Последнее желание Марты

Последний выстрел поставил жирную точку в этой истории. Пистолет в руке дымился, пронизывая старое чёрное пальто запахом пороха и отвращения. На земле перед ним лежала, распластавшись на спине, потрёпанная плюшевая игрушка. Снег вокруг, едва успевший укрыть собой молоть асфальта, таял от касаний ещё тёплого, но уже недвижимого игрушечного тела. Серый от пыли и городского дыма мех пропитался чернилами. Нет… не чернилами вовсе — самой настоящей, грязной, как этот город и этот праздник, чёрной кровью. Он снял палец с курка. Всё было кончено. Чтобы понять, что произошло, придётся вернуться на несколько дней назад. Именно то Рождество тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года изменило всё.

***

Снег небрежно окутывал собой рассветный Лондон, превращая его из воспалённого заводским дымом нарыва в самое настоящее новогоднее чудо, блестящее в лучах восходящего солнца. Всюду сверкали в мираже снега украшения, призванные добавить немного мнимого счастья в бесчестный город. В воздухе витал запах хвои, лжи и апельсинов, а в витринах магазинов напоказ красовались ели, наряженные искусными мастерами. Люди ходили по улицам, смеясь и делясь друг с другом своим настроением. Кто-то из них был счастлив, кто-то — огорчён, а кто-то просто шёл по одному из самых шумных городов мира, вторя его пробуждению. Было холодно, точно в аду, и Марк кутался в чёрное прохудившееся пальто в тщетной надежде сохранить хоть немного тепла. Сигарета тлела в углу рта, и дым то и дело попадал в глаза, заставляя полупрезрительно щуриться. Кладбище Кенсал-Грин, ухоженное и дикое в своей тишине, встретило его привычным уже взгляду запустением и одиноким карканьем ворон, таких же чёрных, как и он сам. Было тихо и пусто, как в заброшенном городе-призраке. Он шёл, с трудом преодолевая колючую паутину мыслей. Казалось, что здесь не осталось ни души, только ветер колыхал тонкие, как паутинка, стебли высохшей травы и сухие листья, да одна птица, сидящая на самой высокой могильной плите с тихим, убаюкивающим криком звала его по имени. Припорошенные снегом могилы взирали на Марка с отчуждением. Летом здесь было проще и громче. Но он никогда не бывал здесь летом. Остроносые ботинки остановились в метре от невзрачного англиканского надгробия. — Здравствуй, Марта. Марк никогда не был ни религиозен, ни сентиментален. Но каждый год утром тридцатого декабря он выполнял этот ритуал, понятный только двоим — ему и женщине, лежащей сейчас в трёх метрах под застывшей землёй кладбища Кенсал-Грин. Он приходил сюда только раз в год — после Рождества. Не приносил ни цветов, ни писем. Лишь смахивал снег с надгробия и очень мало говорил. Больше — молчал. Час единения со спящей вечным сном женой заставлял стыть его сердце сильнее, чем дьявольский холод вокруг. Но Марк никогда не задумывался о том, чтобы пропустить эту встречу. — Я всё ещё не нашёл её. Но я не теряю надежды. Ты тоже её, пожалуйста, не теряй. Четыре года. Это началось четыре года назад. Вернувшийся домой Марк, согретый искренними поздравлениями коллег в полицейском департаменте, впервые за шесть самых счастливых в его жизни лет не услышал радостного детского смеха, так похожего на россыпь колокольчиков, всегда встречающего ещё на крыльце. Его солнца, маленькой веснушчатой Молли, не было дома. Лишь надрывный плач жены в спальне на втором этаже заставил Марка сорваться с места — прямо так, в пальто и ботинках — и взлететь вверх по лестнице. Не от предвкушения, но от настигающего, цепляющегося за глотку, ужаса. — Марта?.. Марта, родная, что случилось?.. — Её нигде нет, Марк… Её нигде нет… Молли исчезла. Растворилась в воздухе, точно последние закатные лучи, пропала прямо из запертого дома, пока Марта готовила рождественский ужин, и, немного устав, уронила голову на диванные подушки на каких-то полчаса. Она проснулась от ощущения удушающей пустоты. Дом пропах ей, точно старые шторы — дымом пожара. Прибывшие на место полицейские ничего не нашли, да и, уверен был Марк, не хотели. Никто не заходил в дом. Никто не выходил из дома. Ни следов на снегу, ни взломанных замков, ни-че-го. Лишь разбросанные в детской игрушки да вскрытая пачка спрятанных на Рождество конфет напоминали о недавнем присутствии в доме дочки. И тогда случилось то, чего Марк до сих пор не в силах себе простить. Марта, его прекрасная Марта, винившая себя в пропаже единственной дочери, не смогла выдержать этот груз. Полицейская кутерьма, нарочито-сочувствующие взгляды соседей, презрение в глазах родственников и собственноручно возложенное на хрупкие плечи чувство вины доконали её. Коллапс сердца заставил прекрасную Марту навсегда покинуть этот мир в ночь на тридцатое декабря тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года. Марк не успел ничем помочь. В Рождество он потерял сразу две самых дорогих в этом мире вещи — жену и дочь. Вот уже четыре года он тратил силы и огрызки своей жизни на то, чтобы вернуть Молли, единственную, кто ещё способен удержать его на этом свете. И с каждым годом надежды становится всё меньше. — Это вы — Маркус Харт? Мне сказали, я смогу вас найти сегодня здесь. Марк обернулся на тихий, почти извиняющийся, хриплый голос, чтобы увидеть женщину в чёрном полушубке. Он сразу приметил красные от постоянных слёз и недосыпа глаза, обветренные губы и безвозвратно испорченный маникюр на похолодевших пальцах. Он бы хотел, но всё же не мог не обратить внимания на её фигуру в полушубке, что смотрелась на фоне сугробов как экзотический цветок на диком, холодном ветру. — Да, — ответил он ей с запозданием, не замечая внимательного выжидающего взгляда чужих карих глаз. — Это я. Она не сразу продолжила говорить. Сначала она долго смотрела на надгробие у ног Марка и на одинокие следы остроносых чёрных ботинок. Лишь потом она подняла глаза на его уровень. — Вы… тоже потеряли кого-то в Рождество? Марк опустил взгляд на могилу, молчаливую и одинокую. — Да. Жену и дочь. — Здесь лежит… ваша жена? — осторожно спросила незнакомка. — Марта… Красивое имя. — Спасибо, — сухо ответил Марк, не понимая сути этого вымученного, чужого диалога. Он не собирался ни с кем заговаривать сегодня, но, похоже, у провидения были на это свои планы. Незнакомка, казалось, с трудом подбирала слова. — Мне сказали, что только вы сможете мне помочь… — сказала она тихо. — Вы ведь до сих пор работаете в центральном полицейском департаменте? — Работаю, — он кивнул. — Мой сын, он… — она тяжело, надрывно вздохнула, слова на морозном лондонском воздухе давались ей с трудом. — Пропал несколько дней назад, — её слова вновь прервались вздохом, и Марк услышал в свисте ветра едва ли сдерживаемый всхлип. — В канун Рождества. — Вот как, — слова Марка были ледяными, точно корочка инея на тротуарах. Он не хотел и не мог принимать участия в чужом горе, когда сам не мог исправить своё. — Никто не в силах мне помочь. Ни полиция, ни частный детектив… От меня отвернулись. Никто не знает, что делать… Мне… Мне сказали, что вы занимаетесь случаями пропавших детей… Вы моя последняя надежда. Марк поднял взгляд на женщину. Её раскрасневшиеся карие глаза смотрели выжидающе, с надеждой. Угасающей надеждой потерявшей всё матери. С лютой злостью на себя, неспособный удержать сознание, Марк разглядел в образе этой женщины того, кого никогда больше не сможет увидеть живым. Цепляющиеся за рукава полушубка пальцы вдруг стали болезненно знакомыми, такими близкими. Глаза светились угасающим светом просьбы, последней просьбы умирающего человека. Он видел не незнакомку — Марту, его светлую Марту разглядел он в совершенно чужом, потерявшем своё место в этом мире человеке. И он не мог противиться этому видению. — Я попробую что-нибудь узнать, — голос его оставался так же твёрд и отстранён, но сердце колотилось с невыносимой скоростью. Кровь переливалась по венам, стучала в висках, отгораживая его от реальности и холода мрачного даже на рассвете Лондона. — Я… Я не знаю, как вас отблагодарить, я… — забормотала женщина, ещё не способная поверить тому, что кто-то протянул ей, утопающей в трагедии, спасательный круг. — Пока не за что. Марк развернулся, отчего полы его пальто взметнулись в морозном воздухе, и спешно покинул кладбище, оставив совершенно незнакомую женщину наедине с горем и могилой его любимой жены. Утро обнимало редких прохожих колючим порывистым ветром и злой непокорностью зимы.