Храни меня, мой талисман...

Мэри Элизабет Морстен. Хрупкий белокурый ангел. Такой она виделась всем, такой ее хотели видеть. Для Ватсона она была и Архангелом, и Престолом Силы, и даже Серафимом. Цафкиэль* Морстен. Такой она позволила себя узнать только Джону. Он хорошо помнил их первую встречу. Тогда он, наверное, впервые в жизни испытал что-то близкое к ненависти. Слепое, отупляющее, разрушительное. Это напугало его. Это было противно самой природе талисмана. Но он чувствовал то, что чувствовал. Он ненавидел себя за свою слабость и ненавидел Мэри за ее молчаливую покорность. Подумать только - тебя кладут в постель к незнакомому мужчине, тебя заставляют рожать от него детей, которых ты с девяностопроцентной вероятностью не будешь воспитывать, да что там, даже на руки никогда не возьмешь, а ты стоишь и улыбаешься тихой светлой улыбкой. Джон почти ненавидел эту улыбку. Почти… Ведь он сам был такой же. Он мог бы попытаться что-то придумать, а между тем вот стоит перед ней и его трясет от чувств. Непонятных, неизвестных, выматывающих все жилы. Если бы Мэри что-то сказала в тот момент, все равно что, Ватсон, наверное, сорвался. И натворил бы черт знает каких дел. Но Мэри молчала, и ее улыбка становилась все более грустной, все более похожей на гримасу отчаянья. "Да что же я делаю?" - подумал Джон. – "Она ни в чем не виновата, ее воспитали такой. Какое я имею право злиться на нее? Кто я после этого?" – и сам же ответил на свой молчаливый вопрос - кто угодно, но не он. Ватсон выдохнул сквозь стиснутые зубы, нервно сжал рукоять трости (нога все еще давала о себе знать) и протянул свободную руку Мэри. - Джон. Джон Хемиш Ватсон. - Мэри, - протянутая маленькая, сухая, твердая ладошка утонула в его руке. Джону показалось, что он схватился голой рукой за оголенные провода. Такое было с ним один раз, когда он самостоятельно собирал простейшую электрическую цепь. Удар, а потом противно подрагивали руки. Сейчас было похоже. За тем исключением, что за провода хвататься больше не тянуло, а вот за руку Мэри - да. Идеальная женщина для него. Девяносто четыре и семь десятых процента совпадения на физическом и астральном уровнях - такое бывает крайне редко. Так ему сказали. Джону было плевать на проценты. Ему просто хотелось держать эту женщину за руку. Довольно странно, если учесть, что пять минут назад он ее почти ненавидел. Опять это "почти"… Ватсон взял Мэри за руку, молча вышел из кабинета психолога, так же в полном молчании они спустились вниз на лифте, вышли из здания, прошли до парка, сели на первую попавшуюся свободную скамейку и просидели, держась за руки, все отведенное им на первое свидание время. Потом так же молча вернулись обратно, и только тогда Джон заставил себя отпустить ее ладонь. Несколько минут они вглядывались в лица друг друга, словно пытаясь понять, что это было только что. Неизвестно, что поняла Мэри, но он не понял ничего. Космическая пустота на том месте, где еще утром была серость. Космическая пустота с миллиардом вспыхнувших, ослепляющих, завораживающих звезд. И в каждом из их бриллиантовых осколков - ее улыбка. - До свидания, Мэри, - Джон наклонился вперед и осторожно прикоснулся губами к ее щеке. - До завтра, Джон. Ватсон выпрямился, четко, по-военному, развернулся и вышел вон. Забытая трость осталась в парке. Все дальнейшее было похоже на тихий танец осенних листьев на ветру. Они кружили друг вокруг друга, плавно прикасаясь, осторожно дотрагиваясь, и падали, падали, падали… Вместе… Им было действительно хорошо. Вместе ходить в магазин, вместе готовить ужины, вместе ложиться в постель и вместе просыпаться. Это не было страстью, это были покой и теплота, так необходимые тогда Ватсону. Это было молчаливое согласие и понимание. Это был уют. Первый раз вместе в спальне они оказались только после церемонии бракосочетания. Джон был напряжен и скован, словно забыл, скольким женщинам до того он дарил тепло и ласку, обволакивал мягкой силой, помогал вновь подняться и почувствовать себя желанной и любимой, хотя бы на одну ночь. Со всеми ними Джон явно или подспудно был инициатором этих жарких, всепоглощающих ночей. Но тут почему-то оказался отброшен в подростковую, вечно неуверенную и нестабильную полосу. Когда руки ищут и не находят, когда губы прикасаются, но не чувствуют. И тут Мэри, его Мэри, хрупкий ландыш с тонким, едва заметным ароматом, обернулась королевской белой лилией, раскрывшей свой бутон навстречу ему и только ему, плотно сжавшая его между своих лепестков, одурманившая терпким, чувственным ароматом женщины, закрывшим от всех и вся, ставшая единственно возможным домом, последним приютом, желанным пристанищем, словно он, Джон, хрупкая Дюймовочка из сказки, а не солдат с выжженной солнцем и афганскими смертями кожей. И где-то на грани сознания шепот - обещание, что все будет хорошо, что будущее ребенка зависит от них. «Ты же должен понимать, Джон, ты же сам такой, как же ты забыл?» И надежда невесомым целебным бальзамом омыла душу, высвобождая силу, сметая блоки. И вот уже он солирует, а Мэри, послушным эхом отражая мелодию от своих скал, принимает бушующую горную реку - Джона, - срываясь вместе с ним водопадом наслаждения, крича в унисон, снова и снова хриплыми голосами повторяя эту вечную песню страсти. Возможно, они зачали Лиззи именно в эту ночь. А может и нет. Беременность у Мэри протекала на удивление легко - не было ни токсикоза первого триместра, ни странных вкусовых пристрастий второго, ни выматывающей прибавки веса и отеков третьего. Мэри светилась изнутри, а Джон сгорал от беспокойства, от неуверенности и сомнений. Получится ли? Примет ли ребенок их желание или же, подобно строптивой сестрице, все сделает по-своему? Узнать это можно было только после родов. Чем ближе был час «х», тем все туже закручивалась спираль страха за самых дорогих женщин. Джон старался не подавать виду, но предчувствие того, что счастье последнего года висит на волоске, не оставляло его. Словно поставленная на край стола чашка из тончайшего костяного фарфора, просвечивающая насквозь, готовая разбиться вдребезги от малейшего сквозняка. В тот день Джон на удивление легко заснул. Снился Афганистан с плывущим маревом жары, подрагивающий на горизонте призрачной, расплавленной дымкой. Хотелось пить. Из марева тут же соткался Моран и, белозубо улыбаясь, протянул Ватсону фляжку с водой. Джон запрокинул голову, жадно глотая целительную влагу, вода тонкими струйками бежала по подбородку, стекая в расстегнутый ворот рубашки, пропитывая ткань все ниже и ниже, не кончаясь, выливаясь на брюки, под ноги. Себастьян, усмехаясь, смотрел на мокрого Ватсона и вдруг, дернув у него фляжку, гаркнул: - Внимание! Воды! Джон резко сел на кровати – под ним было мокро. Рядом сидела взволнованная Мэри: - Милый, кажется, у меня отошли вoды. Джон стиснул зубы. Потом выдохнул через нос, успокаиваясь. С этой минуты и до приезда в больницу он перестал быть Джоном-мужем, а стал только Ватсоном-врачом. - Схватки начались? - Нет. - Не волнуйся, дорогая, такое бывает, - а у самого перед внутренним взором открылся учебник по акушерству, глава «Преждевременное излитие околоплодных вод». Джон, будучи еще студентом, конечно, присутствовал на родах и несколько раз видел женщин, рожавших «по сухому». Не критично, но уже не хорошо. У Мэри срок 37 недель. Значит, сейчас спокойно собраться и ехать в клинику. Ребенок появится в течение ближайших суток. Когда приехали и Мэри осмотрел ее акушер, оказалось, что матка раскрылась всего на четыре сантиметра, схватки были слабыми и не регулярными. Было принято решение не форсировать события и отдать предпочтение выжидательной тактике. Мэри улыбалась, шутила, пока в какой-то момент схватки не прижали ее к кровати, заставляя глухо стонать. Наверное, ни один мужчина никогда не поймет женщину хотя бы потому, что ни один мужчина ни разу не рожал. И ни одна женщина не сможет объяснить мужчине, что же такое настоящая «схватка». Но между собой… о! стоит только одной рожавшей сказать другой: «такое впечатление, что у меня схватки начались», и та сразу понятливо закивает, прекрасно представляя, что пришлось испытать рассказывавшей. Все, что оставалось Джону – это держать Мэри за руку, периодически обтирать лоб и тело влажной губкой и давать пить. Мэри еще пыталась улыбаться, но схватки накатывали одна за другой, и вот уже диагност говорит, что раскрытие семь сантиметров, но у Мэри слишком узкий таз и поэтому скоро ей придется хорошо потрудиться. Вот уже рядом собралась вся дежурная бригада, вот Джона отодвигают к изголовью Мэри. - Тужьтесь, Мэри, тужьтесь, - командует акушер. Мэри вся словно стекает вниз, кричит. – Вот я уже вижу головку, ну же, Мэри, давайте еще раз, - и она «дает». - Головка пошла, а теперь не тужимся, НЕ тужимся… О! Мэри, Джон, поздравляю вас, такая прекрасная девочка, - и первый крик, такой долгожданный. Мэри улыбается ему. - Джон… Дальше только отдельными кадрами. Жена опадает на подушки. Пищит аппаратура. Врачи суетятся. Джона выталкивают из палаты, не слушая возражений. Мимо пробегает кто-то из реанимационной бригады. Минуты, как расплавленный воск, капают на кожу, выжигая узор отчаянья. Выходит реаниматолог. Он что-то говорит, но Джон видит только шевелящиеся губы, звуки стекают с них, не соединяясь в слова, отталкиваются от Ватсона, не доходя до затуманенного сознания. Джон смаргивает. Умерла. Ничего нельзя поделать. Не уберег. Не смог. Джон дергается, как раненный зверь. Рычит. Рядом оказываются двое крепкого телосложения, силой удерживают, валят на пол, Ватсон почти справляется с ними, но это «почти»… Опять «почти»… Потому что реаниматолог всаживает в плечо шприц, пятью кубиками дипривана* выбивая Джона из сознания. Интракраниальная аневризма*. Бомба замедленного действия. Джон снова один в этом сером мире. Снова комната-пенал, серая стена, серый психолог, серый пистолет, серая трость. Краски забрала Мэри, звуки - отнятая дочь. Вакуум. _______________________________ * Цафкиэль - согласно христианизированному учению каббалы в интерпретации Герметического Ордена Золотой Зари, это предводитель одного из десяти хоров ангельских (в частности, эрелим, что значит «бесстрашные»), который соответствует одному из Сфирот Древа Жизни (материал Википедии и конспектов по религиоведению) * Диприван - гипнотическое средство с уникальными фармакокинетическими свойствами. Используется для внутривенного наркоза и характеризуется быстрым наступлением сна (в течении 30-40 сек.) * Интракраниальная аневризма - это разновидность аневризм, при которой поражается одна из артерий головного мозга (вспомним таксиста в "Этюде в розовых тонах")) )