Зеркало, зеркало

Это уже было, было… Это становилось почти привычкой… …пробуждение в белом сумраке ватной стерильной тишины, пропитанной аптечными запахами и терпеливыми бесконечными минутами… Но в этот раз все не так плохо… нет ни напряженного писка аппаратуры, ни тянущих вены катетеров… вместо них – плотная повязка от шеи и, кажется, чуть ниже лопаток… Дышать тяжеловато, как и лежать вниз лицом… даже если подушка легче пуха… но она чужая, не его… Это напрягает… Он невольно морщится, пытаясь перевернуться на бок… по спине огненным разрядом прокатывается боль, и ему кажется, что кожа расползается клочьями, как иссушенный пергамент… Тихий вздох где-то в стороне заставляет замереть, повернуть голову к его источнику, сонно жмурясь на приглушенный свет, проникающий из окна, задернутого золотисто-персиковыми жалюзи… В паре шагов от постели в объятиях замысловатого ротангового кресла (кто-то был определенно в курсе неафишируемого пристрастия скромного британского служащего к колониальной мебели) декоративной статуей скрашивал медицинскую пустоту палаты Майкрофт Холмс и огромный букет любимых бледно-розовых лилий* миссис Холмс, аромат которого Шерлок почувствовал раньше, чем очнулся… – Сколько? – Шерлок мог бы удивиться спокойствию собственного голоса, но решил оставить все моральные рефлексии на потом… – Двое суток, – братское умиротворение начало привычно действовать на нервы. – Я так решил… тебе был нужен отдых. Шерлок прикусил губу и медленно спустил ноги с края постели, проглотив и собственное болезненное шипение, и ласковую снисходительность Майкрофта. – Ты знаешь, что мне нужно… – он не смог заставить себя посмотреть брату в лицо, чтобы нечаянно не считать с него дурные вести… Но Майкрофт был не просто Старшим… – Джон очнулся двое суток назад, – голосом диктора, зачитывающего новости о погоде в северных графствах, очень ровно произнес он, внимательно рассматривая несуществующую царапину на полированной рукояти своего неизменного спутника, – сразу после того эффектного подрыва твоей квартиры… Кстати, первый этаж уцелел почти полностью, и миссис Хадсон совершенно не пострадала. Прибывшие спасатели нашли ее безмятежно спящей в постели, связанной по рукам и ногам и с двойной дозой валиума в крови. Ей сделали укол… Сейчас она гостит у своей сестры в ожидании страховых выплат и правительственной компенсации… – Ты очень щедр, братец, – то, что Джон жив, позволило сердцу начать стучать чуть ровней, но холодок от мысли о предстоящей встрече продолжал мешать ему связно думать… Что вспомнит капитан Джон Уотсон? Вместо ответа Майкрофт молча протянул сложенную газету со вчерашней датой выхода… …красочные, полные драматизма фотографии развороченного фасада их дома… сосредоточенные пожарные, тянущие вдоль тротуара развернутые водонапорные брезентовые рукава… смятый, разодранный тент над входом в кофейню на первом этаже… треснувшее, как по линейке, закаленное витринное стекло… …и заголовки… «Взрыв прогремел в доме в самом центре Лондона. Бытовой газ или теракт?» «Неопознанные тела двух мужчин в помещении второго этажа, принадлежавшего молодому начинающему писателю. Любовный треугольник, приведший к трагедии?» Пробежав текст статьи по диагонали, Шерлок бросил газету на скомканное одеяло и посмотрел на свои колени, едва прикрытые больничной рубашкой. – Мне нужна одежда. Майкрофт вздохнул, поднялся и протянул ему аккуратную стопку новых вещей. – Прости, но весь твой гардероб разбросан в радиусе трех миль. Тебе придется положиться на мой вкус… – он подождал, пока Шерлок доберется до нижнего белья, усмехнулся и взялся за ручку двери. – Уверен, тебя бесполезно удерживать силой… И вот… это передали из Хидли Корт… Он протянул сложенный вчетверо лист бумаги. Шерлок развернул, и скулы… фамильные скулы Холмсов почти прорезали тонкую фарфоровую кожу, полыхнув поцелуем пепельных английских роз… «Шерлок Холмс» … Его не задержали в приемном покое и даже проводили до палаты на четвертом этаже закрытого крыла… Он замер в дверях, судорожно сжав немеющие пальцы в кулаки, поблагодарив про себя и врача, и медсестру, оставшихся в коридоре… Джон, опираясь локтями на колени, смотрел в пол, устало сведя лопатки, что обломанными крыльями проступили сквозь ткань бесцветной, как военная униформа, больничной пижамы. Шерлок не выдержал и минуты – скользнул бесшумно, словно боялся потревожить хрупкую тишину звуком своих шагов… опустился на пол у худых, слабых ног, обнял, пряча в стиснутых коленях лицо… Все, что угодно… только не пустое недоумение в удивленных, чужих глазах, не испуг бескровных, сухих губ… «а Вы кто?»… Теплые ладони мягко накрыли затылок, вплетая пальцы в отросшие кудряшки, путаясь в них, лаская шелковые пряди… – С-сукин сын… – сердито шепнули в макушку. – Я думал, ты мне приснился… Можно, я у тебя поживу?.. – Нельзя… Пальцы замерли, больно потянули, заставив поднять голову… У Джона худое, до неузнаваемости постаревшее лицо, бесцветная, растерявшая ближневосточный загар кожа… но все те же упрямые глаза цвета полночной синевы, сжавшиеся в тонкую полоску губы… – Ты взорвал дом… придется проситься к мамуле… Временно, Джон! Временно! И губы медленно протаивают неуверенной улыбкой… … Шерлок спит… Он лег только под утро. У Джона снова суточное дежурство, а спать в пустой постели холодно… Он провел всю ночь в компании новенького ноутбука, стараясь поскорее закончить сюрприз для своего капитана. Но усталость, в конце концов, взяла свое – глаза перестали различать буквы, а пальцы – попадать по клавишам… Небрежно закинув одежду приблизительно в район обитания стула, Шерлок вполз в нежные объятия легчайшего пухового одеяла их новой кровати… Камин протопить он снова забыл и теперь зябко ежился, прячась от поцелуев прохладного апрельского воздуха. Домой они смогли вернуться лишь три месяца спустя – когда закончились все восстановительные работы, и уцелевшие предметы мебели заняли свои прежние места… Вещей оказалось так катастрофически мало, что они с неожиданным для обоих энтузиазмом начали наполнять квартиру новыми… Все долгие месяцы вынужденной миграции они действительно провели в доме миссис Холмс, предоставившей для каждого отдельные гостевые апартаменты. Поколебавшись, стоит ли пока оповещать радушную хозяйку об установившихся между ними отношениях, парочка без долгих переговоров приняла добропорядочный вид, смиренно терпела чайные визиты Майкрофта и деловые атаки Лестрейда… а когда на дом опускалась ночь, Шерлок короткими перебежками перемещался в комнату Джона, неизменно прихватив по дороге большую тарелку со сладкой выпечкой и бутылку «Chateau Margaux» восемьдесят восьмого года… Первые пять недель Майкрофт все еще продолжал настаивать на исследовании парапсихологических возможностей Джона. Но, как показало время, после пробуждения абсолютно все новоприобретенные свойства «раздвоения» оказались полностью утраченными, что подтвердили и субъективные впечатления пациента, и показания всевозможных приборов… Состояние отставного врача вернулось в рамки «нормального» – к нескрываемому разочарованию британской секретной службы. После закрытого расследования происшествия в беспокойной квартире найденные в ней тела были опознаны по дактилоскопическим картам и стоматологическим снимкам. Погибшие оказались бывшими бойцами ИРА и наемными телохранителями в крупных околокоммерческих структурах… Тело Джеймса Мориарти найдено не было. Очевидно, этот субъект, проходивший как организатор и практикующий консультант по доброй половине криминальных дел, уцелел… но каких-либо известий о его практической деятельности уже долгое время не поступало. То ли преступный элемент зализывал раны на частном тропическом островке, то ли на него, и правда, настолько подействовала угроза Джона, но, так или иначе, никаких посягательств на 221В по Бейкер-Стрит больше не возникало, и жизнь на этой ограниченной территории начала входить в мирное русло. Джон, которому все тот же Холмс-старший в качестве компенсации помог вернуться к медицинской практике, теперь работал в отделении травматологии, где пришлись так кстати и его навыки хирурга, и его армейский опыт… Получив в свое распоряжение массу свободного времени в дни джоновых дежурств, Шерлок вернулся к любимому и почти позабытому за бесконечные месяцы боевых маневров занятию. Все, что рассказывал Джон Уотсон о своем пребывании в действующей армии, оказалось настолько ярким, болезненным и живым, что не сделать это достоянием читательской аудитории было просто преступлением… К тому же, он и так планировал сделать Джона героем своей следующей книги… … …сон обрушился, как снежная лавина, и он, вероятнее всего, мог проспать целую вечность – вплоть до самого Судного дня, если бы не пробежавшие по щеке пальцы, если бы не губы, прихватившие мочку его уха… Шерлок, как и прежде, спит обнаженным… Но это вполне устраивает их обоих… Теплое, разомлевшее и такое податливое тело льнет к прохладным пальцам. Комната полна солнечного света, утро давно заявило свои права, но Джона это нисколько не смущает. Он соскучился. Он хочет его видеть… Одеяло медленно ползет прочь, Шерлок морщится, сердито подрагивая пушистыми ресницами, и виртуозно сворачивается под оставшимся в его распоряжении крошечным уголком… Если честно, он давно не спит – ровно с того момента, как щелкнул замок входной двери. И, терпеливо прослушав тихий пасторальный хор душевых струй, ворчание кофеварки, перестук кастаньет новенького тостера, он жадно ждет, когда же прохладная ладонь прикоснется к его щеке… Им обоим нравилась эта игра в завоевание, и Шерлок не уставал быть завоеванным… … В дýше Джон пользуется только нейтральным гелем… у пациента может оказаться аллергия на ароматизатор… Поэтому его кожа пахнет только своим собственным, уникальным, ужасно вкусным запахом, который Шерлок так любит и уже знает наизусть… особенно если уткнуться носом в золотистую теплую подмышку или набраться наглости и прижаться щекой к разомлевшему от жаркого, неторопливого секса паху… даже если сегодня Джон внес за собой тонкий жасминовый шлейф… даже если он не удержался, чтобы не попробовать новый шампунь Шерлока… Он уворачивается от настырных, захвативших всю спальню солнечных лучей, пряча лицо в подушку. Каштановая кудряшка щекочет ему ухо, и Джон легонько дует, заставляя ее убраться прочь, но она неизменно падает обратно, и на третьей попытке Шерлок начинает тихонько смеяться. Джон тянет его за плечо, опрокидывая на спину, решительно проявляя свою власть. Впрочем, Шерлок только и ждет, чтобы подчиниться… Одеяло забыто, и прохлада только оттеняет всколыхнувшийся под кожей жар предвкушения… Джон смотрит… читает его, как книгу – от форзаца вздернутого подбородка, приоткрывшего титульную страницу матовой шеи с экслибрисами родинок и сливочной ямочкой между обрезов тонких ключиц… пролистывает несколько глав вдоль проступивших ребер, вдоль втянутого, нервно вздрагивающего живота… до восхитительной финальной иллюстрации в карминно-кофейных завитках… Он прячет растерявшиеся руки за спину… и распахнутая рубашка совсем уже не скрывает крепкий пресс, плотное загорелое тело, а чуть съехавшие пижамные брюки – маленький симпатичный пупок и короткую дорожку светлых волосков. Шерлок перестает смеяться… На кремовых льняных простынях он смотрится раскрытой морской раковиной, и его безупречные, широко распахнутые створки-бедра сияют лунным перламутром… Он покачивает острым коленом и задумчиво водит согнутым пальцем по своим припухлым, влажным от бесконечного облизывания губам… своим чертовым, невероятным просто губам… А потом прикусывает их и, судорожно всхлипнув, вдыхает воздух рваными, растерзанными кусками, как хлопья сладкой сахарной ваты, да так жадно, что его живот западает упругой ложбинкой, позволяя проступить подвздошным костям и лобковому бугорку… Алая атласная жемчужина приподнимает тяжелую лаковую головку со своего уютного, нетронутого ложа, выпуская одну-единственную каплю, полную мускусного безумия… Вся кровь Джона Уотсона – до последней спятившей молекулы – мчит наперегонки с пошлыми, грязными мыслями, одна развратнее другой, в совершенно определенном направлении, наполняя его собственный пах вожделеющей лавой. Шерлок забрасывает флорентийские, алебастровые руки за голову, позволяя кисти одной из них беспечно коснуться виска, примять непослушную солнечную прядь, полную золотых искр и медовых переливов. Джон смотрит неправильным кобальтом, рассеченным серыми лучиками. Смешинки пляшут в его зрачках, грозящих затопить всю радужку, но губы так серьезны, что у Шерлока происходит кратковременная остановка сердца. Легкие, невесомые касания… и меж ребер частит обезумевшая кровь – ее гонит по венам любовный пульс, вздувая их вешними полноводными ручьями… А потом взгляд темнеет и становится вязким, как жидкое, перегретое стекло… Поцелуи падают кенсингтонским листопадом, укрывая опущенные веки, беспомощный рот, доверчивую шею, лаская и мучая покоренные плечи, оставляя на них красивые акварельные мазки… Бровь вспархивает, словно перышко зяблика, торопливо подставляясь под поцелуй – словно в испуге, что про нее забудут… Художественная линия губ теряет свою графичность, порабощенная жадными, беспощадными ласками, наливается пьяной вишневой лавой, и вот уже первые бессвязные стоны прорывают плотную тишину, нарушаемую до сих пор лишь нежной любовной возней… Неторопливо и нарочито невесомо язык проходится по соскам и по проступившим ребрам, заставляя тело опасно выгнуться, а затем скользит в ямку пупка и ныряет в теплый мускусный пах… Он готов отдать полжизни за право целовать эти безбожные ноги – от гладких пяток до острых коленей… и выше – до трогательно вздрагивающих бедер… Пальцы Джона. Они повсюду, от них нет спасения, и они не принимают никакой, даже самой покорной капитуляции… они как ковровая бомбардировка, как точечный снайперский обстрел… потрясающая точность попадания… Весь низ живота больно вспыхивает предвкушением… Шерлок мечется, сминая в пальцах простыню. Его нетерпение бесконтрольно, и отказавшее самообладание заставляет тянуться за новыми интимными ласками, вжимаясь нескрываемым возбуждением в прильнувшее к нему тело. Джон неожиданно отстраняется, облизывает губу и испытующе смотрит прямо в плывущие хмельные глаза… Шерлок издает неприличный протестующий вопль и испуганно привстает на локтях, разводя колени все шире – несравненно бесстыдный в этом откровенном приглашении и совершенно роскошный в своем сексуальном пикé. Если это правда, что женщину сотворили из ребра первого мужчины, то Шерлок с его симметричным совершенством был эксклюзивным экземпляром… прототипом, в котором Бог просто постеснялся что-либо менять… Джон не намерен спешить или останавливаться… он намерен пробовать его вкус и запах, проверять, насколько точно он запомнил каждый нюанс, каждую малейшую реакцию восхитительного «подарка»… А если сделать вот так?.. и еще?.. Губы чуть сжали золотисто-медный сосок, втянули, поддразнив его кончиком языка, выдохнули горячий воспаленный полушепот… Как глухо прозвучит бархатный стон? И что первым вспыхнет от внезапного острого возбуждения: прозрачные топазовые глаза с порубежной поволокой или скулы… да-да, эти самые скулы, похожие на миниатюрные мамонтовые бивни, идеально замаскированные под человеческое лицо… или и без того нетерпеливо поглядывающая на него атласная лаковая головка? Добравшись до крепких, гладких ягодиц, Джон вызывает локальное землетрясение, спровоцировавшее целую волну потрясающих цунами, пронесшихся по измученному ласками телу, и теперь ему приходится все время удерживать эти славные коленки, эти чудесные ловкие ноги, так и норовящие сплестись на его пояснице, чтобы устроить маленький, но решительный бунт… Шерлок потерян… он не помнит ни времени суток, ни времени года… понимание и приоритеты давно пали под нашествием затопивших его существо чувств и ощущений… Джон целует в губы… У Шерлока поджимаются пальцы ног и закрываются глаза, а руки теряют опору…Он хаотически шарит по крепкой, перекатывающей мышцы спине, и стонет, стонет, стонет… Джон гладит его по груди, по лопаткам и бедрам, настойчиво сжимая плоть терпеливыми пальцами – не ускоряя и не замедляя движений… Шерлок запрокидывает голову, хнычет и толкается ноющим членом в твердую ладонь в надежде хоть какой-то разрядки… Его шея… Бесконечная, преступно идеальная… и та неправильная родинка, созданная исключительно для того, чтобы Джон ее целовал. Чудовищная безупречность нетронутого мраморного великолепия голубых прожилок под полупрозрачной кожей. Безупречность, вызывающая физическую боль… и это следовало немедленно исправить. И Джон исправил. Тщательно выбрав места, с чувством полного удовлетворения от хорошо выполненной работы, он наставил на сливочной белизне столько карминных засосов и разбросал их в таком художественном беспорядке, что получившаяся картинка вполне могла бы сойти за полотно импрессиониста или послужить иллюстрацией к новой книге Шерлока. Джон серьезен и нежен… И подготовка занимает куда больше времени, чем Шерлок может вынести… Ему мало растягивающих, терпеливых пальцев, что обводят скользкими подушечками плотное колечко интимных мышц и толкаются в горячую тесноту, обвиняя ее в попытке сопротивления и намерениях о побеге… Подхватив гибкое, льнущее тело под поясницу и удерживая его на месте, Джон продолжает экзекуцию, что-то шепчет, о чем-то просит и тычется мокрым лбом в рвано вздымающуюся грудь, вдыхая, как фимиам, терпкий аромат соленой кожи… Шерлок и не думает сдерживаться, низко рычит… помоги, Боже – его горло создано именно для этих бархатных мучительных стонов. И кто такой Джон, чтобы ему мешать… «Прости меня, Господи – как восхитительно-развратен его голос, единым вздохом способный соблазнить в раю всех ангелов Твоих…» И как девственно-невинен вольный разбег его молочно-опаловых бедер… А когда пальцы уступили поле боя тяжелой артиллерии, плавно, одним тягучим движением, Джон вошел почти до конца, замирая, разводя упругие ягодицы руками, помогая пропустить себя глубже… и горячая теснота обняла, обтянула его, как латекс, пульсируя в ритме сердечной мышцы… и тогда он тоже застонал от невозможности перетерпеть мучительное наслаждение. Шерлок выдохнул, словно девственница на брачном ложе, чувствуя, как жар и боль первого проникновения растворяются, отступая прочь тяжелым театральным занавесом, и как сжимаются частым пульсом узкие упругие стенки… и как от его биения в паху разгорается пожар… «Да-а-а…» - это все, что есть сейчас в его голове… и он начинает движение первым… Джон сверху… Джон внутри… и все никак не может решить, что заводит его больше: горячая, пульсирующая вокруг его члена плоть или непристойности, которые Шерлок беспрестанно и совершенно бессвязно бормочет в пожирающий его нескончаемым поцелуем рот… Еще миг, еще чуть-чуть… и его хватит удар… обширный… обширнее некуда… у него случится инфаркт, если Джон немедленно, вот прямо сейчас, не сотрет своими обыкновенными губами выражение глупого, чудесного смущения в единственных в мире марсианских глазах, невесть за какие заслуги оказавшихся в его, Джона, безраздельном владении. Арктические льдинки вскипали, расплачиваясь солеными каплями, расступались перед натиском зрачков, темнели в угольных полутенях мокрых ресниц… Джон знает, что у Шерлока он не первый. В самом определенном смысле… Но он хотел так считать. Потому что любил. Потому что так не бывает дважды… И когда упруго-твердая, словно полированный живой янтарь, головка снова проехала по его простате, эта ненужная, ничего не значащая мысль взорвала мозг, поджигая вены, стягивая мышцы и сухожилия чистым, без единой примеси, удовольствием… Тело в его руках бьется в оргазменных муках и кричит, и плачет, и требует еще… … Как два параллельных зеркала, они падают друг в друга бесконечными отражениями, множащимися в вечном повторении… парение, полет… вверх-вниз… вниз-вверх… я-ты… ты-я… ты… ты… и легкие, полные твоего мучительного крика… и зрачки, растерзанные моими беззвучными стонами… и плен рук… чьи они?.. и нетерпение стосковавшихся губ… и невозможная сладость горько-соленой шеи… и раскаленный воздух, как зев сталелитейной печи, плавит два тела, заставляя принять единую форму, чтобы потом соединить их намертво в последнем обоюдном желании… … – Я тебя люблю… Кто из них это сказал?... – Я тебя люблю, – эхом повторяет Шерлок… Их можно брать голыми руками, как новорожденных младенцев… Сплетя тела, совершенно обессиленные – они похожи на прекрасный скифский барельеф из белого и желтого золота на песочной драпировке смятых простыней. Джон смотрит мутной бирюзой в высокий потолок, пока пальцы Шерлока выводят на его груди расписку в верности… – Моя новая книга о тебе… – Я знаю… – Откуда? – Шерлок озадаченно скосил на него свои марсианские глаза, едва не вывихнув бровь… Джон ухмыльнулся, и его правая рука, рассеянно гладившая прохладный бархат лопатки, оторвалась от своего важного занятия. Пальцы щелкнули, заставив Шерлока вздрогнуть и поморщиться, вспоминая… В ту же секунду темный экран выключенного ноутбука, прикорнувшего на столе, ожил и просиял белой, заполненной плотным текстом страницей… Шерлок очень мило застыл с раскрытым ртом. – Ты сжульничал! – он возмущенно подпрыгнул, без лишних метаморфоз переходя из полной расслабленности в режим распрямившейся пружины. – Ты скрыл, что у тебя остались эти твои… штучки! Ты соврал Майкрофту! Джон довольно потянулся, переползая на относительно приличную часть кровати. – А что мне было делать? Ты же ему не скажешь? – он улыбался, чувствуя себя победителем. Крыть Шерлоку было нечем… Не скажет… Это точно… «База в Дартмуре… это слишком далеко…» – Если пообещаешь больше не щелкать… или это обязательно? – он с сомнением переводил взгляд с сияющего монитора на сияющего Джона. – Ну… – протянул тот, борясь с соблазном, – нет. Совершенно не обязательно… я и так могу… Настенное бра моргнуло и перегорело… – Оу… прости, я еще не совсем… – под укоризненным взглядом Джон покраснел и смутился. – Ты же с этим всем разберешься сам? Такой умный… – Джон вздохнул, пройдясь взглядом по нагому великолепию, – и чертовски красивый… Просто веревки из меня вьешь… Иди в душ, а я пока чайник поставлю… не морить же голодом такое… достояние… … …они вышли к этому полю в первый же вечер – после выгрузки из толстого брюха «Globemaster III», больше похожего на беременного кита, чем на военно-транспортный борт… Никто не мог и представить, что пустыня бывает такой красивой… словно безумный бог художников разбросал по желто-пепельной траве карминно-алые краски… Солнце уже катилось белой горошиной к закату, застревая в голых, изломанных ветках саксаула, похожих на заградукрепления из скрученной колючей проволоки… Рядовые Бенсон и Хиггроу нарвали целую охапку и сделали из нее рождественский венок, пристроив вместо шишек ручные гранты… Капрал Арчер лично дал каждому по шее и неделю гауптвахты заочно… Радисты Монкс и Спэрроу дуэтом пели песенку из старого фильма про волшебника из страны Оз и неуклюже пытались изобразить ирландский танец… с началом сумерек маки потемнели – словно промокли от спустившейся с небес бездонной синевы, и кто-то из прибывшей следом американской группы некстати пошутил, что это поле медалей «Пурпурное сердце»… тогда все неловко промолчали, еще не зная, насколько пророческими окажутся эти слова**… …дым… едкий, забивающий горло, легкие… зловоние горящей органики пополам с почти сладкой примесью солярки… где-то еще грохочут беспорядочные взрывы в разрушенном складе, но визг летящих ему вслед осколков больше не тревожит… не тревожит больше ничего… в ушах лишь сплошной гул ревущей крови и частый стук пульса… ноги подламываются, он спотыкается о чьи-то тела… раскинутые, как у брошенной марионетки, руки-ноги… или просто… руки… и не хочет падать в их распростертые мертвые объятья… глаза заливает то ли пот… то ли кровь… он плохо видит… но это к лучшему… ему никогда уже не избавиться от этого… до скончания времен… сколько там у него осталось?.. шаг?.. два?.. сотня футов?.. до того момента, как он упадет, чтобы присоединиться ко всеобщему упокоению… словно уснувшая на ходу девочка Дороти Гейл***, он бредет по полю мертвых тел, на которых, пламенея, цветет маковое поле… …он плохо спит и старается не вспоминать, что за тени навещали его этой ночью… как, впрочем, и предыдущей… алюминиевый костыль давно и прочно вошел в его жизнь, заменив друзей и сослуживцев… и одиночество, вгрызающееся жадными зубами и все чаще угодливо подсовывающее ему на глаза привезенный, как память, Браунинг… память, которую он хотел бы стереть… и, возможно, однажды… однажды… Но не сегодня… Сегодня он надевает все свои награды, оставляет в запертой квартире свою неизменную трость… и, сцепив зубы, прямой, как на параде, отставной капитан Пятого Нортумберлендского полка идет к Тауэру, где сегодня, отмечая столетие начала Первой Мировой войны… в память ВСЕХ солдат и офицеров, отдавших жизнь в сражениях, расцвело прямо посреди шумного Лондона целое поле алых маков…**** В августе 2014 года вышла в свет и получила Букеровскую премию новая книга Ш.У. Холмса «Третье маковое поле»…