ни на секунду. — Собирайся и поедем ко мне в компанию. — И на последок перед уходом, она добавила, — Я жду тебя внизу. — И так же, как она и очутилась в моем номере, таким же образом она и вылетела из него. На сей раз я встал с кровати окончательно и умывшись стал рассматривать розоватые круги вокруг глаз. Все происшедшее оставило на мне неопределенный отпечаток. Я потерял самообладание, лишился воли, предприимчивости, интереса. Ощущение было подобным опустевшему месту, по которому недавно прошелся ураган. Как обломанные участки домов, сооружений, как выжженые дотла остатки минувшей борьбы, как покрытая прахом мечта, как неосуществленные планы и затеи тех бедолаг, которым не суждено было их завершить, — все это было лишь малой частью того шквала, который я чувствовал. Он, словно ледяная глыба, пронизывал кости, и заставлял заморозить все оставшееся живое, то, что умеет ощущать боль и страх, рыдать от обиды, и любоваться самыми дорогими моментами, выгравированными на плоском силуэте, то, что поистине называют слабостью человеческой. Я бесследно терял все это с каждым новым шагом в будущее, полагаясь на предначертаность судьбы. Видя свое пустое отражение в зеркале, я мог с уверенностью назвать различие, которое теперь мог увидеть любой посторонний человек между мною и Хикару — он живет, а я всего лишь существую. Но какой теперь толк говорить об этом. Раньше мы говорили: "Кто не Хикару, тот Каору. Кто не Каору, тот, естественно, Хикару." Мы были дополнением друг для друга, той неотъемлимой частью сущего. Во всяком случае я так думал. Но прошли годы, и Хикару преодолел сдерживающую черту, а я остался позади, упоминаясь лишь в титрах его разнообразной жизни, не нуждавшейся в моем соучастии. Он не протянул мне руки помощи, значит дал согласие на мою утрату. И я попросту смирился с ней. Так же как и сейчас мирился с жалкой учесть подопытного кролика моей матери. Доставши первую попавшуюся водолазку, и натянувши её на себя, я медленным и нерешительным шагом направился вниз по лестнице к холлу. Вся в своих заботах, мама стояла возле её личного шофера и секретаря и ругала яростно кого-то по телефону так, что мне даже стало жаль этого работника, ведь если ей что-то не угождало или выходило боком, она не задумываясь избавлялась от подобного смутьяна. Заметивши мое не скорое появление, она с упреком демонстративно развернулась и направилась к выходу. Севши в машину, припаркованную на нижнем уровне отеля, мы поехали к западной части города. Вокруг мелькали тусклые пейзажи. Грязь, слякоть, промокший асфальт, все наводило на меня негативное ощущение. Словно я в предверье необьяснимого ужаса. А машина лишь дерзко сворачивала с улицы на новую, такую же длинную и таинственную...