Restless souls

Dave Baxter - Whispers

Пот заливал глаза, жара посылала дрожь по горизонту и по сознанию Джипа. Но ноги упрямо несли его вперед, и Хансон старался не думать, что идет лишь по инерции. Нельзя останавливаться. Если он остановится – упадет и больше не встанет. Позади три дня пути, осталось пройти почти десять миль, и красные флаги Ред Ридж махнут им потрепанным приветствием. Всего десять миль. Это ведь мало? Боже, отчего солнце светило прямо в глаза, доставая до самой груди? Под кожей перекатывались колючие шары, лишая чувствительности. Джип даже не ощущал на теле промокшую от пота футболку, вряд ли на ней осталась хоть одна сухая нитка. Хансон оглянулся – за ним шли Фарида и Одри, закутавшись в легкие куртки. Ветер трепал их длинные волосы, кожа на шее девушек покрылась маленькими мурашками. Холодно. Им холодно. А Джипу жарко. Значит, не солнце, а лихорадка плавит тело изнутри. Джип не чувствовал рук. Плетьми повисли две конечности, болтаясь у туловища. Почему Хансон не может их поднять? Это обман – после онемения придет боль. Но если отрезать – боли не будет. Пыль, потревоженная ветром, царапнула глаза. Джип отвернулся, цепляя взглядом далекий красный отсвет Золотого Каньона на западе. «У тебя не будут больше болеть крылья, мальчик. Если их нет – нечему там болеть, правда?». Гул хохота. Грубого, как гром. Откуда Джип его слышит, если он сам не был на пытках? Блеклым овалом перед глазами расплылось лицо мальчика Джереми, прижавшего в ужасе кулачки к подбородку. Боже, ему всего одиннадцать. Он должен был гонять в футбол, получать нотации от матери за грязь в комнате, целовать свою первую девочку под кустами. А не видеть, как взрослые измываются над доверчивым ангелом. «… не будут больше болеть…» Джереми и не понимал, что происходит. Его ужас – зеркало другого. Ужас ангела, давно уже все осознавшего. Как он там? Замученное жестокое дитя. Изуродованное другими жестокими детьми, сознание которых ограничено шаблонами. «…нечему болеть, правда?..» Джип представил вместо своих рук два крыла. Не такие, какие у ангелов. Совсем другие – мягкие, шелковистые, как у птицы. Наверное, приятно ощущать ветер под ними. Люди тоже стремились оказаться высоко в небе, выведать все тайны, разворошить все секреты. Но Икар погиб из-за своей гордыни и легкомыслия. Неужели человечество сейчас также стремительно падает вниз на подпаленных крыльях, а Бог улетает прочь, оплакивая свое дитя? Всему есть порог. Людям не пристало перешагивать дозволенную черту. Апокалипсис – нож, лишающий людей крыльев, веры, жизни. Перья всегда горели быстро. Джип много раз наблюдал, как отец сжигал нежный выщипанный пух уток. И его крылья превратились бы в горячую пыль за считанные секунды. Икар хотел стать выше всех, а ангел хотел встать рядом с людьми. Ничего не вышло. Этот мир существует на противоположностях, а за попытку соединить несоединимое все расплачиваются кровью. Хансон встряхнул головой, возвращаясь в реальный мир. Он бредит. А все жара. Сколько еще? Восемь миль? Семь? Лишь бы дойти. Не упасть. Если он упадет, то уже не встанет. То, что он не упал, уже не мало, не так ли? Джип не знал, что прошел всего девять шагов. *** Чарли ловко завернула ребенка в большой кусок ткани, прижала его к груди и, обернув материал вокруг живота и плеча несколько раз, привязала сзади большой аккуратный узел. Так он мог спать под ее надзором, а она – заниматься своими делами. На улице было довольно холодно. Как-то резко ушло лето, до последнего сжигающее поселение, и у Чарли защемило в груди от приближения холодной зимы. Поселению грозил голод. Грязного белья скопилось достаточно, просто в руках унести Чарли не могла. Места для стирки находились прямо около внешних ворот, и девушка не любила там бывать – в голову могла залететь шальная пуля. Оглянувшись, она поискала взглядом небольшую корзину, нашедшуюся наверху небольшого стеллажа. Девушка дернула, но мокрые руки заскользили по перевитым ручкам, и корзина шмякнулась на землю, высыпав содержимое. - Черт! – шепотом выругалась Чарли, но ребенок не проснулся. Шедший мимо незнакомец тут же помог ей разложить банки консервов на стеллажи. - Ох, спасибо, не ожидала, что она будет такой тяжелой, - Чарли приветливо улыбнулась парню, пожавшему в ответ плечами. - Все в порядке. - Я раньше вас не видела. Вы откуда? - Я… - парень задумался, а потом хлопнул себя по лбу, словно вспомнив что-то. - Эмигрант. Из Чикаго. - Далековато. - Да. - Я думала, там нет никого выжившего. - Нас немного. Чарли снова оглядела нового знакомого. Такого неразговорчивого она встречала впервые. Апокалипсис сближал и отдалял людей одновременно, они все становились друг другу родственниками, в один момент готовые броситься на помощь, а в другой – так же легко перегрызть друг другу горло. Обычный прохожий не прочь был бы поболтать, а этот стоял немного в оцепенении, словно не знал, что делать. Достаточно высокий, худощавый, одетый в одежду с чужого плеча, ветер трепал длинноватые светло-каштановые волосы, выделяющие его нездоровую бледность. Взгляд остановился на ребенке, мирно посапывающего у груди Чарли. - Хотите подержать? – девушка снова улыбнулась. Многие приходили повидать Мессию, покачать будущего вождя на руках, и Чарли никогда не противилась этому. Незнакомец помотал головой и даже бессознательно убрал руки за спину. - Нет, нет. У меня нет опыта, совсем. Однажды я уронил маленькую сестренку на пол и испугался, - он тяжело сглотнул и немного виновато взглянул в глаза Чарли. Девушка пожала плечами, стараясь вести себя непринужденно. - Как хотите. Меня Чарли зовут, а вас? Незнакомец осторожно пожал ее кисть холодной рукой. - Эйден. Меня зовут Эйден. *** Видения колыхались под глазами, и стремительно темнеющий горизонт казался большим полотном для мелькающих картин. Черт, сколько же мыслей в голове обычного человека, как он ухитряется за всю жизнь не сходить с ума? Джип схватился за голову. Вытянуть бы всех их из головы, вытащить одной большой гнилой лентой, тогда перестало бы выпирать болезненными толчками. Ноги волочились по пыли, Джип был уверен, что сейчас напоминает зомби из многих фильмов из прошлого про апокалипсис. Прошлое. Такое далекое, и такое близкое. А ведь всего ничего прошло? Всего ничего. Мысли путались, но в глубине разума четко выплывали какие-то незначительные детали. Первая встреча с Чарли и ее холодный взгляд. Отец, трясущий телевизор со старым «Эта прекрасная жизнь». У него уже много седых волос на затылке, а спина прогнулась от старости. Отцу было пятьдесят. Одри, измазанная кровью и околоплодными водами, держащая в пеленке пищащего младенца. К чему эти видения? Черт с ним. Черт с ним. Если от этого легче шагать, то черт с ним. Если бы не Апокалипсис. Джип задумался, сколько же ему лет? Он ведь молод, совсем молод. Не время умирать. По коже поползла тягучая чесотка. Джип поднял руки, хотя по-прежнему не чувствовал их. Чесались татуировки, которые оставил ему Михаил. Хансон почесал, но зуд стал еще более нетерпимым, распространился по всему телу, а потом пришла невралгия. Руны на теле вспыхнули острой болью, будто знаки прочертили огненной иглой. Джип застонал, потерял равновесие, сознание рухнуло куда-то в угол мозга. Уже падая, мучительно долго падая, Джип сожалел. Среди красноватых отблесков обморочного головокружения, он кристально ясно осознавал, что больше не встанет. * Одри вскрикнула, когда Джип тяжело повалился на землю. Девушка подбежала к нему, пощупала лоб и в ужасе отдернула руку – Хансон был горячим, как раскаленная сковорода. - Быстро, как же быстро! – подбежавшая Фарида вылила на голову Джипа бутылку воды. – Почему он так быстро заболел? - Он истощен и измотан, - Одри быстро соображала, что делать. Оставаться на открытой местности было самоубийством. Идти вперед – бессмысленно. - Он болеет иначе, да, Одри? – голос Фариды дрожал, пока она пыталась промокнуть лицо бледного Джипа салфеткой. - Иначе. Фарида, нам нужно к тем камням. Примерно триста метров к востоку. Поставим палатку, а там подумаем, ладно? – Одри дождалась нервного кивка. – Давай, хватай его с правой стороны. Мысли извивались раскаленными жгутами, пока Одри, стиснув зубы, тащила Хансона к камням. Что делать? Оставлять его? Ни за что. Он как брат, простой, добрый. У Одри никогда не было братьев. И вряд ли будет, когда Хансон погибнет. Глаза защипало от подступивших слез. Так много потерь в ее жизни. Что это? Расплата? Она шмыгнула, отчаяние затопило ее хрупкую фигуру, стиснуло горячее сердце в ледяных руках. У камней они разложили небольшую военную палатку. Уложили в нее Джипа и свернулись калачиком вокруг него. Одри стиснула влажную кисть Хансона, стремясь изгнать боль изнутри, но чем сильнее она сжимала его руку, тем сильнее боль впивалась в нее саму. Хотелось закричать, что-то разрушить, изматериться, но у нее не было сил просто встать. Она не знала, что делать. - Эй, Одри, - дрожащий голос Фариды втиснулся в поток ее черных мыслей. – Что нам делать, а? - Не знаю, не знаю… - Оставаться тут глупо! – Фарида вскочила, но присела на корточки, наклонившись над Джипом. – Оставим его тут, а потом пришлем за ним парней. - Я его не покину!! – Одри вскочила тоже, тяжелые волосы хлестнули по плечам. – Его сожрут эти твари! Я защищу его! - Ты с ума сошла? – Фарида схватила ее за плечи, стараясь успокоить. – Мы погибнем тоже, Одри. Уже темнеет, слышишь меня? Джип не виноват, что заболел, но мы умереть тоже не можем! Одри лишь мотала головой. Джип справится. Справится. Он же сильный, черт подери. Она не уйдет. Не оставит ее. Не оставит Чарли. Если он умрет, кто защитит младенца и слабых женщин? - Тогда я пойду, Одри. Я пойду и приведу помощь, слышишь? – но она ничего не слышала. Слезы заливали ее искаженное горем лицо, врезаясь в морщины и скатываясь по запыленной одежде. Фариду трясло, но она не могла оставаться на месте. Девушка бросилась к сумке, выудила оттуда пистолет, два сменных блока с патронами и, поцеловав Одри в лоб на прощание, вышла прочь. Одри осталась одна, но не заметила этого. Внутри нее будто набухал огромный шар, который хотелось вырвать и выбросить. Хансон начал хрипеть, глаза под веками вращались не по-человечески быстро. Она сдавила его глаза ладонью, пытаясь унять судороги, но теперь кожей чувствовала битву человека с неизвестной заразой. Одри зажала себе рот ладонью, пытаясь сдержать крик, сдавленно скуля. Шар вытеснил ее внутренности, кромсая изнутри острыми краями, девушка не выдержала, выскочила наружу и рухнула на землю, рыдая. А потом закричала в уже почерневшее небо. Собственный крик оглушал, но если бы она не закричала, то умерла бы. Умерла бы от горя, ее затопившего, от отчаяния, рухнувшего на нее многотонным грузом. Вместе с Джипом умирала она сама, ее душа, ее любовь к жизни. Она не знала, сколько времени просидит на коленях, опершись ладонями в землю – время для нее остановилось. Казалось, ее рот навсегда изогнулся в жуткой улыбке-наоборот, а вкус слез пропитался в язык до конца жизни. Сильный рывок и удар о землю заставил очнуться. Адреналин впился в кровь, когда она увидела, кого привлекли ее крики. Одержимый, без одной ноги, оторванной вместе с бедренной костью, тянул к ней свои руки и что-то мычал. Одри вскрикнула, взгляд переметнулся к палатке, где остались пистолеты. Крикнуть Фариду, нужно позвать на помощь… А потом Одри вспомнила, что девушка ушла. Черт, в какой момент она позволила... Одержимый кинулся на нее и повалил на землю, клацая зубами около ее шеи. Острый запах гнили забил ноздри, и Одри в отчаянии подумала, что ей больше не за что сражаться. Надо просто опустить руки, сдерживающие лицо чудовища, расслабиться и закрыть глаза. Ведь это так просто – в последние минуты жизни выдохнуть, понимая, что борьба для тебя закончена. Но Одри не могла расцепить руки. Тело двигалось само, стремясь уползти из-под твари, а в голове билась только одна мысль: почему она сражается? За что? Для чего? Проще умереть. Умереть совсем не стр… Кровь хлестнула по ее лицу, залив рот. Одержимый заверещал, но второй глухой удар по его голове оборвал крик на самой высокой ноте. Осколки черепа брызнули вверх вместе с крупными тяжелыми каплями. Одри закашлялась, выплевывая солоноватую жидкость, стряхивая с себя расслабленную тушу. Протерев глаза, она увидела своего спасителя и заплакала снова. На этот раз от облегчения. * Фарида бежала, не чувствуя ног, но видя перед собой большие крепкие ворота своего дома. Уже совсем стемнело. Истерика билась у самого горла, но девушка не давала ей вырваться. Она не позволит себе этого. Она не Одри. Она сильнее. Она запнулась всего один раз – когда за ее спиной ночь прорезал высокий крик Одри. - Я скоро, совсем скоро, - шептала Фарида, ускоряя свой бег. Но она не добежала. За милю до ворот на нее набросились одержимые. Фарида даже не успела вытащить пистолет. *** Джип плавал в своих снах, вязких и тяжелых, как водоросли. Они обвивали сознание, укачивая и погружая в оцепенелый сон. Легкие работали с трудом, каждый вдох казался лавой с раскаленными камнями. Но где-то в глубине своего тела, объятого пламенем болезни, Хансон сохранял свой рассудок. Словно оказался в крепком хрустальном гробу, и вырваться оттуда было невозможно. Он понимал, что умирает. Но страх исчез, сожженный лихорадкой, испарился в иссушенном уме. Джип покорно ждал, пока его тело сдастся. Но он совершенно не был готов к тому, что до боли знакомый голос вдруг разобьет его последнюю темницу. Шаг за шагом, в темноте, он выплывал на поверхность из глубин, чувствуя нарастающую боль. Он не хотел возвращаться туда, где болезненный свет превращал его в сгорающую спичечную головку, но голос был мягок и безжалостен. Хансон очнулся, и на мгновение ему показалось, что он выплыл на поверхность после утомительного плавания. Но воздух оставался прожаренным. Глаза заметались по странному зеленоватому потолку, пока не столкнулись с прохладными голубыми радужками. - Михаил? Голубой шелк в глазах смялся, темнея и наливаясь блеском. Наверное, у Михаила такого же цвета благодать. Струящийся прозрачный цвет со слабым оттенком синего. Теплый, греющий. Близкий, по умолчанию родной. - Так много времени прошло, Джип. Хансон чувствовал грусть в тихом голосе, и позволил себе немного покачаться на ее щемящих грудь волнах. Он же это заслужил? Боль отступала, совсем по чуть-чуть, будто могучие крылья отпугивали болезнь. Но после затишья приходит буря. После облегчения наступает агония. Значит, у Джипа действительно очень мало времени. Его взгляд скользнул вправо, где столкнулся с отрезвляюще холодным блеском булавы. Гавриил стоял вполоборота, сложив руки на груди. Палатка была очень маленькая, она не вмещала в себе двух архангелов и груза тяжести больного человека. На лице Гавриила не было ни капли сочувствия, но Хансон не обратил на это внимания. Этот архангел никогда не воспылает любовью к людям, как Михаил не воспылает ненавистью. Помнишь, Джип? Противоположности. Михаил обернулся к брату. В воздухе не прозвучало ни слова, но Гавриил, не медля, вышел прочь из палатки, впустив вкусный ночной воздух. Джип увидел свои руки и застыл. Он и не замечал, что сильно похудел, но сейчас в сильных руках архангела его ладонь казалась костью, обтянутой в тонкую пленку. Рядом с Михаилом он сам себе казался совсем маленьким, незначительным, совсем как тогда, в узкой кладовке Paradise Falls, ныне покрытой пеплом и пылью. Хансон встретился с глазами Михаила, не понимая, как он заслужил такой взгляд, полный мягкой нежности и любви. Не было жалости, было сострадание, раскаяние, и Джип впервые забыл о своей лихорадке. Только сейчас он осознавал, что его беспокоило все эти пять месяцев, почему не переставал думать о нем, и почему его небесная фигура светилась во снах Хансона. Это как будто мысли, обретающие ясность, до этого бывшие лишь неясным томлением. Джип от неожиданности задохнулся. Он же… любит Чарли? Да, ее улыбку, глаза и лицо, при котором сердце неизменно наполнялось трепетом. Но, глядя сейчас на Михаила, Джип чувствовал иное, совсем иное, пожирающее, перемалывающее, то, что может вывернуть костьми наизнанку. Сильное, выматывающее, иногда убивающее, совсем как болезнь. Потому что это чувство под запретом. Михаил заметил в нем перемену, но глаза оставались такими же спокойными. Хансон обреченно закрыл глаза. Архангел все так же видел его насквозь, но отчего-то не отвернулся, не ушел, продолжая сидеть на корточках рядом с человеком, в него влюбленным. - Почему тебя так долго не было? Архангел виновато склонил голову, крепко сжав пальцы Джипа. - Прости. Моя вина. Но я вас не бросал. – Михаил помедлил, но мягко коснулся влажного лба Хансона. Джип зажмурился, пережидая внутри приступ сердцебиения. - Никакой я не защитник… - прошептал он, чувствуя в уголках глаз горячую влагу. – Защитники не умирают. - Ты - человек. Самое слабое, но самое прекрасное творение Отца. Покуда есть на земле такие, как ты, я буду продолжать склонять колено перед вами. Джип открыл глаза. До смерти хотелось коснуться губами морщинок, разрезающих лоб на скорбные складки, почувствовать, как они разгладятся под прикосновением. - Ты не сдаешься, Джип? Хансон слабо улыбнулся. Да, он не сдастся. Но имеет ли он право сейчас красть у Михаила то, что человеку никогда принадлежать не должно? Можно ли Джипу, столько вытерпевшему, требовать хоть что-то у этой обедневшей жизни перед смертью? Где-то в солнечном сплетении начало разливаться тепло. Да, болезнь заберет его раньше, потому что он ослаб. Телом, не духом, но этого мало. Он даже не дошел до дома, до Чарли, до пасынка. Но все эти мысли покрывала светящейся вуалью необъяснимое счастье. Хансон знал – это просто умирающий мозг начинает выделять серотонин. Прощальный подарок тела для разума. В конце концов, что остается у человека перед смертью? Только храбрость. И это… Это преступно, преступно! Джип перевел дыхание, с опаской глядя в окрашенные тенями глаза, сейчас чуть прищуренные и немного блестящие. Рот Михаила был чуть приоткрыт, и между полосками белоснежных зубов мелькнул влажный язык. Джип стыдливо почувствовал, как кровь стремительно устремилась вниз, к паху, вызывая зуд и неожиданное возбуждение. Когда Джип не выдержал и повалил архангела прямо здесь, в военной палатке, опрокидывая на землю, он думал, что Михаил ударит – видел занесенную вверх руку. Но архангел просто инстинктивно схватился за его плечо. И недоумение в глазах все росло, и, кажется, Михаил действительно искренне не понимал происходящего. А может и вправду Хансону все показалось? Вдруг Михаил не понял природу его чувств и нуждается в объяснении? Джип объяснил бы, но у него наверняка не хватит смелости, дыхания и сил для слов, как не хватает их у человека, готовящегося прыгнуть в чернильный провал ущелья. Лучше прыгнуть сразу – пока не страшно. Хансон закрыл глаза и медленно поцеловал сухие обветренные губы. Они были неподвижны, и, кажется, затвердели еще сильнее под влажными поцелуями. Джип быстро провел пальцами по непокрытой доспехами коже – шея, плечи, часть предплечий и лицо. Потрясенный выдох под его губами мазнул по щеке, и отчаяние почти затопило человека, когда он почувствовал первые противительные движения. Хансон с несвойственной ему силой отвел руку архангела, понимая, что тот не будет особо сопротивляться, боясь ему навредить. Джип слепо пошарил где-то у его пояса, пьянея от своих же действий. В голове – бесконечный хаос из мыслей, чувств, слов и страхов, движения были суетливы, а губы – жадны. Но доспехи не так просто расстегнуть, Джипу не осталось ничего, как только направить сильную руку архангела вниз, к паху. Когда пальцы обхватили ствол, Хансон вскрикнул и прикусил нежные губы Михаила. Он знал, что покусился на самое святое и совершил просто чудовищное действо с самым чистым существом на земле, но вместе с тем был абсолютно спокоен – апокалипсис стер границы между человеческим разумом и животными инстинктами. Бери, когда дают. Беги, когда бьют. Живи, когда позволяют. Остальное – неважно, потому что смерть все равно выпьет его без остатка. Когда болезненный оргазм накрыл помутненную голову ослепляющей судорогой, Джип подумал, что уже умер. Прижимая к себе широкое сильное тело, Хансон будто возрождался изнутри. Тело превратилось в кисель, даже боль и лихорадка отошли на второй план. Джип ощутил, как Михаил осторожно положил его обратно в постель, и рискнул встретиться с ним взглядом. Умирать не страшно. По крайней мере так, когда на тебя смотрят внимательные, понимающие глаза. - Прости, Михаил. Лицо архангела вдруг исказилось болью. - Я мог дать тебе гораздо больше, Джип. Если бы раньше… если бы я раньше подпустил к себе то, что ты ко мне чувствуешь. - Нет ничьей вины. Я счастлив, что умираю так, - Джип хотел было поднести руку к лицу архангела, но необъяснимое спокойствие облило все тело. Язык двигался с трудом, веки стремительно тяжелели. - Я счастлив, Михаил. Я… счастлив, - шепот терялся в углах палатки,в складках разворошенной постели, в голове и в ночи, окончание которой Джип уже не увидит. Глаза медленно закрылись, но в веках навсегда отпечаталось красивое лицо архангела. Он слышал дыхание Михаила, Джип был уверен. До последнего. Когда все погрузилось во мрак, и он шагал по дороге, закинув сумку на плечо, Хансон слышал над своей головой глубокое и спокойное дыхание. - Я ухожу домой, Михаил. А потом тьма превратилась в отца, улыбающегося и протягивающего ему руку.