***
– Сегодня вечером, после ужина, будет собрание, в зале Дома. Быть всем! – объявила Кассандра, зайдя однажды в гостевой домик. Майлхайрер нахмурился: он не любил подобных заседаний с их напускной важностью и произносимыми с ленцой речами. Ваверли, Нискуэл и Сайллис переводили взгляд с закатившего глаза учителя на серьезно хмурившуюся Кассандру. – Обязательно быть всем! – добавила женщина. – Если ты не придешь, Майлхайрер, я это сразу же узнаю. Тебе ясно? Голубые глаза выражали непокорство, но сам менестрель молчал. Кассандра, зорко и строго посмотрела в лица учеников и их учителя и потом ушла, громко хлопнув дверью, отчего несколько сосулек с глухим звоном соскользнули с крыши. До вечера они не говорили ни о собрании, ни о серьезном тоне Кассандры, ни о беспокойстве в ее карих глазах. И вечером, также смолчав о причине, они вчетвером вышли из своего, ставшего родным, домика и пошли в Дом Хранителя флейты, куда уже нестройными рядами стекались другие менестрели, ученики менестрелей и постоянные жители Южной обители.***
В зале было душно и тесно: женщины брали на руки детей, чтобы те не затерялись в толпе, мужчины смеялись и разговаривали между собой, молодежь взгромоздилась на лестницы и свисала с балконов, роняя на стоящих внизу пыльные флаги. Майлхайрер, Ваверли, Сайллис и Нискуэл с трудом пробились к левой стене под балкончиком. От учеников не ускользнул взгляд менестреля, полный недовольства и раздражения. На помосте, который, словно островок, возвышался над морем голов, за столом сидели Кассандра, лорд Тёрнер и еще двое мужчин с седыми, будто посыпанными пеплом, волосами и в темных мантиях. – Это Совет, – пояснил Майлхай. – Настоятель и трое самых старейших и мудрейших менестрелей Обители, – в голосе мужчины звучала насмешка и презрение. А люди всё пребывали, с трудом втискиваясь в душный зал. Наконец, Кассандра поднялась и вышла из-за стола, и толпа затихла, каждый дышал впереди стоящему в затылок, ожидая, когда заговорит Настоятельница. – Братья менестрели! Ученики! Жены и дочери! – громко произнесла Кассандра. – Для Гильдии менестрелей настали сложные времена. Не буду говорить вступительных речей, ибо то, что нас ждет, уже на подходе! – Женщина обвела взглядом толпу. – Менестрели Южной обители, грядет война! Последнее слово гулко упало в застывшей, словно болотная гладь, тишине. Толпа затряслась, проглатывая острый камешек внезапной новости, а потом снова, но напряженней, испуганней, замерла, не спуская тысячи глаз со стоящей на помосте женщины. – Королевским парламентом было разослано сообщение: враг идет к нам с юга, с морских просторов. Враг – это пираты и кочевники Пустынных островов с Желтого моря! – Голос Кассандры звенел, а раскрытые, будто для объятия, руки дрожали. – И Король призывает нас, менестрелей, прийти и встать в ряды армии! Встать на защиту своей страны, своей земли, своего Короля! Толпа загудела, осторожно и тихо, и было сложно понять, поддерживают ли они пламенную речь Кассандры или отвергают в страхе этот пылкий призыв. – Будут собираться отдельные отряды – отряды менестрелей. И каждая обитель должна выделить своих воинов: мужчин и юношей. Когда леса начнут зеленеть, отряды из Обителей должны двинуться к столице и стать единой армией под королевским стягом. И я призываю вас, братья-менестрели, призываю вас, Южная Обитель, встать под знамена Короля! Толпа разразилась задумчивыми аплодисментами. Кассандра, раскрасневшееся, со сверкающими глазами, скромно улыбнулась. Лорд Тёрнер, довольно и облегченно осклабившись, шепотом о чем-то говорил с другими членами Совета. – Это не наша война. Внезапные слова, произнесенные вдруг, громко и ясно, Майлхайрером, пронеслись над толпой, достигли Совета на помосте и заставили тишину вновь овладеть собравшимися. Люди посмотрели туда, где у стены, гордо вскинув голову с надвинутым на глаза капюшоном, стоял менестрель. – Что ты этим хочешь сказать? – спросила Кассандра, краем глаза заметив, как напрягся лорд Тёрнер. – Это не наша война, – повторил Майлхай и продолжил: – Разве не завещали Четыре основателя, что каста менестрелей никому не подвластна, кроме сил природы и музыки, которая выше всех королей и парламентов! Мы не воины, мы певцы, в наших руках должно быть флейтам и лютням с их живыми голосами, а не холодным телам оружия! Еще ни один король, коих на престоле сменилось немало, не требовал от менестрелей участия в делах страны, ибо мы – вне общества, мы никому не служим, никем не защищаемы! Наша свобода – в песнях, и мы завоевываем ее с каждой сыгранной нотой, а не на полях сражения! Мы не воины! Люди заметались, в их головах, словно две хищные птицы в небе, столкнулись две мысли, две речи ¬– Кассандры и Майлхайрера. И теперь толпа растерянно переводила взгляды то на женщину, застывшую на помосте, то на менестреля с холодным голубым взором. – Ты не понимаешь, Майлхайрер, – с отчаянием воскликнула Кассандра, – Времена изменились!.. – Что изменилось? – перебил женщину менестрель, не сводя с ее испуганного лица выжидающего взгляда. – Чем эта война отличается от тех, что уже были? Что такого сделал Король, что мы должны идти умирать под его флагом?.. Народ бурлил, с возмущением и страхом они обратили рой своих голосов на Совет, на бледную, заламывающую руки Кассандру, на членов Совета, что, переговариваясь, бросали на Майлхая злые взгляды. Люди требовали ответа, требовали объяснения: – Зачем нам эта война? – И вправду, что изменилось-то?.. – Я не хочу умирать! – Я не отправлю своих сыновей на войну!.. – Зачем?.. – А другие обители, что они?.. – Уверена, что в Северной обители… – Северной обители больше нет! – полный боли возглас Кассандры оборвал вдруг все возмущенные голоса. Ваверли заметил, как напрягся Майлхайрер: лицо менестреля, вдруг разом заострившееся, было направлено на помост, где женщина с обреченностью и горем смотрела на застывшую толпу. – Её стерли с лица земли, – наконец произнесла Кассандра. – Совет Северной обители отказался участвовать в войне. И однажды ночью в Обитель ворвались солдаты Короля… Люди пытались дать отпор, но всё было бесполезно. Кассандра сжала руки с такой силой, что пальцы стали совершенно белыми, и продолжила: – Весь Совет и Настоятель были казнены на глазах у всей Обители. А потом солдаты Короля устроили большой костер из тел, инструментов и книг. Те, кто видели это, рассказывали, что арфы и флейты, сгорая в огне, пели, умирая. И черный дым пожарища затянул полнеба… – Кассандра плакала, не скрываясь, не вытирая слез, бегущих по ее худым побледневшим скулам. – Всех мужчин согнали в армию, а испуганных женщин и детей отправили на запад. И я зову вас на войну, потому что боюсь! Боюсь, что и Южную обитель постигнет судьба наших северных собратьев. И женщина, давясь рыданиями, медленно осела на пол и закрыла лицо руками. Кто-то в толпе бился в истерике от ужаса и неотвратимости надвигающейся войны, кто-то молчал, тяжело и тупо уставившись на помост с плачущей Кассандрой, кто-то тихо и чуть возмущенно переговаривался с соседом, осуждая то ли Короля, то ли членов Совета. Встал лорд Тёрнер, подошел к краю помоста и воздел бледные старческие руки: – Братья-менестрели! – голос старика был звучным, с той усталой хрипотцой, свойственной менестрелям, которые спели слишком много песен на своем веку. – Не буду давать вам ложную надежду: немногие из вас смогут пережить эту бойню. Да, мы не воины. – Лорд Тёрнер бросил колючий взгляд на Майлхайрера. – У нас есть выбор: погибнуть либо от рук королевских солдат, либо на войне от кривых сабель кочевников. Каждый должен решить, по какому пути пойти, и лелеять смутную, хрупкую мечту на то, чтобы снова вернуться с полей сражения. Лорд Тёрнер обвел хмурым взглядом толпу и отвернулся от растерянных людей. Кассандра поднялась, отряхивая от пыли платье, и все члены Совета удалились в дверь за помостом. Собрание было закончено. Люди, сгорбившись и рыдая, медленно расходились. Гнетущее чувство неотвратимости войны и трудный выбор затаились в душе каждого. Лишь совсем маленькие дети, неспособные в своей наивности понять идущую беду, улыбались и играли, и, глядя на них, родители еще больше страдали, отгоняя мысли о быстротечности счастья. Нискуэл прижалась к Сайллис, ожидая, когда уйдет основная масса толпы. А рыжеволосая девушка, приобняв подругу, смотрела грустным взглядом в зеленый капюшон Майлхайрера. Менестрель стоял, не двигаясь. Ваверли подошел к нему и заметил, как сумрачно лицо Майлхая и как блестят холодом голубые глаза. – Куда мы теперь?.. – Отведи девушек в дом, – отрывисто бросил Майлхайрер и посмотрел прямо в глаза Ваверли. – Я подойду позже. Мне нужно поговорить с Кассандрой… Ваверли кивнул, взял Нискуэл за руку и стал пробиваться к выходу. Сайллис задержалась было и хотела что-то сказать мрачно глядевшему менестрелю, но Майлхайрер, придав глазам с трудом дававшуюся ему сейчас теплоту, мягко сказал: – Иди, – и Сайллис побежала догонять «юнцов». У порога девушка обернулась: Майлхайрер, опустив сумрачное лицо, двинулся в сторону опустевшего помоста.***
Кассандра курила, развалившись в кресле. Лорд Тёрнер и члены Совета уже ушли, чему женщина была рада – эти напыщенные старики сводили Кассандру с ума своими застарелыми мыслями и скрипучими голосами. Скрипнула дверь, открываясь, и снова закрылась. Кассандра выпустила новые клубы дыма, бросив быстрый взгляд на вошедшего Майлхайрера. – Пришел домучить меня своими упреками? – тихо спросила Кассандра, не глядя на менестреля. Майлхай подошел, сел на ручку кресла и нежно коснулся ладонью растрепанных волос женщины. Пальцы Кассандры, державшие трубку, задрожали, но женщина, не повернув головы, выпустила новое облачко дыма. – Прости, – произнес Майлхайрер. – Я не знал о произошедшем в Северной обители… – Мой брат был убит, – прошептала Кассандра, говорить громче ей мешало горе, сдавившее горло, – А его беременная жена в Западной обители и я не знаю, как она там!.. Ладонь Майлхайрера медленно опустилась с волос женщины на ее сотрясаемые от беззвучных рыданий плечи. Менестрелю хотелось как-то утешить ее, но он не знал как, не умел, не мог найти нужных слов. – Соболезную. Жаль, что я ничем… Внезапно Кассандра вскочила, уронив трубку на пол, отчего угольки разлетелись и потухли, и поцеловала Майлхайрера. Тот не отстранился. Минуту спустя Кассандра мягко оттолкнула менестреля и встала. – Извини за столь внезапный порыв, – произнесла женщина, приглаживая дрожащими руками волосы. – Я в растерянности… Не знаю, что мне делать. И мне страшно!.. Слезы снова потекли из глаз Кассандры, но женщина решительным жестом вытерла их тыльной стороной ладони. И Майлхайрер восхитился той силой и смелостью, что были в Кассандре, ее способностью признавать свои страхи, но не бежать от них, а, сражаясь, идти вперед с высоко поднятой головой. Сам он не обладал этими качествами, он предпочитал бегство, а не бой. Кассандра подняла свою трубку и посмотрела на Майлхая. – Что ты собираешься делать? – Я не пойду на эту бессмысленную войну, – произнес менестрель. – Что? Ты с ума сошел! Если тебя поймают, то казнят как дезертира! – Это мой выбор, – веско сказал Майлхайрер и встал, – Это не один из тех путей, что предлагал лорд Тёрнер, но мне он больше подходит. – Опять бежишь, – горько усмехнулась Кассандра. – Да, – откликнулся менестрель и снова опустился в кресло. – А что твои ученики? – поинтересовалась женщина. – Что они выбрали? Неужели они так же, как и ты, предпочтут бегство? – Нет, – помотал головой Майлхай, вспомнив упрямство Сайллис, смелый огонек в зеленых глазах Ваверли и мягкую решимость Нискуэл. – Но я не дам им умереть на этой войне! Лучше я с силой уведу их подальше от битв и смерти, нежели увижу, как их разрубают на части клинки кочевников!.. Менестрель пылал мрачным гневом. Кассандра еще никогда не видела его таким. Кто бы мог подумать, что того голубоглазого пятнадцатилетнего подростка, который привлек внимание юной Кассандры много лет назад, изменит внезапная забота о троих учениках!.. – Ты солгал мне, – с грустной улыбкой произнесла женщина и положила трубку на стол. – То есть? – Майлхайрер, очнувшись от тяжелых мыслей, посмотрел на Кассандру. – Ты сказал мне, что никогда не изменишься, но ты стал другим! Потому что ты теперь не один… – Да, – согласился менестрель, глядя в покрытый копотью потолок, – Да… И я до сих пор не могу понять, нравится мне это или нет. Странное чувство. Они помолчали, задумавшись каждый о своем. Потом Майлхайрер встал, кивнул на прощание Кассандре и ушел. Когда шаги менестреля скрылись вдали, женщина набила трубку и снова закурила. Кассандре было тридцать два года, и за свою жизнь она повидала многое: и тяжелый крестьянский труд, и деревенское восстание, жестоко подавленное властью, и долгие дороги, ведущие менестрелей в неизведанные дали, и горькое вдовство, слишком быстро сменившее безмятежное счастье замужества. Кассандра была сильной, уверенной в своих силах, она знала многое, она предвидела многое. Но лишь теперь, терзаемая гнетущим ожиданием войны, страхами за родную, порученную ей Южную обитель, Кассандра подумала с несвойственной ей мрачностью и безысходностью, что прежняя жизнь ушла без возврата, унеслась вместе с голубоглазым менестрелем, которого – твердило полное горя и мрачных предчувствий сердце Кассандры – она больше никогда не увидит. Кассандра курила, глядя, как тают белые завитки дыма, не в силах выйти из этой комнаты на встречу страшного неизвестного будущего.***
Ученики еще никогда не видели своего учителя таким мрачным. Он пришел, сгорбленный, с усталостью на заостренном лице, и тут же решительными, полными какого-то едва сдерживаемого отчаянного гнева, движениями стал собирать свои вещи. Ваверли, Нискуэл и Сайллис, растерянно застыв, смотрели испуганными глазами то друг на друга, то на Майлхайрера. – Собирайте вещи. Мы уходим, – отрывисто бросил через плечо менестрель, не отрываясь от сбора вещей. – То есть? – изумленно откликнулась Сайллис. – Мы бежим? Майлхайрер, на секунду остановившись, посмотрел на девушку, на ее серьезное лицо и на зеленые глаза, полные уверенностью и вызовом. «Смелая девочка, – грустно подумал менестрель. – Жаль, что смелость не сможет помочь на полях сражения…» – Да. – Это трусость! – воскликнула Сайллис, губы ее презрительно скривились. – Мы бежим как какие-то слабаки, когда вся обитель – да что там! всё королевство! – готовится к войне! А мы бежим!.. – Сайллис… – Майлхайрер отложил вещи и повернулся к ученикам. – Это отвратительно! Я не хочу прослыть дезертиром и прятаться где-то, как нашкодивший пес!.. – Сайллис! – рявкнул, наконец, Майлхайрер. Девушка смолкла, но сердитого взгляда не отвела и теперь буравила менестреля пылающим взором. Нискуэл тихо присела на краешек кресла, руки девушки дрожали и, что бы унять эту дрожь, Нискуэл сжала пальцы, да так, что те стали совершенно белыми. Ваверли, облокотившись о диван, смотрел на весело пляшущее пламя камина. Юноша с одной стороны понимал Сайллис, ее смелость и желание сделать хоть что-то, а с другой… Страх терзал Ваверли, и он с растерянностью думал о том, что им всё же придется выбрать какой-то путь. Майлхайрер обвел взглядом притихших учеников и тяжело вздохнул. – Вы не знаете, что такое война, – хрипло произнес менестрель. – Когда я был ребенком, недалеко от сиротского приюта, где я жил, произошла битва, небольшая, малозначительная: всего-то стычка двух лордов за кусок земли. И в детском доме открыли лазарет: туда притаскивали на кое-как сделанных носилках смертельно раненных. Тех, кто всё равно не выживет. И они умирали, кричали, сопротивлялись, рыдали в бреду и умирали!.. Пока дети-сироты играли во дворе, делая вид, что не слышат предсмертные хрипы… – Майлхайрер посмотрел прямо в глаза Сайллис. – Вот что такое война: это смерть. Не храбрость, не сила, не смелое сражение за высокие идеалы, а смерть. Бессмысленная смерть в одиночестве. В полной тишине потрескивал камин. Майлхайрер отвернулся от молчащих учеников и стал снова собирать вещи. С отчаянно бьющимся сердцем менестрель ждал, к какому же решению придут трое его спутников, застывших в тишине за его спиной. Сайллис, нахмурив брови, смотрела на менестреля, на его низко опущенную голову и руки, деловито складывающие вещи. Показалось ей или пальцы Майлхая действительно дрожат?.. С внезапной ясностью девушка вдруг вспомнила один из тех зимних вечеров, что они провели здесь, когда уже глубокого за полночь Ваверли уснул прямо на полу у камина, а Майлхайрер понес сладко дремлющую Нискуэл наверх. Сайллис тогда сидела рядом с Кассандрой, глаза девушки слипались, и она встала и только собралась пойти вслед за менестрелем, как Кассандра, с грустной улыбкой глядя на храпящего Ваверли, сказала: «Он и вправду заботиться о вас. Совсем этого от него не ожидала…» Тогда Сайллис не обратила внимание на слова женщины, она была слишком сонной, слишком хотела спать. Но теперь, глядя на сгорбившуюся фигуру менестреля, всё еще слыша в голове его хриплый, полный болезненного отчаяния голос, Сайллис поняла, почему Майлхайрер предпочел бегство, а не сражение: ради них. – Пошли, Нискуэл, – тихо произнесла Сайллис и взяла подругу за руку. – Куда? – растерялась девушка, но поднялась. – Собирать вещи. Майлхайрер обернулся. Не глядя на менестреля, гордо вскинув голову, Сайллис вместе с Нискуэл поднялись по скрипучей лестнице и скрылись в дверях своей спальни. – Ты убедил ее, – с улыбкой сказал Ваверли, провожая взглядом девушек. – Да, – откликнулся на его слова Майлхайрер. – Хотя сам этого не ожидал… Она слишком гордая для подобных побегов. – Это точно!.. Майлхайрер посмотрел на Ваверли. Юноша всё еще смотрел на закрытую дверь и на лице его застыло выражение томящейся грусти. – Если она тебе так нравиться, то подойди и скажи ей об этом, – усмехнулся менестрель и снова повернулся к своим вещам. – Что? – Ваверли, покраснев, в смущении посмотрел на Майлхая. – Это заметно, друг мой, как ты на нее смотришь, – сказал менестрель, бережно проведя рукой по своей лютню. – Ооо… – только и смог выдавить Ваверли и опустил покрасневшее лицо. – Только она этого не замечает. – Заметит. У нас впереди долгое бегство, думаю, сможешь проявить себя и привлечь внимание дамы сердца! – Майлхайрер посмотрел на юношу, тот всё еще стоял, разглядывая свои ступни. – Собирай вещи, времени у нас мало. – Ой, да, точно! Ваверли, очнувшись от задумчивости, бросился укладывать свои нехитрые пожитки. Майлхайрер тихонько рассмеялся, но веселость его быстро прошла: тяжелый камень беспокойства и страха лежал на душе менестреля. Неужели так всегда бывает, когда есть, за кого беспокоится? Тяжело вздохнув, Майлхайрер закинул на плечо лютню, и та отозвалась тонким звоном натянутых до упора струн. Снова в путь, снова бегство, отличающееся от других побегов лишь острой привязанностью и смутным счастьем из-за присутствия трех появившихся впервые в жизни менестреля друзей.