Храни меня, мой талисман...

      Работа, которую Джону подобрал его психотерапевт, как ни странно, очень нравилась ему, если в его теперешнем состоянии вообще было уместно употреблять это слово. Во всяком случае, она практически избавила его от ночных кошмаров, заменив их редкими дневными, но то, что ночью заставляло, тяжело дыша, резко садиться на кровати, а после падать обратно на подушку, поскуливая от наваливающейся безысходности и попыток сдержать злые, отчаянные слезы, а после остаток ночи сидеть на краешке кровати, прислушиваясь к давящей тишине, днем, при свете солнца, ощущалось совсем по-другому. Боль продолжала жечь сердце, но меньше, и думать только о вороненом дуле револьвера категорически не получалось. Засыпая утром и просыпаясь днем, слыша шум Лондона, гудки машин, голоса и смех людей, шорох пойманных ветром листьев, просто видя свет, пусть порой серый и туманный, Джон, остро ощущая свое одиночество, так же хорошо понимал, что он не одинок. Что, возможно, где-то в соседнем доме или в соседней стране кто-то, такой же покинутый судьбой и думающий, что ничего светлого в этой жизни уже не будет, именно сейчас, как и Джон, почувствует, что он не один. И что сдаться - значит предать любовь тех, кто верил в тебя, кто до последней минуты своей жизни считал тебя сильным. Даже если на самом деле ты слабее новорожденного котенка, и так же, как он, слепо тыкаешься мордочкой по углам, пытаясь найти хоть каплю тепла. Ради тех самых воспоминаний, ради тех чувств, ради тех людей ты должен быть стойким. Маленьким солдатиком, у которого может быть и нет ноги, но есть сердце. И пока оно стучит, перегоняя кровь по путанице кровеносных сосудов, эта красная пунктирная морзянка дает ему шанс. Неизвестно на что, но доктор Ватсон был не из тех, кто не пользуется шансами. В конце концов, стоило признать, в этот раз ему достался чертовски хороший психотерапевт. И она даже намекнула, что, как только Джон сможет справится со своими психосоматическими проблемами, она лично напишет ходатайство на восстановление его лицензии. И еще она никогда не говорила о следующих кандидатках на смену социального статуса Ватсона. Суперспециалист. Ультра. Он работал ночным уборщиком в Колледже Роланда Керра, расположенного в Центральном Лондоне. Ватсону определили третий этаж в одном из двух корпусов-близнецов. Он иногда позволял себе немного подумать о том, что раз он левша, поэтому и корпус ему достался левый. Не то чтобы это была удачная шутка, и прежний Джон, услышав такое, лишь неуверенно улыбнулся бы в ответ, не понимая чувства юмора собеседника, но и не желая нарушать установленные обществом правила поведения. Но для нынешнего Джона это был огромный прогресс. Словно прыгнув с «тарзанки», подвешенной над Ниагарским водопадом, и чувствуя, как вибрирует трос, едва удерживаемый на исхудавших щиколотках, он вырвался, наконец, из плена ревущей водяной массы, чтобы окунуться в капельно-радужный воздух, очищающий легкие, дающий дышать. Чуть глубже, чем раньше. Чуть легче. Чуть больше. Неспешно проходя по многочисленным кабинетам, одетый в неприметную серую униформу Джон тщательно протирал столы, расставлял стулья, сосредоточено мыл тряпкой пол, в общем, делал все то, на что у среднего мага ушел бы максимум час, а у самого Ватсона занимало почти всю ночь. Возможно, дело продвигалось бы чуточку быстрее, если бы он не отвлекался. За три месяца работы он ни разу не повторил свой маршрут, не позволяя себе скатиться до автоматизма действий и тем самым воздвигая дополнительную преграду горьким воспоминаниям. Кабинет, с которого он начинал и которым он заканчивал, все его, казалось бы, хаотичное блуждание по этажу было следствием четкой системы, не позволяющей отвлечься ни на минуту и тем самым не дающей ни одной посторонней мысли проскочить по дендритам* его мозга. И, конечно, в разные моменты своей трудовой ночи он позволял себе маленькие бонусы. Присесть на десять–пятнадцать минут у окна и, взяв любую книгу наугад, прочесть одну–две главы, заедая новые знания ненавистной в любом другом месте и в любое другое время суток едой. После смерти Мэри готовить для себя одного было невыносимо, есть одному в пустой кухне просто физически не получалось, а о походах в кафе, даже если бы более чем скромный бюджет это позволял делать ежедневно, было просто страшно подумать. Потому что любой сочувствующий взгляд со стороны, брошенный на исхудавшего Джона, на его темные круги под глазами, на подрагивающие руки, вызывал у него тошноту, и ни о каком продолжении трапезы разговора быть уже не могло. Ватсон готов был быть среди людей, но не готов был быть вместе с ними. А вот перекус на работе выходил как-то сам собой, и если набрать прежнюю форму еще не получалось, то о катастрофической потере веса речи уже не шло. И несмотря на то, что он по-прежнему ужасно мерз в висящей на нем мешком одежде, его хотя бы перестало шатать от слабости и удалось отвязаться от внутривенной «подкормки», которую назначила его психотерапевт, встревоженная его физическим состоянием. Та ночь ничем не отличалась от предыдущих. Джон, методично обходя столы в одном из кабинетов на своем третьем этаже, обнаружил на поверхности одной из последних парт несколько рисунков, сделанных чем-то черным. Потерев ее для порядка имеющимся у него моющим средством и поняв, что рисовавший шалопай скорее всего заговорил рисунок, Ватсон со вздохом бросил тщетные попытки и похромал этажом ниже, где работал парнишка по имени Карлайл, имевший несомненный магический дар, выражавшийся в возможности избавить любую поверхность от чужеродных ей веществ. Во всем остальном Карлайл был просто бездарь, но его чистящее заклинание было гениальным. Джон, опираясь на трость, не спеша шел по коридору второго этажа, заглядывая по очереди во все комнаты. Звать Карлайла было бесполезно, так как он практически никогда не вынимал наушники, а музыку ставил на максимальную громкость. Заглянув в очередной кабинет, Ватсон решил устроить небольшой отдых так некстати разболевшейся ноге и, прохромав к окну, тяжело опустился на первый попавшийся стул. Кинув взгляд на стоящее напротив здание–близнеца, Джон вскочил, забыв про ногу и про трость. В зеркально отраженном кабинете за столом сидели двое мужчин. Но не это поразило Ватсона и даже не наставленный одним на другого пистолет. Сильнейшее чувство чужой опасности, казалось бы давно и прочно забытое, заставило дыбом подняться волоски на теле, отключая все происходящее вокруг, вытесняя все мысли, делая пространство гулким и звонким, натягивающим ткань бытия так сильно, что Джону казалось, он слышит предупреждающий треск готовой прорваться неизбежности. Все его внезапно проснувшееся естество требовало немедленно защитить, прийти на помощь, принять удар на себя. Сидящий под дулом пистолета мужчина медленно встал и, достав из одного из стоящих между ними пузырьков что-то маленькое, поднял руку, разглядывая это что-то на свет. Вооруженный меж тем положил пистолет на стол и тоже вытряхнул содержимое своего пузырька на ладонь. Как в замедленном кино оба поднесли руки ко рту, демонстративно опуская на язык каждый свой кусочек смерти, и Джон, толком не осознавая, что он делает, со всей силы ударил тростью по стеклу. Град зеркальных осколков со страшным грохотом устремился вниз, заставив одного из мужчин вздрогнуть и сделать непроизвольное глотательное движение. Ватсон, очнувшись, опрометью бросился из кабинета, пронесся по коридору, легко взлетел к себе на этаж и, только вбежав в первый попавшийся кабинет и тяжело привалившись к стене, несколько удивленно посмотрел на трость, до сих пор зажатую в руке. Адреналин заставлял сердце бешено биться, отдаваясь резкой, почти позабытой болью в висках, и, вместе с тем, правильность всего случившегося была настолько очевидна, что Джон просто не мог ей сопротивляться. С трудом переведя дыхание и вновь тяжело опираясь на трость, Джон поспешил вниз, где уже разгорались встревоженные голоса, острыми коготками дергавшие возбужденные нервы, где-то на периферии восприятия разбавляясь нотой полицейской сирены. Спустившись вниз, он обнаружил Карлайла и еще нескольких работавших на первом этаже возбужденно размахивающими руками и наперебой выдвигающими версии по поводу того, как ни с того ни с сего могло разбиться окно, причем таким образом, что рама была абсолютно чистой и ни один из кусочков стекла не застрял в ней. Джон мельком глянул в кабинет напротив – там уже было не протолкнуться от полицейских, среди которых он со с трудом скрываемым облегчением обнаружил второго мужчину абсолютно целым и, кажется, невредимым. Посмотрев вниз, он ожидаемо не увидел крупных осколков. Сейчас все стеклянное крошево представляло собой кучу аккуратно обкатанных кусочков, не способных ранить кого бы то ни было, случайно оказавшегося под окнами. Между тем, спасенный резко обернулся и в упор уставился на Джона, словно сканируя его. Ватсон невольно попятился от окна, неловко споткнулся о незамеченный стул и точно бы упал, если бы подоспевший Карлайл не подхватил его под локоть. В любой другой момент Джону было бы неприятно чужое прикосновение, но сейчас, благодаря ему, он словно очнулся от гипноза, вызванного подозрительным взглядом, и смог взять себя в руки настолько, что подавил зарождавшуюся панику на корню, спокойно отвернулся от окна и, продолжая чувствовать устремленный на него взгляд, вместе со всеми отправился на улицу, дабы не вызывать подозрения сослуживцев и ответить на несколько формальных вопросов полицейских. Да, его зовут Джон Хемиш Ватсон. Да, он работает на третьем этаже. Нет, он не видел никого постороннего в корпусе. Нет, он не видел ничего подозрительного в здании напротив. Да, он вообще старается не отвлекаться, потому что работы слишком много. Да, спустился вниз, как только услышал звон бьющегося стекла. Нет, он не владеет магией. Да, он проходит тут психологическую реабилитацию. Да, он латентный талисман, вот браслет. Нет, его ген рецессивный, он не смог сохранить свою жену и дочь, О ЧЕМ ВЫ, ОФИЦЕР!?!? Офицер с ужасом смотрела на трясущегося в припадке мужчину, который от стандартных вопросов только что впал при ней в настоящую истерику. Подоспевшие медики уложили его на каталку, и пока один что-то тихо спрашивал, второй, быстро закатав рукав, сделал укол, после чего Джон стал обессилено затихать, лишь изредка всхлипывая и вздрагивая. Накрыв нервного свидетеля противошоковым одеялом, они загрузили его в скорую и, включив сирену, увезли. Никто не обратил внимания на высокого черноволосого мужчину, стоящего в углу в тени и наблюдавшего за всей этой сценой с нескрываемым интересом. Когда машина уехала, он прошел вперед и, нагнувшись, поднял забытую в спешке трость. В это время к нему подошел инспектор. - Шерлок, куда ты ушел? Ты так и не ответил на мои вопросы. Не думай, что тебе удастся отвертеться от объяснений. Ты мог погибнуть. Ты представляешь, что скажет твой старший брат? - Зачем представлять, если можно услышать? - насмешливо ответил спрашиваемый, и инспектор, развернувшись, обнаружил у себя за спиной высокого рыжеватого блондина в строгом костюме–тройке с неизменным зонтом–тростью в руке. - Лестрейд, оставьте мистера Холмса в покое. Разве Вы не видите, у него шок. Он ответит на все Ваши вопросы завтра. А сейчас, мне кажется, лучше всем поехать по домам, – сказав это, Холмс–старший так выразительно посмотрел на инспектора, что тот смутился и, пробормотав что-то о том, что ему надо отдать распоряжения подчиненным, попытался улизнуть. – Грегори, я был бы рад и Вас подвезти до дома, – догнал его сухой, властный голос. Лестрейд вздохнул. Это не просьба и не вопрос. Это прямой приказ, ослушаться который означало нажить себе большие проблемы, которые Майкрофт Холмс был великий мастер устраивать. Кивнув, он отошел. Холмсы, последовав за ним, остановились около черной машины с правительственными номерами. Майкрофт не пытался начать беседу, прекрасно зная, что попытка втянуть в разговор не желающего отвечать на вопросы Шерлока абсолютно бесполезна. Майкрофт Холмс никогда не совершал бесполезных действий. Младший брат, продолжавший задумчиво крутить в руках чужую трость, наконец соизволил обратить свое внимание на старшего. - Майкрофт, помнишь, ты обещал мне подарить любую вещь, которую я попрошу? Холмс-старший заинтересовано посмотрел на брата и кивнул, выдав одну из своих редких теплых улыбок. Так, без какого-либо подтекста, он позволял себе улыбаться всего нескольким людям в мире. И Шерлок, несомненно, был одним их них. - Так вот. Я решил. Я хочу Джона Хэмиша Ватсона.