Restless souls

Onairstudio – Crisis Point

День подходил к концу. Синие тучи потянулись из-за горизонта рваными ошметками, и прощальные лучи солнца падали на равнину светящимися столбами. Гавриил куда-то стремительно исчез, взмахнул крыльями – и его словно здесь и не было. Михаил в последний раз кинул взгляд на тотемный костер и одним щелчком обратил труп в прах, пеплом осевший на белые руны. Крылья задрожали, и архангел зябко поежился. Все это время его не отпускало дурное предчувствие, не исчезнувшее при виде зверства над невинной женщиной, и от этого было не по себе – чутье архангела редко подводило. Тревога звенела где-то в висках, заставляя нервно сжимать и разжимать руки. Михаил еще не видел полукровок, зато видел, как женщин изгоняли из поселений, расстреливали на горе; наблюдал, как безжалостно убивали зараженных и сжигали их трупы, слышал, как посмеивались при этом палачи, разжигая похоронный костер. Людей давно перестали отпевать. Живым не было важно, куда денутся души умерших. Им казалось, что после ада на земле любой уголок мертвого мира будет раем. Пропали церкви, исчезли верующие, но порой архангел спиной улавливал тихие молитвы, теплом идущие от домов проповедников, и Михаил улыбался. Но сейчас царило безмолвие, лишь ветер неприкаянно болтался по равнине, ломая согбенные стебли растений и вороша песок. Михаил не знал, куда идти. Наверно, нужно было последовать за братом, но Гавриил изменился после их крупной ссоры со дня первого апокалипсиса. Теперь всегда настороженный, готовый ощетиниться и драться, недоверчивый и подозрительный. Однако не утерял своей уверенности, силы и прямой осанки. Гавриила нельзя было сломить полностью, даже если бы он и проиграл, то умер бы, уверенный в своей правоте. Но иногда Михаилу казалось, будто брат, уходя полностью в себя, травил благодать мыслями и раздумьями, отчего его вид становился бледным и изможденным. Ему хотелось встряхнуть Гавриила, освободить от пут, его удерживающих, крикнуть в величественную пропасть, в которую превращался архангел. Михаил взлетел, перемахнул над равниной и заброшенными маленькими деревеньками. Пожары уничтожили почти все людские строения, и сейчас деревянные дома скалились в небо черными выщербленными скелетами. Одержимые разбежались, завидев тень архангела. Убить их не было сложно, они утратили свою злость, пресытились ею как ядовитым вином, стали слабыми. Михаил снова взлетел и приземлился у другого поселения. Оно пострадало меньше всех, потому что все дома были сделаны из камня. В глубине деревни синела крыша маленькой часовни, и архангел направился к ней. Плесень покрыла почти все дома, черная, тяжелая, свесившаяся мрачной вуалью с карнизов и ввалившихся тусклых окон. Некогда белоснежные стены часовни сморщились под черными полосами гневного пламени, но среди разрухи казались самыми живыми. Михаил толкнул тяжело скрипнувшую дверь. Она поддалась с трудом, с громким деревянным стоном. Пахнуло мокрым гнилым деревом и влажной тканью. Половина крыши обрушилась, одна из балок упала прямо около алтаря, раздавив три ряда скамеек. Кругом царил страшный беспорядок; разбросанные книги были покрыты смогом и пылью, позолота на кресте потускнела и потемнела. Из-за пыли библейские росписи совсем стерлись со стен, Михаил лишь угадывал кое-какие очертания Моисея, ангелов, себя самого. Многие шкафы обрушились, черным провалом притиснув лики святых к полу. Один конец орари священника был окрашен темно-красными пятнами, а прямо около алтаря, рядом со сгоревшей балкой, чернела лужа высохшей крови. Архангел прошел к первому ряду и сел на уцелевшую скамейку. Крест покосился, лампады вокруг алтаря упали. Маленькие пыльные лужи указывали на то, что некогда в этих лампадах горели огни, источая масляный аромат и даря людям успокоение. Михаил спрятал лицо в ладонях и глубоко вздохнул. Крылья поникли, распластались по спине безжизненными перьями, равнодушно царапнули старый глянец скамьи. Вот она, вера, которую люди забыли с первого дня апокалипсиса. Забытая, выжженная, окровавленная, опустошенная и разрушенная. Люди перестали верить, вычеркнули знания о Боге, о своих защитниках, сожгли церковные книги и свитки, убили священников. Они всей душой отдались черноте, затопившей их разум и сердца, позволили ненависти стянуть их горло колючей удавкой, стали друг другу волками в большой стае. Ангелы нуждались в вере не меньше их, но больше им хотелось чувствовать веру в них самих, хотелось слышать молитвы, ведь они все равно, что ветры под их крыльями. Но этого нет, как нет больше определенности. Михаил не знал, что делать дальше, и давать ответы на его вопросы никто не собирался. На чашах весов снова оказались человечество и небо, и архангелу снова нужно было сделать выбор. Чего больнее лишиться? Дома или чистой любви? Что можно восстановить, без чего можно обойтись? Для Михаила выбор был невозможен. Одно без другого для него не могло существовать, и выбросить хоть что-то - значило остаться с одним крылом, как Ариил. Сердце твердило ему одно, а разум совсем другое. В прошлый раз выбор не был легче, но сейчас он представлялся куда ужаснее. Вокруг стояла тишина, гулкая, почти мертвая, малейший звук оглушал. Михаил вздохнул, отнял ладони от лица и взглянул вверх, в вечернее небо. Облака переместились с горизонта в зенит, скрадывая синий цвет, оборванные провода спутались в комки выгоревшими нервными нитями. Архангел опустил голову и застыл от увиденного. На его ладонях расцвела радуга, теплым цветком дрожащая в его сильных, мозолистых руках. Это вечерние лучи солнца застряли в чудом сохранившихся стеклянных витражах, и теперь яркие солнечные зайчики осветили часовню, вдохнув в нее жизнь. Разноцветные стекла пылали цветом, где были изображены святые с изречениями о покое Неба и человеческой души. Михаил заворожено смотрел на игру света, на искусные переплетения стекла и соприкосновения черных ажурных концов, забыв обо всем на свете. Сейчас архангел как никогда ясно понимал, отчего продолжает бороться. То, что теплилось в людях слабым огоньком, и есть его вера. Едва не потухающее, но все еще живое теплое пламя внутри каждой души, какой бы испорченной она не была, погребенное чернотой апокалипсиса и инстинктами зверей, но упрямо стремящееся вверх, как маленький росток, имеющее неповторимое название, перед которым падают все преграды. Надежда. Солнце давно ушло за горизонт, витраж потух, потеряв краски и погрузив часовню в ночную дремоту, но в глазах архангела, устремленных в окно, все еще блистало прекрасное пламя. * Гавриил плавал в черном пульсирующем дурмане, тошнотворными лентами окутывающем сознание все туже и туже. Темно. Тихо. Темные тихие стены. Стены темной тишины. Он брел по этому коридору уже довольно долго, а тот петлял, убегал от взгляда острыми углами. Гавриил попал в него сразу, как только закрыл глаза. В ушах на грани слышимости звучал голос Эйдена, перебиваемый каким-то многоголосым гулом, какой всегда стоял в Аду. Архангел не знал, сколько раз он прошел по этому коридору, каждый раз заканчивающимся по-другому. Вчера Гавриил брел по полу, укрытому блестящими кровавыми осколками. Они впивались в ноги, мешали идти, и это было жутко больно. Позавчера его обвивали яркие ленты, как змеи они душили, пеленали, стремясь оставить в этих стенах. А один раз падали темные камни, хотели похоронить тут заживо, и архангел прижимался к липким углам, чувствуя коготки на своих крыльях. А не так давно вместо черных стен его удерживали крылатые спины небесных братьев. Молчаливые, опустившие головы, лишь крылья угрожающе звенели, когда Гавриил подходил слишком близко. Что сегодня его ждет? В голове усиливалась боль, отдаваясь тошнотой в желудке и болью в висках. Ориентация кружилась, хохотала, не даваясь в руки разума, и архангел не имел понятия, где он и что с ним случилось. Если застрял тут навечно… Едва он об этом подумал, как впереди ярко блеснула посеребренная лента, вытягиваясь, как лезвие. Она резко подпрыгнула вверх и внезапно приняла колыхающиеся очертания человека. Гавриил помедлил, подошел ближе, дотронулся до призрачной спины, а когда видение обернулось, архангел подавил стон. На него смотрел Михаил, осунувшийся и постаревший. У него не было крыльев, но был знакомый взгляд, уничтоженный безверием и скудным существованием. Призрак вдруг всколыхнулся, исказился и превратился в самого Гавриила. Архангел отпрянул, увидев себя без крыльев. Попятился, не в силах больше видеть изможденное лицо и зараженные человечностью глаза. Двойник приблизился к нему, скаля губы в изломанной жуткой улыбке, и Гавриил еще никогда не испытывал этого чувства, сейчас грызущего спину изнутри. Навязанный, будто чужой, искаженный, иррациональный, животный страх холодом объял поясницу. Призрак вдруг застыл на полушаге, рассыпался черной шелухой и исчез. Стены начали стекать вниз, как расплавленный воск под натиском света, льющего свои ослепительные лучи откуда-то сверху. Пробка в ушах лопнула, затопив слух множеством привычных звуков, воздух расправил легкие. Гавриил закашлялся, забился, а потом понял, что его удерживают знакомые руки. Он открыл глаза. Сознание все норовило удрать от него, реальность была зыбкой, качалась под глазами как маятник. Неожиданное тепло, растопившее стены в его кошмаре, вернулось, стекло к солнечному сплетению, заставив задрожать от облегчения. - Больше… - прохрипел Гавриил, с облегчением чувствуя, как возвращается в реальность полностью, как наливается тело прежней силой. В глазах прояснилось, очищающая благодать брата проходила сквозь его собственную, изгоняя скверну. Он встал, опираясь на руку Михаила, отвернулся, чтобы не были видны выступившие слезы, и полной грудью вобрал в себя упоительный вечерний воздух. - Я посмотрел твои воспоминания, - отозвался тихо Михаил. За спиной зашуршало, Гавриил услышал, как брат собрал секции ошейника в одно единое целое. Только через него можно было добраться до сущности ангела – благодати, божественной души, во много раз превосходящей человеческую. – Значит, полукровки… Несказанные слова повисли, их можно было пощупать голыми руками и обжечься. - Мне никто не верил, Михаил. Они уже стали серьезной проблемой. Михаил молчал, и Гавриил обернулся к нему. Брат его был задумчив и мрачен, морщины углубились, выдавая тяжелые мысли. Гавриил вспомнил образ Михаила, который преследовал его в забытьи, насланным полукровкой, и вдруг сердце, сокрытое в груди ледяными щитами и железной броней, дрогнуло. Нет, им не предписано спокойно существовать. Ангелы всегда жили и живут в борьбе, постоянной, выматывающей, ухитряясь кроить время для песнопений в вечерние часы. Но оставь их в спокойствии, отними у них дело, и Небеса сойдут с ума. Призраки умерщвленных, потерянных в бесчисленной череде войн товарищей и братьев восстанут исполинами, заслонив разум, небо почернеет и набухнет опухолевым дождем. Для ангелов, живущих век за веком, такая судьба неизбежна. У каждого есть порог, до которого можно терпеть и даже иметь силы жить дальше, но когда маленькая капля переливается за край, мир для существа заканчивается. С самого первого дня существования Гавриил был по-настоящему привязан только к своему старшему брату. Они ловили равновесие на короткой плахе, по обе стороны которой стояли, пытаясь сохранить гармонию в лавине штормовых событий. На этом они и жили. Если кто-то перевесит, это не так страшно, ведь можно вернуть хрупкую прямую, но если кто-то сойдет с плахи, другой погибнет. В первый раз Михаил ушел, не оглянувшись, и Гавриил его убил, не совсем до конца осознавая это. Тогда он в первый раз в своей жизни плакал, чувствуя соль на губах и горькое отчаяние в сердце. Поэтому он слепо бросался в бой, решив умереть следом за Михаилом, потому что даже при его силе, и внутренней, и внешней, эта ноша оказалась тяжелее. Сейчас же… Гавриил отвернулся и отошел подальше, чувствуя, как сильно бьется сердце, до этого запертое в ровном ритме. Он уязвим, как никто на Небесах. Во второй раз Гавриил точно не выдержит, но решение уже принято. Однако первым с плахи он не сойдет. Гавриил сам полетит в пропасть от шага брата в сторону, потому что, видимо, туда ему и дорога. Неизбежность… горька во рту, но послевкусие успокаивает. - Нужно найти портал и доложить о ситуации, - голос Гавриила не подвел. Он был этому очень рад. – Полукровки спрятались среди людей, и единственный выход их уничтожить, это… Гавриил сбился, встретив внимательный взгляд нагнавшего его Михаила. Нет, не сейчас. На лицо брата уже набежал знакомый прищур, поэтому Гавриил поправил крылья и зашагал вперед. - Сначала найдем портал, Михаил. Поговорим после. И… спасибо. Перья на крыльях встали дыбом, когда Гавриил почувствовал ими вымученную улыбку брата. * Для того чтобы найти портал, нужно было прощупать пространство. Брешь обычно находилась там, где недавно приземлялись ангелы. Всегда проще расширить дыру от недавнего перемещения, чем самому открывать портал на новом месте. Ближайшая прореха находилась недалеко от Ред Ридж, и Гавриилу это не нравилось – уж слишком близко было к людям. Но до следующего - целых три часа полета, а сейчас, когда любая минута дорога… Скверна улетучилась окончательно, последними нитками сорвавшись с крыльев в полете. Дурнота ушла, но Гавриил подозревал, что приди Михаил позже, вернуть его из темной клетки вряд ли было бы возможно. Внизу хрипели одержимые, чем-то встревоженные и возбужденные. Кислый запах прелых яблок дымкой улегся на равнину – эта болезнь почти всем напоминала чуму, бушевавшую в Средневековье. И тогда Господь был разгневан, но сейчас же это все отдавало отчаянием и усталостью, разливающимся в носу сладкой прелостью. Сумерки облили землю темно-синей краской, с высоты казалось, что архангелы пролетали над морем. В глубине наступающей ночи мелькали темные очертания одержимых, рыбьей стаей куда-то направлявшихся. Михаил встревожился и предложил спуститься. Оказалось, что вовремя. Около небольшой серой палатки завязалась бессмысленная борьба человека с одержимым, и Гавриил на автомате достал булаву. Секции с готовностью распустились, обнажая освещенный металл, шипы с радостным хрустом вонзились в затылок врага. Второй удар покончил с ним, и архангел удивленно оглядел половину туловища одержимого – с таким мог бы справиться и мальчишка. Раздался выдох и снова плач, и Гавриил узнал девушку. Сейчас Одри смотрела на него и плакала, и до отвращения искренняя благодарность мешалась в ее глазах со слезами. Сказать она ничего не успела. Стремительно из ночи выпрыгнули остальные одержимые, и архангелы вступили в бой. Схватка загорелась, как большой костер, подпитываемый стальной яростью и влажной плотью. Гавриил забылся, как всегда бывает при напряженной драке, и очнулся только тогда, когда на равнину обрушилась полная тишина. Михаил посчитал тела – 19 одержимых, и только сам Сатана знал, откуда они все так стремительно набежали. Гавриил отошел, чтобы обойти по небольшому кругу местность, но ближайшие одержимые ощущались только у самых стен Ред Ридж, в молчаливой драке пытающихся поделить добычу. Когда он вернулся, Михаил держал за плечи Одри и внимательно ее слушал. А потом бросился в палатку, слишком стремительно. Тревога брата опалила Гавриила, заставив пойти следом за ним. В палатке застыл тяжелый запах подгнивших яблок. Им пропитались складки постели, нитки одежды и сама душа человека, уже отделявшаяся от тела. Джип Хансон, тоже хорошо знакомый Гавриилу, умирал. Болезнь бессердечна, забирала она как и старых, так и молодых, даже еще не родившихся младенцев в чреве матери. Она искажала черты лица и тело, и Гавриил был уверен – новая чума являла миру истинный облик человеческой души. Так и должно закончиться человечество – облепленное до слепоты своими грехами, доведенное инстинктами до лихорадки, вынужденное биться о камни в жуткой истерии от собственной беспомощности. Достойный конец бесславного рода людского. Хотя Джипу и досталась сложная судьба, но смерть сейчас не благословение ли? Он умрет от лихорадки, а не от вытекших наружу мозгов из-за костных пластин. В этом мире такую смерть можно назвать благодатной. Ангелам не липла эта зараза, но если бы могли заболеть полукровки… В таком случае, проблема решилась бы мигом. Гавриил вынырнул из своих раздумий только тогда, когда Михаил обернулся к нему. Встретив взгляд брата, он почувствовал сильное желание придушить Джипа собственными руками. Никакой человек не может служить причиной такого горя в глазах архангела! Никакой! Рассерженный и озадаченный архангел резко развернулся и вышел прочь. Щель старого портала пульсировала совсем близко, в каких-то двадцати шагах, и его размеренный ритм раздражал своей навязчивостью. Девчонка замолкла, теперь она бессмысленно смотрела в одну точку на небе, сидя на корточках и едва покачиваясь. Да, вот в чем всегда ошибался и будет ошибаться Гавриил. Михаил никогда не был архангелом, полноценным механическим затвором, подчинявшимся приказу. Он умудрялся заходить за рамки, не вызывая гнев Создателя, каким-то образом оставаясь правым. В этом была его личная свобода, которая и не снилась остальным архангелам. Гавриилу свобода была не нужна. Небеса – это равновесие, хрупкая составляющая, на котором должно держаться мироздание. Если каждый не будет выполнять свою работу, то к чему это приведет? К первобытному хаосу, когда мир нужно собирать по кирпичику, так почему же в их совершенном мире были такие погрешности? Здесь этого быть не должно. Подчинение, правосудие и братство – и никакого понятия «свободы» среди постулатов. Вольнодумцы гнили сейчас в Аду, еще раз доказав миру о бесполезности демократии. Единственное, в чем нуждались ангелы, так это в вызубренной аксиоме о его месте во Вселенной. Но отчего все шло не по этим ступеням, Гавриил не знал. Никто не смог бы ответить на этот вопрос, даже если Гавриил рискнул бы спросить, разве что Отец снова ответил какой-либо загадкой. Серафимы молчали так же, будто набрасывали план с пометками специально для того, чтобы ему не следовать. Резкий, сочный всплеск опалил затылок, заставив поджать крылья. Это нельзя спутать ни с чем. Порочность, как и болезнь, имела вязкую сладость, проникавшую под кожу и благодать. Гавриил обернулся к палатке. Все живые существа имели слабость к ней, даже ангелы легко поддавались сладкому греху. Гавриил был шокирован. Он до конца не верил тому, что почувствовал, убеждая себя в ошибке, и продолжал это делать, пока в палатке не угас слабый человеческий фитилек. Но когда Михаил вышел, и едва Гавриил встретился с потемневшими глазами, он все понял. Понимание оглушило, ударило обухом, заставило отступить подальше от мятежника. Лицо обожгло краской, стыдом скрутило грудь, и губы уже приоткрылись для обличительной речи, но остановил Гавриила все тот же взгляд брата. Спокойный, даже чересчур. Таким же спокойным бывает море перед страшным штормом, когда штиль заселяет в сердцах бывалых моряков молчаливую панику. Михаил безмолвно вопрошал: «Что ты сделаешь, Гавриил?». Бессловесный диалог разорвала Одри, бросившись к Михаилу в рыданиях. Гавриил вдруг почувствовал, что их разделяет огромная, бесконечная пропасть, а они все тянутся друг к другу. Но не руками. Клинками. Михаил о чем-то тихо уговаривал девушку, а Гавриила затягивало в жадную темную воронку размышлений и разочарования. Неужели все то, о чем он думал, ложь, придуманная во имя собственного же успокоения? Неужели он пытался обелить Михаила, очистить его и поставить на пьедестал Рая, хотя, безусловно, знал, что он никогда не согласиться там стоять? Привычная злость впилась в тело отравленными иглами. Где-то глубоко начала расти бушующая ярость. На горизонте ярко сверкнула кровавая зарница, и Михаил тут же обернулся к брату. - Нам нужно проводить ее до убежища. Ухмылка стянула губы в сухую нитку, и Гавриил выплюнул: - Тебе нужно проводить. Я отправлюсь обратно и созову Совет. Рекомендую не опаздывать, ибо Метатрон не особо жалует опоздавших, какими не были бы причины. Гавриил отвернулся, дошел до края портала и щелкнул пальцами. От ярости он приложил слишком много усилий, и портал раскрылся резко, с оглушительным хлопком, опалив лицо жаром. * Михаил выдохнул, когда щель портала затянулась в нитку и исчезла. Им предстоял сложный разговор, но сейчас… Одри жалась к нему испуганным зверьком, исхудавшее тело била сильная дрожь. Михаил поднял ее на руки и взлетел. Джипа благоразумно было оставить тут, в палатке. В город их с ним не пустили бы, а завтра с утра его могут забрать, чтобы сжечь. Внутри Михаил ощущал огромную боль, но предпочитал не думать о ней, потому что она грозила вылиться и поглотить его полностью. Он испытывал сотни разных чувств: сожаление, отчаяние, вину и много других, но ни одна из них не могла вернуть его единственного близкого друга к жизни. Михаил не знал, что будет с ним самим дальше, если Гавриил расскажет о том, что произошло. Мужеложство каралось жестоко, но сейчас архангел думал не об этом. Он давно догадывался о привязанности Джипа, но в то время это было не больше, чем мимолетный порыв, прикосновение перышка. За месяцы разлуки в Джипе выросло огромное чувство, ответить на которое Михаил не мог. Ответ был до тошноты прост. Архангел знал, что такое привязанность, дружба, любовь к товарищам, но не знал, что такое любовь в таком образе, в подобном смысле, в каком ее предлагал Джип. У ангелов нет способности любить, как нет крыльев у людей, но признаться в этом Джипу, в глазах которого застыла агония, Михаил не смог. Он соврал, и не знал, поступил он верно или нет. Одри зашевелилась, когда Михаил приземлился у самых ворот поселения. Он опустил девушку на землю и крепко прижал к себе, впитывая ее горе. - Все будет хорошо, Одри. Я больше не исчезну. Передай Чарли, что скоро навещу вас. И ждите. Слышишь? Девушка слабо кивнула. Он отпустил ее, как за спиной вдруг раздались шаркающие шаги. Одри вскрикнула, уставилась в ночь огромными черными глазами, когда из темноты вдруг проявилась тоненькая фигурка в белой изодранной курточке. - Фарида? – Одри прижала руки ко рту, не веря своим глазам. – Фарида! Девушка стремительно подбежала и схватила подругу за руки, но Фарида не реагировала, смотря перед собой. Губы ее дрожали и шевелились, что-то повторяя. Михаил прислушался и услышал обрывающееся «нет-нет-нет-нет…». - Милая, как ты? Что с тобой случилось? Фарида, ответь же! – Одри снова срывалась в истерику. Михаил внимательно оглядел изодранное платье, кровавые потеки на ногах и все сразу понял. Глянув чуть глубже, он лишь убедился в страшной правде. - У нее в чреве ребенок. От одержимого. - Что? Нет. Нет! Господи, Михаил, о чем ты… - Тише! – Михаил встряхнул Одри за плечи. – Ничего не говорите своим людям. Пусть это пока будет тайной, хорошо? Одри? Девушка часто закивала. Ее пальцы, сжимающие руку Фариды, побелели до лунок ногтей. - Михаил, ты же можешь вытащить это… этого из нее? Архангел покачал головой. - Нет, я не смогу, а если попытаюсь, то убью ее. Но… что-нибудь придумаем, ладно? А теперь идите. И никому ни слова! Дождавшись, пока Одри увела несопротивляющуюся Фариду за ворота, Михаил полетел домой. * Его не было здесь всего лишь пару часов, но за это время Небеса словно встали на дыбы. Носились отряды и командиры, все резервные команды были построены около Часовой башни. Михаил подобрался к Тронному залу, расталкивая херувимов. Он успел к собранию едва-едва, чем заслужил недовольный взгляд архангелов-братьев. Метатрон хлопнул крыльями, и все разговоры затихли, подавленные тяжелым медным звуком. Слышны были лишь громогласные приказы с полигонов да военных площадок. Михаил пошарил глазами по толпе, но Гавриила не увидел. - Мы все предупреждены о полукровках. Не будем умалчивать, братья мои, что некоторые поддерживают этих существ, порожденных от плоти человеческой и ангельской. Но опасность, которую они представляют, слишком велика и реальна, поэтому… Решением верховного совета объявляю! Полукровок нужно уничтожить любой ценой. Толпа одобрительно пороптала. Но Михаил видел лица некоторых ангелов, на которые будто набежали грозовые тучи. - Братья, - продолжал Метатрон. – Полукровки уже скрылись среди людей, найти их достаточно сложно. Как мы будем действовать? Все молчали, и когда тишину зала нарушил шелест доспехов, Михаил, не глядя, уже знал, кто выйдет вперед. - Мое предложение таково. – Гавриил смыл с себя кровь, но на булаве темные пятна все еще тускнели при ярком освещении Тронного зала. – У нас мало времени. Нужно уничтожить полукровок быстро и навсегда, а посему… Михаил задержал дыхание, до конца надеясь услышать любое другое предложение, но не… - … а посему нужно уничтожить все поселения, в которых обитают люди. Против точечных ударов никто не выстоит – ни одержимые, ни люди, ни полукровки. Михаил опустил голову, чувствуя, как закипает грудь от какого-то нового, неизвестного чувства.