***
Стоя в электричке с набитым консервами рюкзаком за спиной и сеткой картошки в руках, я уже не был рад опрометчивому решению посетить заповедный край моей исторической родины. После душного вагона ещё предстояла пара часов на автобусе, а потом немного попуткой. Ну, как говорится: «Тьма тараканья». И когда я припомнил запах дихлофоса, к общим симптомам глубокого похмелья прибавилась ещё и тошнота, а уткнувшийся мне в лицо помидорный саженец штурмующего переполненный вагон дачника, вызвал с трудом подавляемое желание закусить. Вздохнул с облегчением после объявления моей станции и посещения привокзального туалета, и, приободрившись оттого, что большая часть пути прошла без эксцессов, я запрыгнул в отходящий автобус. Подремав час в трясущемся «Пазике», я вылез напротив перечёркнутой вывески с названием «Якушкино», после которой цивилизация прекращала своё существование, и мне предстояло каким-то образом найти в этой глухомани попутку и преодолеть до бабушкиных пирогов ещё семь километров. О том, что машины здесь ходят раз в сутки, мне поведала кривая старушка. С мотыгой и пучком ботвы в руках, она подозрительно глядела на мои белые кеды и сетку с картошкой. — А «Боголюбовка»-то хоть в какую сторону? — Перекрёсток не давал надежды самостоятельно определить направление, и хоть коня у меня не было, возможный крюк в пару километров добил бы окончательно. Обидно, конечно, после почти героического преодоления такого расстояния почувствовать себя идиотом, но спросить больше было не у кого. — Направо, милок, — смиловалась старушка и махнула влево, глядя при этом в обе стороны одновременно. Смахнув кепкой пыль с пижонских кед и утерев вспотевший лоб, я поблагодарил её, мысленно давая характеристику заданному направлению нехорошим словом. За семь кэмэ пешего хода я осознал, что напрасно избегал физических нагрузок и тратил деньги на метро, ведь ходить оказалось приятно. Окружающий пейзаж внушал полезность даже вдыхаемой мной пыли, а спеющие земляничные поляны напомнили детство с запахом ароматной ягоды. В стрекочущем поле с высокой луговой травой мирно пасся конь со спутанными ногами, отгоняя хвостом назойливых оводов и шумно фыркая в пахучую полынь. Живая картинка сама собой всплыла в голове, и я вспомнил свою подругу Ирку, которая, скинув седло с натруженной спины жеребца, лихо пустила в галоп застоявшееся животное. Его мы тогда «арендовали» у местного пастуха за баклажку пива, которую он выхлебал одним залпом, утерев лицо и смачно рыгнув. «Ирк-а-а-а, сбавь ходу, а то сиськи оторвутся!» — кричал я, думая не о её прыгающей груди, а о том, что так недолго свернуть шею, если Орлик вспомнит, что он тихоход и резко остановится. Она мне белозубо улыбалась, поддразнивая и отпуская одной рукой поводья, а после мы занимались любовью в высокой траве с васильками, не обращая внимания на тёплые губы Орлика, которыми он норовил ухватить мой голый зад. Не все воспоминания о счастливых временах доставляют радость, и я постарался прогнать видение: Ирка ушла от меня тем летом, громко хлопнув дверью после глупой ссоры, а я, болван, не остановил её. Последующие пять лет прошли как в тумане, притупляя боль пьяным угаром. Пнув от досады лежащий на дороге камень и подтянув за спиной лямки, я переключился на созерцание водоёма, который начал показываться из-за поворота. Рек в нашем крае не было: так, пару мелких речушек, наполнявшихся во время сильных дождей. Зато было много глубоких и чистых озёр, одно из которых сейчас блестело передо мной гладкой поверхностью, маня со страшной силой. Семейка выдр чистила бурые шкурки, смахивая искрящиеся капли воды. Я понял, что зря столько лет избегал всей этой красоты из-за лени и нежелания жарить спину на двадцати сотках бесконечного огорода. Продолжительная цепочка маленьких деревенских домиков ютилась под горкой, и серую крышу я узнал сразу, ускоряя шаг. Баба Маня выглядела вполне бодро, лузгая семечки на крылечке, с потрохами выдавая коварный план моей сводной сестры и маменьки, которые, вероятно, вместе его и придумали, чтобы заставить меня просохнуть. — Ромка-а-а! — повзрослевшая Ленка завизжала и запрыгнула мне на руки, и опять-таки совесть о себе напомнила подкатившим к горлу комом. — Баба Маня! — я уже обнимал старушку, вдыхая запах чистоплотной старости, хозяйственного мыла и бальзама «Звёздочка». — А что ты нам привёз? — сестра полезла в сброшенный рюкзак, выкладывая на стол банки с тушёнкой и килькой в томате. Не обнаружив ничего, чем может заинтересоваться молодая девушка, Ленка надулась, покрутив у виска пальцем, показывая бабушке сетку из супермаркета. Оживилась сестрёнка тогда, когда я, тяжело вздохнув, вложил ей в руки новенький планшет, подаренный отцом. Это была ещё одна бесполезная здесь вещь после мобильника: антенну можно поймать только стоя на подоконнике и высунув одно ухо в форточку. В доме всё было так, как я запомнил: две комнаты, одна из которых с печкой. Он почти две сотни лет простоял без капитального ремонта, сохраняя старинный дух. Расшитые замысловатыми цветами занавески служили перегородкой и отделяли мою «комнату» от Ленкиной. Скрипящие половицы с толстыми щелями таили в себе кучу утерянной мелочи, в том числе и одну серёжку бабы Мани. На подоконнике с крошечными окошками стоял древний алое. Я всегда поражался, как растение, которое капают в нос, настаивают на спирту, крутят на мясорубке, смешивают с мёдом и много ещё чего, умудряется вырасти в приличный куст. Но мини-аптечка вполне себе здравствовала и подпирала тесный проём, впитывая дневной свет. Долго томить расспросами на голодный желудок здесь было не принято, и бабулька усадила нас за стол. От рюмки самогона я отказался, а вот от зелёных щей не смог. Здешняя пища тоже была для меня загадкой: подобный набор продуктов, смешанный в одной кастрюле, даже студенту показался бы непривлекательным, но здесь был чем-то нереально вкусным. Засыпанная сверху зелёным луком тарелка быстро опустела, а вареники с картошкой, сдобренные ложкой топленого масла, улетели аж бегом, и за последний мы с Ленкой даже поспорили. Бабулька ещё с час помучила меня вопросами и отпустила спать непутёвого внука, страдающего от пережора. Завалившись на скрипучую кровать, я нашёл привычное углубление и, компактно уложив в него выпирающие кости, начал засыпать, глядя в окошко. Всего пара фонарей освещала единственную улицу, да и те вскоре потухли, оставляя улицу в полной темноте. Отяжелевшие веки уже готовы были сомкнуться до утра, как взгляд зацепился за слабый свет, брезживший на самом краю деревни. Сон ушёл, и мне стало любопытно, кто бы это мог быть. В том конце никто не жил, и несколько полуразвалившихся домов уже давно пустовали. Только свет горел не в одном из них, а в строении, раньше служившим другим целям. Когда-то это была деревенская церковь, затем, в советские времена, стала клубом, пока деревянное здание, построенное напротив кладбища, не стало совсем ветхим. Его заколотили ещё на моей мальчишеской памяти, после того, как заблудшая лошадь провалилась под прогнивший пол и не издохла там. Мы детьми лазили поглазеть на белеющие кости, рискуя быть заваленными покошенными стенами, и высокие створки тяжёлых дверей наглухо забили досками. А сейчас там горел свет как будто от лампадки, пробивая мрак тёмно-жёлтым свечением дрожащего пламени. Я как зачарованный смотрел на одинокий источник света, пока усталость не сморила, погружая в глубокий сон. Мне снилось, будто не Ирка скачет на Орлике, а я несусь по полю, обнаружив, что это уже и не поле вовсе, а окраина кладбища, и день превратился в глухую ночь, отражая лунный свет от памятника с красной звездой наверху, покрашенного серебрянкой. И внезапно поднявшийся ветер несёт мне в лицо пыль и мелкие ветки, переходя на завывание, пугая лошадь. И напрасно я пытаюсь его выровнять и туже натянуть поводья: он бежит, не разбирая дороги, прямо на заколоченные двери, разнося их в щепки. Мы падаем, только теперь там нет дна, как раньше, и лампадка горит на другом конце бездны, куда нас затягивает с неведомой силой закручивающий мощный поток. Ужас давит на лёгкие, и я чувствую, что не могу больше дышать и не слышу собственного пульса, который секунду назад был похож на стук копыт, понимая, что умер. По мере того, как я приближаюсь к светящейся искорке света, гул перестаёт быть невыносимым и, меняя звук на стонущие интонации, переходит в детский плач. Я не могу дышать, и я даже уже не жив, но я всё ещё сохранил способность испытывать страх. Сжимающие уши руки превратились в кости, и разрывающий мозг звук беспрепятственно проходил сквозь них. Орлик стал тлеть на глазах, и отваливающаяся кусками плоть уже полностью оголила его череп, оставляя пустые глазницы. Одинокий плач сливался с такими же голосами, наполненными мольбой, но помочь я им не могу, поскольку сам становлюсь лишь воспоминанием, по которому сейчас идёт поминальная служба. Орлик, подхваченный очередным витком уходящей вниз спирали, громко ржёт и бьёт мне копытом в голову. Я уже готов к тому, что мрак накроет моё сознание, но копыто оказывается мягким и шершавым. Кот усердно вылизывал моё ухо, громко мурлыча и запуская коготки в густую шевелюру. Кошмары и раньше посещали меня с бодуна, но никогда не были такими до жути реальными. Спугнув оборзевшего Тимоху, я успокоил дрожащие руки и пожелал здоровья бабе Мане, оставившей у кровати кружку с колодезной водой.Часть 1 "Забытое место"
21 мая 2014 г. в 11:20
Вся эта история началась в тот день, когда моя сестра Ленка позвонила воскресным утром и поведала о том, что бабулька наша стала плоховата, да и вообще, — колорадский жук замучил. В деревне я не был уже лет пять, и внезапно проснувшаяся совесть начала грызть мой истерзанный двухдневной пьянкой мозг, намекая на то, что пора завязывать, да и слова Ленки не на шутку обеспокоили. Студенческая юность протекала весьма бурно, сданная сессия расслабила дальше некуда, и мысль съездить на пару дней в деревню: подлечить подорванное здоровье регулярным питанием и свежим воздухом, показалась мне вполне дельной. Пара тапочку не нашлась, и я поплёлся на кухню в одном, прилипая голой пяткой к полу, куда вчера расплескал винище.
Приличной мебели в квартире не наблюдалось, поскольку владельцы — супружеская чета, глава которой имел военный чин и постоянно мотался по дальним гарнизонам — решили, что на то я и студент, чтобы быть бедным, и заперли все свои шкафы-комоды в хозяйской комнате, оставляя островок надежды вернуть по возвращении своему жилищу хоть сколько-нибудь потребное состояние. То, что творилось на камбузе, прямо-таки заставило услышать последние слова моей маменьки, напутствовавшей перед вступлением во взрослую жизнь: «Ромочка, только ты же не пей много». Я прикрыл газеткой начатую бутылку вина, наблюдая небритое отражение в зеркале человека, измученного «Агдамом».
На кособоком журнальном столике, служившим по совместительству и письменным, и местом для приёмов, лежала ламинированная бумажка, именуемая дипломом. Ввиду его низких эстетических качеств он не был достоин украсить стену, испещрённую записями типа «Здесь был Вася, Шура, Гена…» и далее все друзья по списку. Путёвку в светлое будущее документ обеспечить тоже не мог, поскольку был выдан «Сельскохозяйственной академией» и радовал исключительно маменьку словосочетанием «высшее образование». Включив радио, я чуть не прослезился, услышав из динамика «Деревенька моя-я-я…», и прямо-таки уже видел себя на тесной кухоньке с белёной печкой, с кружкой молока в руках и земляничным пирогом в жвалах. Помнится, сестрёнка надиктовала мне список продуктов, что я неизвестно куда задевал, и пришлось напрячь извилины, вспоминая его содержание, на которое мы накануне скинулись всей компанией. Особенно тогда отличился Шурка, залпом опустошивший дежурный пластиковый стаканчик с тостом «за бабушку» и спевший стоя гимн, странным образом вспомнив весь текст. Ну, почти.
Ручка нашлась в верхнем ящике тумбочки, служившей для хранения «столового серебра», штопора и канцелярских принадлежностей, по соседству с которыми нагло прижились тараканы. Привычным жестом отрыв нижнюю створку, я выдал туда залп «Дихлофоса» и быстро захлопнул, хотя рыжая братия надёжно там закрепилась и обжилась, совершенно не реагируя на химию. Заодно я припомнил, что мор для колорадского жука в Ленкином списке был первым. Его записал на оторванном куске обоев сразу после Генкиной хвалебной оды и пожелания моему дому никогда не иссякающей минералки. Приоткрыв форточку, чтобы прогнать едкий смрад, я который раз удивился живучести ползучих оккупантов и многообразию природы.
Супермаркет находился буквально по соседству, что, безусловно, сыграло решающую роль в выборе холостяцкой берлоги, и я, удостоверившись, что взял с собой деньги, пошёл набивать рюкзак гостинцами для приболевшей бабушки, сравнивая себя с Красной Шапочкой и осознавая всю важность её миссии в одноимённой сказке.