ТЫ

А я... Я против того, чтоб была война. А я за него, все выпью до дна, Чтоб только живой остался мой друг, Чтоб только со мной прошел этот круг. Но я потерял его до темна. Он так раздражал, но верил в меня. Он думал, что я останусь, но вот... Сырая земля его не вернет. А я... Я сам по себе и не замечал, Как нужен тебе, как строго молчал. Как ты все терпел и просто любил, Как тихо мне пел, как я погубил. И пуля тебя пробила насквозь, И вот навсегда не вместе, а врозь. А я говорил, что не уйду, Но сам отступил. Мне место в аду.

      Надо ли говорить, во что превратилась моя жизнь с твоим уходом? Да и можно ли назвать жизнью то, что каждый день я только и делаю, что молюсь лишь об одном — чтобы с тобой было всё хорошо. Я виню себя за ту нашу ссору, за то, что сорвался тогда. Злюсь на тебя, что ты, как вспыльчивый и слишком восприимчивый подросток, истолковал все мои слова буквально. Мне так нужно много тебе сказать, но это теперь невозможно. Часть, в которой ты служишь, секретная, поэтому в военкомате мне не могут сказать ее расположение. Я не могу тебе писать, но почему не пишешь ты?       Без тебя меркнут все краски мира, словно ты забрал их с собой. Забрал весь смысл моей жизни. Я никогда раньше не задумывался, какую роль ты играл в ней. Друг? Брат? Нет, ты всегда был чем-то большим для меня. Только понимаю я это слишком поздно.       Мама долго расспрашивает меня о том, что между нами произошло, но я не могу сказать ей всей правды. Не хочу, чтобы она думала о тебе плохо, не хочу, чтобы презирала меня. Хватит с нее и тех слез, которые она проливает почти каждую ночь. Её новый муж постоянно утешает её. За это я ему очень признателен, так как не в силах сделать этого сам. Не могу смотреть ей в глаза, когда речь заходит о тебе.       Не знаю, сколько проходит времени, но я начинаю прислушиваться к советам друзей. Они все как один твердят мне, что если я буду продолжать мучить себя, то тебе это никак не поможет, а моя жизнь пройдет, едва начавшись. Нет, я не могу позволить себе забыть тебя, забыть то, что произошло, но я создаю видимость того, что пришел в норму. Теперь я снимаю двухкомнатную квартиру, предоставив маме и Борису полную свободу. Устраиваюсь на хорошо оплачиваемую работу, хотя дело совсем не в деньгах, просто только так я могу отвлечься и забыться.       У меня есть все: дом, работа, друзья, родители и девушки, которых я меняю с шокирующей периодичностью. Я сам не знаю, что пытаюсь найти. Со многими из них я могу создать хорошую семью, но снова и снова рву отношения. В какой-то момент осознаю, что дело не в том, что они меня чем-то не устраивают, а в том, что они девушки!       Не понимаю, как на подобное решился, но все же переступаю порог единственного в городе гей-клуба. Не проходит и десяти минут, как у бара со мной знакомится парень. Мне несказанно везёт — у него довольно приятная внешность, да и глупости не болтает. А что самое удивительное для меня, нет в нём никакой стереотипной жеманности, пожалуй, именно её я больше всего и боялся.       Пары коктейлей и одного совместного танца хватает для того, чтобы я смог решиться его поцеловать. Мягкие губы, с едва уловимым вкусом алкоголя, отвечают решительно. Если закрыть глаза, их не отличить от женских. Прислушиваюсь к своим ощущениям… Ничего. Никакой разницы с теми, что были на протяжении всей моей жизни. Может, дело во мне? Но я ведь помню, что твой поцелуй был не таким тривиальным, в нём смогло выразиться всё: твоё желание, нежность и страх. И все это передалось тогда и мне. Такое открытие раскрывает мне глаза на то, что тот, кто мне нужен — это ты. Только ты способен понять меня без слов, только ты можешь спасти меня от самого себя, от этой невыносимой безысходности.       Проходит три года. Я теряю надежду снова тебя увидеть. Что с тобой? Где ты? За это время от тебя нет ни писем, ни вестей. Я гоню от себя все дурные мысли, потому что только научился снова жить. У меня нет постоянной девушки и, конечно, нет парня, хотя теперь я отношусь к последним лояльно. После того, как я оставил того в клубе, меня больше не пугают подобные отношения. И кто знает, если бы ты был сейчас рядом, может быть мы были бы вместе…       С таким трудом выстроенная мной защита от холода этого мира, в связи с твоим уходом, рушится как карточный домик лишь от одного ночного звонка. Незнакомый мужской голос на другом конце телефона обыденным тоном сообщает мне, что ты уже полгода лежишь в одной из клиник США. Земля уходит из-под ног. Я не знаю верить мне в это или нет, но ведь мне назвали твое имя. Надо ли больших доказательств? И это после того, как я каждый день ждал, что ты напомнишь о себе.       Оказывается, Влад служил с тобой в одной части и был твоим другом. От слова «друг» меня невольно передергивает — «твой друг? А я?!» Это очень похоже на ревность, я знаю, но сейчас у меня нет времени об этом думать. Я подробно выспрашиваю о тебе — наш разговор длится несколько часов. И чём больше информации, тем хуже я себя чувствую.       Ты сам записался в горячую точку. И лез под пули, рискуя жизнью, так, как будто не думал о том, что тебя могут убить или ранить. Эгоист! Ты чертов эгоист! Как ты мог?! И это после того, как сам ограждал меня от суицида?! Ты уже полгода лежишь в коме, с тех пор, как честно отслужил два с половиной года. Влада демобилизовали, а тебя отправили в госпиталь. Потом оттуда — в клинику в США, но улучшений нет, а сослуживцы не могут оплачивать твоё лечение вечно, каким бы отличным другом ты ни был.       Влад не мог позволить, чтобы тебя отключили от аппарата жизнеобеспечения, он разыскал по интернету твою родственницу — родную тётю. Но она и слышать о тебе ничего не хочет, и подтверждает решение врачей с огромной радостью. Тогда-то Влад вспомнил обо мне. Оказывается, ты многое рассказывал ему… Теперь все зависит только от меня…       Тебя ранило. Я ведь знал, что это может произойти, но та боль и страх, которые засели во мне сейчас, беспощадны и неумолимы. Они заставляют биться сердце реже, а пальцы — холодеть. Кома. Белый плен, который окутывает сознание и разум, часто уводя людей на тот свет. Нет, я не хочу об этом думать! Ты не можешь уйти! Я не позволю!       На этот раз с деньгами не возникает никаких проблем. Моих отпускных и сбережений хватит на билеты до Америки и на номер в самой дешевой гостинице, а там будь, что будет. Не застав маму дома, я выпаливаю все Борису. Все-таки отличный он мужик, маме с ним очень повезло. Поняв суть проблемы, он молча достает из шкафа бутылку коньяка, и вопреки моему сопротивлению, заставляет выпить пару рюмок.       — Вот что, Данил, Татьяне мы говорить пока ничего не будем, — произносит он и совсем как-то по-отцовски сжимает мое плечо. — Сам знаешь, она в последнее время у кардиолога частый гость, не дай Бог, что случится… Ты парень умный, сам должен справиться. Разведаешь что там да как, а потом уже поглядим…       Спорить я не берусь, Борис прав, нечего маме лишний раз волноваться. Но просто так он меня тоже не отпускает: помогает с оформлением загранпаспорта и сует в бумажник «на всякий пожарный» свою кредитную карту. Наверное, я стал слишком сентиментальным, потому что, прощаясь, крепко обнимаю мужчину. Если бы он появился в нашей жизни на несколько лет раньше, уверен, стал бы нам отличным отцом.       В аэропорт я приезжаю намного раньше, чем требовалось, боясь пропустить свой рейс. Несколько часов полета даются мне едва ли не труднее, чем эти три года. Одно дело гадать, что с тобой, и другое — знать наверняка, что ты между жизнью и смертью. Я полностью уверен, что никогда не соглашусь, чтобы тебя отключили. Никто из живущих не имеет права распоряжаться чужой жизнью, к тому же…я так сильно люблю тебя…       Мы с детства мечтали путешествовать. Много ли увидишь в маленьком провинциальном городке, где из главных достопримечательностей лишь старый полузаброшенный парк? Но кто бы мог подумать, что наша первая заграничная поездка сложится именно так… В мотеле я провожу всего лишь сорок минут, этого хватает, чтобы принять душ, переодеться и собраться с мыслями. Углубленное изучение английского не прошло даром, я довольно хорошо понимаю портье, который старательно мне объясняет, как добраться до клиники, а затем и то, что лучше взять такси.       За окном мелькают бесконечные машины, дома, небоскребы и люди. Все это такое чужое, серое и будто неживое. Будто и я сам уже неживой. Я ловлю себя на мысли, что поминутно — то проваливаюсь в какой-то вакуум, то мое сердце прыгает в груди, словно хочет вырваться… оно рвется — к тебе… Я начинаю сходить с ума… У меня дрожат руки, а ноги наливаются свинцом. И это не только потому, что я тебя сейчас увижу, но и потому, что я чертовски боюсь за тебя… Боюсь тебя потерять теперь уже навсегда!       — Мне жаль, сэр, впереди пробка, — врывается в сознание голос водителя. — Но мы почти доехали.       Расплатившись, я выхожу из машины под проливной дождь. Надо же, я даже не заметил, когда он успел начаться. Улицы заметно опустели, только кое-где под козырьками магазинов и различных лавок толпились люди, решившие переждать непогоду. Добравшись до крыльца больницы, я далеко не сразу переступаю ее порог. Еще немного и я, наконец, смогу тебя увидеть…       Внутри совсем не пахнет хлором, как это всегда бывает в российских больницах, но царит такая же чистота и угнетающая обстановка. Дождавшись, когда дежурная медсестра закончит телефонный разговор, я объясняю ей, к кому пришел. Девушка тут же окликает кого-то у меня за спиной, а через секунду объясняет, что это твой лечащий врач.       К нам подходит мужчина в голубом халате. Ему наверняка нет еще и пятидесяти, но под глазами уже залегли глубокие тени, а в коротких темных волосах виднеется седина. Едва я хотел заговорить, как медсестра выпалила все за меня.       — Очень приятно, Данил, — произносит доктор на ломаном русском. — Я — Стив Бауэр. Влад мне о вас говорил, но я и не думал, что вы приедете так быстро.        -Вы называете это быстрым? — невесело усмехаюсь я. — Кирилл ведь у вас уже полгода, а я узнал только неделю назад.       — Как говорят у вас в России, лучше поздно, чем никогда. Еще неделю назад мы собирались отключать его, так как не было ни малейшего улучшения. Он не реагировал на внешние раздражители: свет, боль, шум… Но три дня назад, он начал подавать признаки жизни.       От этой новости у меня перехватило дыхание, а в душе зажглась надежда. Я жадно хватаюсь за каждое слово врача, не предпринимая попыток перебить.       — Медсестра увидела, как он шевелил рукой, а вчера отпала нужда в аппарате искусственного дыхания. Одним словом, ваш брат идет на поправку.       Повинуясь эмоциям, которые нахлынули на меня, я обнимаю мужчину, цепляясь пальцами за его халат. Несмотря на счастливую улыбку, по моим щекам бегут слезы. Мог ли я мечтать об этом? Ты жив! Ты будешь жить!       — Все хорошо, — растерянно похлопывает меня по спине мистер Бауэр. — Все хорошо.       — Спасибо вам, — наконец, отстраняюсь я. — Могу ли я что-нибудь сделать?       — Думаю, да. Именно вы и можете. Как можно больше разговаривайте с ним, читайте книги, чтобы он не терял связь с реальностью.       — То есть…я могу его увидеть?       — Конечно, — улыбается врач. — Идемте, я вас провожу.       Я старался не отставать от него ни на шаг и не мог до конца поверить в происходящее. Я даже не успел осознать, как мы оказались в палате.       — Я хочу предупредить вас, Данил, медицина не верит в чудеса. И вы в них сильно не верьте, — перешел врач на английский. — Кирилл не будет таким как прежде, ранение было слишком тяжелым. Я не могу вам сказать, что конкретно ждать, но хочу, чтоб вы были готовы.       Я на автомате утвердительно киваю, так как услышал далеко не все, что мне сказали. В это время мое внимание было приковано к одной единственной кровати…       Дорогие и родные черты едва уловимы в твоем лице. Когда-то светло-русые, переливающиеся на солнце, волосы потускнели и походят на солому. Бледная, практически мраморная, кожа обтягивает худое лицо как маска, подчеркивая скулы, которые тебя совсем не красят. Неужели это ты? Безжизненно лежащий человек даже отдаленно не напоминает мне того жизнерадостного, пышущего здоровьем парня. Но если можно обмануть глаза, то сердце не обманешь. Это действительно ты.       Словно сквозь толщу воды я слышу, как выходит из палаты доктор Бауэр и закрывает за собой дверь. Я ему очень признателен, меньше всего на свете мне сейчас хочется, чтобы у нашей встречи были свидетели. Я осторожно приближаюсь к кровати, краем глаза замечая монитор на стене, на котором отображается твое сердцебиение. Оно ровное, что не скажешь про мое. Я не могу оторвать глаз от чужого лица, невольно пытаясь разглядеть в нем твои черты. Да, эти пересохшие бледные губы точно принадлежат тебе. Я помню, как они слегка искривлялись, когда ты улыбался. Сейчас я отдал бы все на свете, чтобы вновь увидеть это.       Я беру твою правую руку, стараясь сделать это как можно аккуратней, будто ты можешь рассыпаться лишь от одного моего прикосновения. Твои пальцы вялы и прохладны на ощупь. Я осторожно сжимаю ладонь и шепчу твое имя, но ты не отвечаешь.       — Кирилл? Ты меня слышишь? — проглатываю я застрявший в горле ком. — Кирилл?!       Ты не шевелишься, не подаешь никаких знаков того, что знаешь о моем присутствии. Я склоняюсь и медленно подношу твою руку к своим губам, целуя каждый миллиметр твоей ладони и каждый твой пальчик. Мне неприятно саднит переносицу, но слезы застывают где-то в пути. Я прижимаю твою руку к своей груди, там, где гулко и часто бьется сердце.       — Чувствуешь? — вновь обращаюсь я к тебе. — Оно бьется так с тех пор, как мне сказали, что с тобой случилось. Я так волновался за тебя…       Ты опять ничего не отвечаешь.       — Прошу, Кирюша, проснись, — накатывает на меня вдруг страх. — Я должен узнать, как ты. Должен узнать, что с тобой было эти три года… Я должен поговорить с тобой.       Ты снова молчишь, и меня охватывает отчаяние из-за того, что я не в силах разбудить тебя, из-за того, что не могу увидеть твоих глаз и услышать твой голос.       Я помню, что нужно разговаривать с тобой, но сейчас я не могу решить, что именно сказать. Нужно извиниться. Да, нужно попросить у тебя прощение за всю ту боль, что я тебе причинил, за то, что предал… Но я не могу… Не сейчас, когда твои глаза крепко закрыты. Не сейчас, когда я не уверен, услышишь ли ты меня.       — Теперь я буду с тобой, — шепчу я, прижимая твою ладонь к своей щеке. — Всегда.       Покинуть больницу меня заставляет медсестра, вошедшая в палату под утро. Ее довод, что я, «должно быть, устал после многочасового перелета и бессонной ночи», не производит на меня должного эффекта, но я все же решаю поехать в гостиницу, чтобы пару часов поспать и чтобы позже вновь вернуться к тебе.       Рядом с тобой я провожу все время, лишь изредка уезжаю, чтобы принять душ и переодеться. Кажется, я уже знаком со всем медперсоналом отделения. Все-таки здорово, что хороших людей на этом свете больше. Я каждый раз внимательно наблюдаю за действиями медсестер и врача, когда они приходят для того, чтобы покормить тебя через гастростому или сделать какой-либо укол. Как и рекомендовал Стив Бауэр, я часто с тобой разговариваю или читаю тебе вслух книги. Представляешь, недалеко от больницы есть маленький книжный магазинчик, хозяева которого русские эмигранты. Они всегда доброжелательно встречают меня и позволяют выбрать любую книгу на русском, какую я только захочу.       Я звонил несколько раз домой. Мама как-то узнала о том, что с тобой произошло, и рвалась приехать, но снова выручил Борис. Нужно будет его обязательно поблагодарить за все.       Похоже, ты, правда, идешь на поправку. Я с каждым днем замечаю, что твои руки становятся теплее, а на лице появляется румянец. И я несказанно радуюсь этому. Но по ночам мне часто становится страшно, что ты так и не очнешься, что я потеряю тебя. Когда такое происходит, я ложусь рядом и обнимаю тебя, тщательно следя за тем, чтобы не задеть провода или какую-нибудь нужную трубку. Иногда в таком положении и засыпаю, за что потом мне влетает от медсестер.