Marilyn Manson — Into the Fire
«Я изучил их — до кончика иголки каждого шприца. Могу наугад пройтись по всем этажам вслепую. Люди, работающие тут, равнодушны к чужим страданиям. Они пластмассово улыбаются, фальшиво соболезнуют, с поддельной горестью смотрят на ваши мучения и думают: осталось пять минут до обеда, успеют ли они дойти до столовой, пока не остыл борщ из тушёнки?» Возможно, рано или поздно все, кто связывает свою жизнь со спасением человеческих жизней, становятся такими. Осуждать их нельзя — поневоле станешь чёрствым, глядя на страдания умирающих ежедневно и не будучи в силах спасти всех. Если бы врачи воспринимали каждую смерть пациента, как смерть близкого человека, и переживали её наравне с родственниками погибшего, то сошли бы с ума в скором времени и сами бы оказались на месте тех, чьи жизни когда-то зависели от них. Но Ирина Радомская ещё не очерствела, не стала холодна к чужим страданиям, к смерти того, за чью жизнь была в ответе. И в смерти Жени она винила не его странную болезнь, которой парень страдал ещё до своего попадания в бункер, не других ребят, которые были безразличны к судьбе Ботана, как они называли его, не отсутствие необходимых лекарств для лечения в этом бункере. Ирина винила только себя, несмотря на то, что здравый смысл подсказывал — спасти его не удалось бы. Женя был её первым настоящим пациентом — не манекен в медицинском училище, а совершенно живой человек, которому требовалась помощь —, но она не справилась. И следующий раз она снова может не справиться с обязанностями, которые, как единственный доктор в бункере, сама на себя возложила. Так есть ли какой-то прок от неё другим ребятам? Радомская понимает, что не имеет права «расклеиваться», что она должна держаться и не терять контроль над собой, но пока получается это не слишком хорошо. — Ир, — Радомская слышит позади себя негромкий голос Наташи, но не оборачивается. Она всю ночь просидела у трупа Жени, как будто надеялась на невозможное — на то, что он снова начнёт дышать, поднимется с носилок и снова заявит о том, что их всех убьют. Периодически она слышала, как кто-то входит в комнату и стоит позади неё, но ничего не говорит. Потом уходит, а через какое-то время возвращается. Ира не знала, кто это был, но ей, на самом деле, было действительно всё равно. — Ир, — уже более настойчиво зовёт её Наташа и подходит чуть ближе. — Тебе нужно отдохнуть. Радомская, наконец, поворачивается к Наташе и позволяет блондинке увидеть опухшие от усталости и слёз глаза, измождённый вид и бледное лицо. Ирина смотрит на Наташу, а затем переводит взгляд в сторону двери. Валера и Саша стоят в дверном проёме: Валера, скрестив руки на груди, с бесстрастным выражением лица смотрит на Иру, а Саша, переминаясь с ноги на ногу, открывает рот, чтобы сказать что-то, но не находит нужных слов. Это так странно: в одну секунду они желали смерти Ботана, боясь за то, что он заразит их своей болезнью, а в другую уже переживали его смерть. Каждый по-своему, но никому, даже холодной Наде и пофигисту Мите, не было совершенно безразлично то, что теперь их стало на одного меньше. Одиннадцать минус один. Их осталось только десять. — Вы хотите унести тело, — произносит Ира после нескольких мгновений возникшего молчания. — Ты ведь не собираешься сидеть здесь с ним, пока весь бункер не провоняет? — как всегда слишком резко спрашивает Валера, за что получает укоризненный взгляд от Наташи, но не обращает на это внимания. — Мы отнесём его в морозильную камеру. Будет лучше, если ты позволишь нам это сделать, и не придётся звать Лимонадика, чтобы удерживал тебя. Ирина быстро оценивает ситуацию и приходит к выводу, что если они сейчас же не приведут в исполнение этот план, высказанный Валерой, о перенесении трупа в морозильную камеру, то скоро тут совершенно нечем будет дышать. Она поднимается с холодного пола и подходит к Саше с Валерой. — Делайте, что нужно. Только аккуратнее, пожалуйста, — просит Ира и выходит из комнаты, предоставляя дело молодым людям. — Он заслуживает лучшего. Да, Женя действительно заслуживает много большего, чем быть брошенным в морозильной камере. Он заслуживает похорон по всем правилам и успокоения для своей души. Остаётся надеяться только на то, что он действительно нашёл это самое успокоение для своей беспокойной души, которая, казалось бы, вовсе не создана для этого мира. Саша смотрит вслед Ире, пока её хрупкий силуэт не скрывается в одной из комнат. Затем он поворачивается к Валере и кивает в знак того, что нужно приступать к делу. При помощи Наташи им удаётся осторожно завернуть труп Жени в простыни. Слабая замена деревянному гробу, принятому в таких случаях, но больше ничего в бункере было не найти. Валера и Саша, сопровождаемые взглядами всех остальных обитателей бункера, переносят тело в морозильную камеру. Каждый из них думает о своём, но всех десятерых из оставшихся в живых ребят объединяет страх за то, что на смерти Жени не поставлена точка. Сколько ещё им придётся находиться в этом бункере? Выберутся ли они вообще когда-нибудь из него? И кому и для чего на самом деле понадобилось похищать их?***
После импровизированных «похорон» Жени ребята - все, кроме Иры — собрались за столом, который уже окрестили «круглым столом», так как именно за ним собирались обитатели бункера, чтобы что-то обсудить или поесть. На этот раз причиной собрания было второе, так как обсуждать смерть Жени никому не хотелось. — Мне уже надоело питаться этой дрянью! — заявляет Надя, но всё-таки принимает из рук Валеры банку с тушёнкой, пусть и с нескрываемым отвращением на лице. — Не хочешь — не ешь, — советует Валера и усмехается, когда Надя не отказывается от своей порции «дряни». Первая часть завтрака проходит в молчании, которое чем-то даже напоминает немного растянувшуюся минуту молчания в память о Жене. Надя, с жеманством ковыряющаяся в содержимом банки, всё-таки довольно быстро расправляется со своей порцией. Саша с Наташей сидят рядом и, казалось бы, без слов понимают то, что один из них хочет сказать другому. Редких встречающихся взглядов им достаточно. Удивительно, что они настолько быстро нашли взаимопонимание. Стас сидит по другую сторону от Наташи и также молча, что вообще-то никак не свойственно этому парню, смотрит в сторону парочки. Кажется, в его глазах можно увидеть что-то вроде ревности или же просто зависти. У этого парня наверняка не было ничего подобного. Но вопрос здесь в другом: нужно ли ему это? Марина сидит рядом с Айжан с каким-то «убитым» видом. Похоже, что смерть Жени она переживала практически так же сильно, как Ира. Паша сидит рядом и смотрит на девушку, но не понимает, как ему утешить Марину. У Паши и девушки-то никогда не было. Валера ест стоя, параллельно наблюдая за другими ребятами. Мите, который также стоит, облокотившись о стену, эта сцена напоминает воспитательницу в детском саду. Хотя… Он никогда не ходил в детский сад, поэтому не может достоверно знать, как выглядит воспитательница. Так же ли она ястребиным взором наблюдает за детьми, как-то делает сейчас парень-скинхед, который, оправдывая свою принадлежность к контркультуре, периодически бросает взгляды на молчаливую Айжан, которая, как обычно, ест до неприличия мало, что и вызывает возмущение Валеры. — На тебя только жратву переводить! — высказывается он, когда Айжан поднимает голову и случайно встречается взглядом с Валерой. Девушка ничего не отвечает, а только опускает взгляд. Однако эта фраза, оброненная Валерой, как будто снимает какие-то оковы с прочих завтракающих, и те начинают разговаривать. Саша с Наташей, несмотря на то, что и до того им было вполне комфортно рядом друг с другом, начинают негромко переговариваться друг с другом, абстрагируясь от остальных ребят. — Эй, голубки! — окликает их Валера и ставит свою пустую банку на стол. — Не хотите с нами поделиться информацией, которую вы с таким упоением рассказываете друг другу? Саша собирается что-то ответить, но его внимание, как внимание и всех остальных ребят, отвлекает Стас, который вскакивает со своего места и протягивает руку к ещё одной банке с тушёнкой. — Ирка ведь не будет есть? — спрашивает Стас, но ответа не дожидается. — Тогда я заберу это… — Грабли убери, — подаёт голос Митя и выхватывает банку из рук Стаса, подбрасывая ту невысоко в воздух. — Собираешься кормить с ложечки свою подружку? — усмехается Надя, поднимая голову, чтобы видеть лицо Мити. — Наверное, жутко обидно, что здесь нет твоих папиков, которые могли бы кормить с ложечки тебя? — интересуется Митя, но не получает ответа. Парень двусмысленно усмехается, глядя на Надю, и отправляется в сторону спальни, в которой размещались девушки и в которой в данный момент находилась Ирина. Надя, в свою очередь, проследила взглядом за тем, куда идёт Митя, а после того, как он скрылся за дверью, и сама поднялась из-за стола. Не посчитав нужным сообщать кому-то, куда именно она направляется, девушка покинула импровизированный «круглый стол». — Эй, банан, — обращается Валера к Стасу, указывая на мобильник, который тот всё время держал в руках. — Не посади батарею раньше времени: тут, кажется, тройничок намечается. Стас усмехается и кивает, с крайне довольным видом утыкаясь в свой телефон, в то время как Валера получает несколько укоризненных взглядов и не менее укоризненных: «Валера!» и «Ну, прекрати!»***
Для Мити практически чуждо такое понятие, как боль душевная. Он предпочитает абстрагироваться ото всего, что может причинить таковую, а если и возникает риск того, что что-то может ранить его сердце, которое, вопреки бытующему в его компании мнению, всё-таки существует, то Митя находит способ решить эту небольшую проблему. У него есть весьма действенное средство отвлечься от всех мирских проблем и испытать кратковременное наслаждение, после чего все только начавшие зарождаться душевные терзания как-то сами собой уходят на второй план и не возвращаются. Перед тем, как войти в комнату, где сидела Ира, в голове Мити мелькает мысль о том, чтобы и ей предложить такой же простой способ решения проблем. Но он тут же отгоняет эту мысль. Ирочка — доктор и правильная девочка, пусть и пытается бунтовать (поход в ночной клуб и знакомство с ним — прекрасное тому подтверждение), а то, что собирается предложить Митя — это то, что категорически не понравится ни доктору, ни правильной девочке. Поэтому он просто толкает дверь комнаты, не утруждая себя стуком, и входит внутрь. Ирина, сидящая на кровати, бросает на него взгляд, в котором читается любопытство, но стоит её взгляду встретиться со взглядом Мити, как это любопытство гаснет и уступает место отрешённости. — Еда — лучшее средство от любого расстройства, — декламирует Митя и ставит на тумбочку перед Ирой банку с тушёнкой, отвоёванную у Стаса. — Ты ведь не собираешься объявлять голодовку из-за этого больного? «Перебор, Митя». Эта мысль звенит у него в голове внезапно, но спустя секунду после того, как слова были произнесены. В глазах Иры вспыхивает буря чувств: от возмущения словами Мити до отчаяния от того, что не спасла его. Она рывком вскакивает с кровати и оказывается в опасной близости от парня. Ира поднимает голову, чтобы видеть его взгляд, и хмыкает, когда не видит в этом взгляде ничего, хотя бы отдалённо похожего на раскаяние. — Тебе и в самом деле всё равно? — спрашивает она почти шёпотом, не отрывая глаз от Мити. — Всё равно на то, что мы застряли здесь на, возможно, очень долгое время? На то, что у нас нет лекарств, а еды не хватит надолго? На то, что в морозильной камере — труп ни в чём не повинного человека? -Мне не всё равно на то, что ты винишь себя в смерти Ботана, — говорит Митя, но, заметив взгляд Иры, исправляется. — Жени, в то время как ничего не могла с этим поделать. Никто из ребят не винит тебя. Даже Валера. Насчёт того, что Надя совсем не прочь объявить о вине Иры в смерти Жени, которого и сама недолюбливала, парень предпочитает умолчать. Очень благоразумно с его стороны, пусть и неожиданно. Это подмечает и сама Ира, для которой, разумеется, не было секретом отношение Надежды к ней. Эта неприязнь возникла с самого первого мгновения их знакомства. Надя вообще ненавидит всех в этом бункере, но для Иры у неё особенная форма неприязни — более явная, чем по отношению к остальным. — Ирочка, если расклеишься ты, то начнут паниковать и остальные. Ты должна поверить в то, что сможешь помочь ребятам, если понадобится, — говорит вдруг Митя, удивляясь тому, что его слова звучат не с насмешкой, не с издёвкой, а как-то искренне и с претензией на глубокомыслие. И это даже слишком для такого парня, как он. Ира слушает его, но ничего не отвечает. Тогда Мите приходится использовать «запрещённый приём». Он вдруг хватается за голову и медленно оседает на кровать, стоящую рядом. Должно быть, Митя был прирождённым актёром, так как у него вполне неплохо получилось изобразить головную боль. — Вот сейчас тебе не мешало бы помочь мне, — хрипит парень, ложась на кровать и прижимая бледную руку ко лбу. — Давайте же, доктор, спасите больного. Тут Митя начинает откровенно переигрывать, довольно забавно, картинно и как-то по-детски изображая конвульсии и стенания больного. Ира, которая изначально была настроена довольно скептически, не может сдержать слабой усмешки. Она, принимая правила игры, убирает руку Мити от его лба и прикладывает вместо неё свою миниатюрную и прохладную руку. Митя, который успел уже несколько раз умереть, ожидая спасения, приоткрывает один глаз и разглядывает Иру. — Знаешь, в сказках поцелуи помогают ото всех болезней, — намекает он и приподнимается на локтях, вытягивая губы чуть вперёд. — Ну же, девочка моя, ты ведь хочешь спасти больного? — А ещё в сказках обычно принц спасает свою принцессу, а не наоборот, — качает головой Ира и убирает руку ото лба Мити, складывая обе руки под грудью. — Мне показалось, или ты только что назвала меня принцем? — уточняет Митя и вопросительно изгибает бровь. Ира улыбается чуть шире. Ещё пару минут назад она готова была швырнуть в Митю той банкой с тушёнкой, которую он притащил, а сейчас говорит с ним на вполне дружелюбной ноте. Оба понимают, что это какое-то напускное, временное и даже неправильное, но никто из них не хочет прекращать того неправильного, что происходит между ними. Эта игра, которую затеял Митя, пришлась по вкусу обоим и позволила Ире на самом деле немного отвлечься от постоянных мыслей о Жене и о том, что она не спасла его. И как только у такого непосредственного парня, как Митя, получилось провернуть подобное в отношении именно Иры? Более вероятно было, что такое прокатит с Надей, а не с ней. Ира открывает рот, чтобы что-то ответить, когда дверь в комнату негромко скрипит, и на пороге показывается Паша, неловко переминающийся, хотя вернее было сказать — перекатывающийся, с ноги на ногу. Митя бросает на него выразительный взгляд, говорящий о том, что Пухлый, как его уже привыкли называть, появился не вовремя. Но Паша не замечает этого, потому что его взгляд направлен прямо на Иру. Она же, заметив парня, перестаёт улыбаться и как будто возвращается в реальность после миниатюрного экскурса в сказки. Понимает она и то, что перед ней не кто иной как Митя — безалаберный парень, который никогда не бывает серьёзным. У него вряд ли были серьёзные отношения, вряд ли есть подобные планы и на неё саму. Для него даже это заточение в бункере — что-то вроде забавного реалити-шоу. Ира видит его именно так, несмотря на то, что сегодня эта стена стереотипов пошатнулась. И всё же она не рухнула, а значит, есть шанс восстановить её и больше не впускать Митю в свою жизнь и свои переживания дальше, чем положено. Именно этим девушка и займётся сейчас. — Марина… она хотела лечь спать, но думала, что у вас тут… не всё закончено. Я пришёл проверить, — сбивчиво и местами невнятно говорит Паша, чей бегающий взгляд говорит о волнении. — Мы не… — начинает Митя, но оказывается прерван Ириной. — Мы закончили. Я пойду скажу Марине, что она ничуть не помешает. Митя уже уходит, — поспешно произносит Ира и в следующее мгновение уже покидает пределы комнаты. — Не мог попозже зайти, Пухлый? — грубо отзывается Митя и поднимается с кровати. Паша пытается ответить что-то, но Мите это совершенно не интересно. Он обходит парня стороной и направляется в сторону душевой, напевая под нос какую-то незатейливую мелодию. По каким-то необъяснимым причинам этот короткий диалог с Ирой, которую он знает от силы сутки или двое, подняли ему настроение. Может, и правда, наконец, началась белая полоса в его жизни?