***
Прости… Всё так же не сумел, всё так же тихо каюсь. Прости… Я многого хотел, я виноват, признаюсь. Прости… Не уберег твою израненную душу, Зато принес в нее свою титановую стужу. Прости меня за эту кровь, что сердце обливала, что не донес свою любовь — душа твоя покой не знала. Прости, что обещал за зря я то, что не исполню. Увидит свет в конце заря. Я точно знаю. Я все помню…
Теперь все свои силы мы бросаем на то, чтобы помочь маме. Ты начинаешь подыскивать подходящую клинику, а я беру на себя оплату лечения. Наши многочисленные друзья не оставляют нас в беде, они отдают нам свои сбережения, которых хватает на первое время. Уже после того, как маму кладут в больницу, я решаю перевестись на заочное отделение и найти вторую работу. Ты порываешься сделать то же самое, но я запрещаю. Не хочу, чтобы ты напрягался и вкалывал, как я. У тебя и так было трудное детство. Ты, конечно, возмущаешься, но выбора у тебя нет. Каждый день, возвращаясь домой, я валюсь с ног от усталости. Но, как обычно, меня спасаешь ты. Не знаю, как тебе это удается, но ты всегда знаешь, чего я хочу, никогда не лезешь с дурацкими разговорами, когда я не в настроении, терпишь моё раздражение и всегда пытаешься подбодрить. Пожалуй, именно это и делает меня таким сильным. Вскоре я понимаю, что насчёт Марины ты был прав. Она только поначалу поддерживает меня, но спустя некоторое время начинает упрекать в том, что я уделяю ей мало внимания. Я и сам понимаю, что это так, но что я могу сделать? Я прошу её лишь об одном — потерпеть, но она непреклонна. Наша последняя ссора выжимает из меня все соки. Я не могу понять, как мог быть с этой эгоисткой, хуже того — не могу понять, как любил её. Разрыв дается мне очень тяжело, он ломает во мне что-то. Странно, но ты ни минуты не злорадствуешь, хотя и ненавидел Марину с самого начала. Ни о чём не расспрашивая, ты ложишься рядом на кровать, которая тесна даже для меня одного, и просто обнимаешь. Ты молчишь, но мне и не нужны слова, достаточно того тепла, которое дарит твое тело, и той заботы, что ты даришь мне. Именно тогда я понимаю, что из нас двоих сильный ты. Но я не казню себя… У меня нет на это сил. Ты что-то шепчешь мне на ухо, обжигая дыханием кожу, и я не сразу понимаю, что это колыбельная, которую пела нам мама. Мама… Хорошо, что она теперь в порядке. Операция прошла успешно, и скоро она со своим новоявленным поклонником летит отдыхать в какой-то заграничный санаторий. Я рад за неё, она заслужила это. Лишь, когда мои глаза начинают слипаться, на задворках сознания возникает мысль, что как-то это неправильно, лежать вот так в обнимку парням, … пусть лучшим друзьям, …пусть даже братьям. Мне так хорошо, что я сам не хочу слушать собственные заморочки и сомнения. Я полностью растворяюсь в твоём шёпоте и сам не замечаю, как ты уже не шепчешь, а тихонько касаешься губами уха, … переходишь на щеку, … а потом, приподнявшись на локти, начинаешь осторожно целовать лицо, все ближе и ближе подбираясь к моим губам. Я лежу, не шевелясь, и как бы со стороны наблюдаю за твоими действиями. Я не хочу тебя пугать своей реакцией, потому молчу и даю тебе возможность делать то, что ты делаешь. Но чем больше проходит времени, тем отчетливее я понимаю, что у меня нет ни одной плохой мысли на этот счет — наоборот мне даже как будто… нравится? Черт возьми, есть вообще названия у того, что ты делаешь? И почему я до сих пор тебе не помешал? Не оттолкнул? Ты, наконец, подбираешься к губам и, чуть помедлив, легко касаешься их… Не встретив сопротивления, замираешь как перед прыжком в воду и… все же целуешь по-настоящему. Страстно, но, в то же время, как-то нежно и успокаивающе. В моей голове несколько запоздало разом вспыхивает волнение, смущение и удивление. Становится трудно дышать, а когда я пытаюсь что-то сказать, твой горячий язык скользит мне в рот. Я понимаю, что, похоже, не только ты, но и я начинаю терять разум… В нашем воспитании практически не было запретов, мама не вела себя с нами строго и по поводу ТАКИХ отношений разговоров никогда не заводила. Поэтому у нас само собой сложилось консервативное понимание — парню нужна девушка, а девушке — парень. Мы, конечно, знали, что может быть и иначе, но оно было где-то далеко, не касалось нас. И все же это было неправильным! Именно последняя мысль вырывает меня из забытья, и я дергаюсь, тем самым, заставляя тебя прервать поцелуй. Сквозь темноту мы вглядываемся друг в друга, пытаясь считать эмоции. Ты напуган, я тоже, но ещё я чувствую, как с каждой секундой во мне разгорается злость… Не нахожу ничего лучше, чем возмущенно произнести: «Ну и что это было?!» Даже в темноте видно, как ты краснеешь и, потупившись, молчишь. Я порываюсь встать. Чуть посторонившись, пропускаешь меня. Ухожу на кухню, отгоняя назойливую мысль, что бегу не от тебя, а от себя самого… Дрожащими руками зачем-то наливаю в чашку воды, в то время как ты появляешься в дверях и прислоняешься к косяку. — На фига ты это сделал? — как со стороны слышу свой срывающийся голос. — Ты мне ответил, Данил, — самоуверенно заявляешь ты. — Пусть это длилось всего мгновение, но ты мне ответил. — Зачем ты это сделал?! — повторяю, повысив голос и подойдя ближе. — Что именно? — пытаешься отшутиться и даже начинаешь криво улыбаться. Мне кажется, что ты издеваешься надо мной, поэтому я взрываюсь: — Кира, ты совсем охренел?! Мало того, что голубого из меня делаешь, так ты ещё и смеёшься?! Тебе явно нечем заняться, я смотрю… — Нечем! — тоже повышаешь ты голос. — Может, ТЫ расскажешь, что мне сделать, потому что я не могу так больше! Не могу смотреть, как ты встречаешься с девушками! Не могу спокойно сидеть и ждать, зная, что ты в этот самый момент с кем-то целуешься или трахаешься! — У тебя совсем крыша едет?! — опешил я. — Что тебе сделать? Служить пойти, там тебе быстро мозги вправят! Понял бы, что надо делать, а что нет, и девушку бы себе нашел. Нормальную! — кричу я, не сразу осознав, что меня уже трясет. Ты смотришь совершенно опустошенным, потерянным взглядом. Я вижу, как в нем плещется боль. Она так похожа на ту, которую ты испытывал в приюте. На ту, от которой я поклялся тебя защитить. Запоздало спохватываюсь и бросаюсь к тебе, но ты меня отталкиваешь. — Кира… — Я все понял, Дань… Я понял… Я не успеваю что-либо сообразить, как ты разворачиваешься и быстро уходишь в свою комнату. Я кидаюсь следом, но дверь с треском захлопывается перед моим носом. И сколько я ни стучу и ни зову тебя, ты не отзываешься… Слышу твои тихие всхлипывания, и сердце обливается кровью. Пытаюсь выбить эту чертову дверь, чтобы утешить тебя, но она не поддается… Устав стучать и кричать, начинаю звонить тебе на мобильный, но ты не берешь трубку… Окончательно растеряв все силы, съезжаю по дверному косяку и сажусь на пол. Нужно многое сказать, но мы молчим. Усталость и вымотанность берут своё, мои глаза начинают закрываться… Утро застает меня там же, на полу. Поднявшись на ноги, обнаруживаю, что дверь комнаты открыта… Но тебя там уже нет, как впрочем нет вообще в квартире… Набираю один за другим номера наших общих друзей, но ты не у кого не появлялся. Наплевав на работу, я остаюсь дома, надеясь, что ты вернёшься. Но вот уже ночь, а тебя все ещё нет… Лишь через полторы недели утром я нахожу в дверях записку: «Дань… Я сделал все, как ты хотел. Заключил контракт в военкомате. Надеюсь, что я вернусь, а если нет… Просто помни, что я всегда буду любить тебя. Ты мой самый лучший друг. Даже если для тебя я — уже нет. Надеюсь, что когда-нибудь мы снова увидимся. Прощай. Твой Кирилл». И не думая приводить себя в порядок, выбегаю из квартиры и на всех порах мчусь в военкомат. Буквально вышибая дверь в приемную комиссию, влетаю в здание. Меня встречают недоумение на лицах и некоторый ужас. Сбивчиво объясняю, что сюда приходил мой брат, называю твоё имя, едва сдерживая слёзы… Я уже на грани. Мужчины в форме как назло медлят. Сколько я так простоял, томимый ответом? И все ради того, чтобы мне сказали, что ты уехал этим утром. Ни место службы, ни номер части мне не называют — я словно долблюсь в стену. Я опоздал, и может быть опоздал навсегда…