Качели

Ржавый скрип качелей, скорбно скрипящих по погибшим, далеко разносится над пустынным полем, поросшим мертвой и бурой травой. Скрежет качелей разрезает застывший затхлый воздух и неестественную пелену тишины. Птиц и шмелей нет уже давно, с тех самых пор, когда вместо автоматов в ход пошел атом. Четыре страшные равнодушные бомбы, обрушившиеся на Западную Федерацию. Тень одной из них накрыла и Техас. Птицы тогда просто падали с неба, словно град в июле. Животные тоже почти все погибли: кто - сразу, от бомбы; кто - выпив отравленной радиацией воды. От тех же, кто еще рыскал в лесах в поисках падали, стоило держаться как можно дальше. На качелях сидела хрупкая девочка лет семи. Ее звали Дженни. Волосы, некогда ярко-соломенные, свалялись и стали грязно-серыми. Два зеленых бантика потускнели и напоминали засушенные листья деревьев в гербарии. Простая, чуть большеватая одежда смотрелась на ее худых плечах пугающе, заставляя задуматься о здоровье девочки. Странный образ дополняли старые калоши на ногах и затуманенный взгляд светло-карих глаз. Он скользил по пустынному полю и зловещему силуэту леса на горизонте, явно не замечая их. Мысли Дженни витали где-то далеко, в месте, видимом только ей одной. Там была ее прежняя жизнь, беззаботное детство, так неожиданно прерванное войной. Там были живы ее отец и брат, ушедшие добровольцами и так никогда и не вернувшиеся. В том маленьком мире была ее мать, отравившаяся зараженной водой из колодца. Дженни стало скучно. Она неуклюже спрыгнула с качелей и в последний раз оглядела поле, которое было для нее изумрудно-зеленым. Неловко переставляя худенькие ножки, она пошла к дому. Если бы несчастный путник изможденным наткнулся на Дженни, то его, незнакомого с ее маленьким миром, охватила бы безудержная радость и облегчение от вести о теплом доме и других выживших. Но его ожидало бы глубокое разочарование. Девочка рассеянно шагала по полю, распугивая насекомых и лягушек, с недовольным кваканьем выскакивающих из-под ног. Впереди показался ухоженный двухэтажный дом, построенный еще дедом. Заметив синюю крышу, Дженни пошла быстрее. Она толкнула плечом тяжелую дверь и оказалась дома. На кухне бряцала посуда и доносилось мелодичное мычание: мама часто себе напевала, не замечая этого за домашними хлопотами. Наверху раздавались звонкие удары, как будто кто-то катал по полу что-то тяжелое. Отец с Эдди снова что-то чинили. Дженни устало доплелась до дивана на подкашивающихся бледных ногах и, не заходя на кухню, упала на мягкий диван, уткнувшись в подушки. У нее кружилась голова, сильно хотелось есть. Скоро должен был быть ужин... Бедная, бедная Дженни! Она не знала, что от ее дома осталась только одна стена и обгорелый матрас, на котором она сейчас и лежала. Она не видела, да и не хотела видеть, что ее родных уже нет рядом, и то мелодичное пение, которое доносилось с кухни, было лишь в ее воображении. И уже никто никогда не позовет Дженни за стол. Радиация медленно отравляла ее разум, заботливо ведя за хрупкую маленькую ручку к свежевырытой могиле. Но она не понимала этого. В ее тихой иллюзии не было место смертям, горю и одиночеству. Для нее ее родители все так же были с ней, а старший брат сидел, заперевшись в своей комнате. Ей повезло, что она сошла с ума. Каждый бы скорее пожелал быть на ее месте, чем медленно задыхаться горем и осознанием смерти родных. Чем просто ЖИТЬ. А ржавые качели все так же равнодушно и сухо скрипели, покачиваемые цепкой костлявой рукой смерти, пришедшей по детскую душу.