Начало.

На следующее утро Максимус вместе с войском Марка Аврелия отправился в боевой поход, первый в своей недолгой жизни. Цезарь уже давно воевал с племенами гуннов, подошедших прямо к границам Империи. Ранее их полчища удавалось хоть как-то сдерживать отборным римским легионам, но тогда армия варваров не была столь многочисленной и так хорошо вооружённой. Сейчас же картина резко менялась. Число гуннов увеличилось вдвое, благодаря присоединению к их отрядам других племён, да и оружием они владели более современным и, соответственно, более смертоносным. Если их не остановить, - варвары вторгнуться в пределы Империи. Естественно, допустить подобное никак нельзя! Перед самым отъездом Максимуса произошёл инцидент, ещё сильнее обостривший скрытую ненависть Коммода по отношению к нашему герою. А произошло вот что. Возвращаясь поздним вечером в свои покои, находившиеся в Восточном крыле императорского дворца, Максимус услышал шум, доносившийся из комнаты Луциллы. В две секунды достигнув её дверей, он влетел внутрь и стал свидетелем омерзительной сцены. Посреди покоев стоял мальчик лет восьми, которого Коммод безжалостно хлестал кнутом. Луцилла пыталась вмешаться, как-то защитить малыша, но безрезультатно. В свои десять лет сын императора обладал недюжинной силой и без труда справлялся с сестрой, то и дело отшвыривая её к стене, чтобы не мешала. Максимус, как вихрь, налетел на Коммода, одним ударом сбил с ног и выхватил хлыст из его рук. Сын Цезаря вскочил. Его глаза полыхали дикой злобой и ненавистью. - Как смеешь ты, раб, поднимать руку на своего господина?! – накинулся он на юношу. - Я не твой раб, а ты не мой господин, - последовал спокойный ответ. Луцилла, зная нрав своего брата, как никто другой, со страхом ожидала дальнейшего развития событий. - Но ты ведь служишь моему отцу, значит, ты раб, а поскольку я его сын, то я являюсь твоим господином! И я требую ответа от тебя за то, что ты помешал справедливому наказанию провинившегося! – надменно произнёс Коммод. - Вот как? И чем же провинился перед тобой этот бедный малыш? - Он разбил мою любимую вазу! - И это является таким ужасным преступлением, что его следует столь жестоко наказывать? - Да! Максимус сузил глаза и сказал ледяным, но в то же время очень спокойным и ровным голосом: - Не быть тебе Цезарем, Коммод. Тот вспыхнул. Да кто этот Максимус такой, чтобы утверждать подобное?! Юноша присел на корточки рядом с плачущим мальчуганом, пригладил его растрёпанные волосы, ласково обнял за плечи и спросил: - Как тебя зовут? Малыш поднял голову и увидел в глазах Максимуса столько тепла и участия, что понемногу успокоился. Утерев слёзы, тихо ответил: - Цицерон, ваша милость, - очевидно приняв юношу за очень важную персону, раз он осмелился перечить самому сыну императора. - О нет, не называй меня так! Я такой же простой человек, как и ты. Меня зовут Максимус. И ты обращайся ко мне просто по имени. Договорились? Паренёк кивнул. - Хорошо. Хочешь стать моим помощником, Цицерон? Мальчишка с радостью согласился. Он чувствовал неодолимую симпатию к этому юноше, словно сошедшему с картины. - Вот и прекрасно. Будешь моим оруженосцем. Завтра мы отправляемся в поход. И я забираю тебя с собой. Коммод пришёл в ярость. Мало того, что этот плебей вечно суёт нос не в свои дела, он ещё смеет распоряжаться императорскими слугами! Ну, уж нет, стерпеть подобное никак нельзя! Надо раз и навсегда указать ему его место! Сын Марка Аврелия выхватил из ножен, притороченных к поясу его туники, короткий меч и размахнулся, собираясь ударить Максимуса. - Осторожно! – вскрикнула Луцилла. Юноша увернулся от смертоносного острия и, вскочив на ноги, извлёк собственное оружие. Завязалась нешуточная схватка, грозившая если не убить, то покалечить обе стороны. Коммод остервенело махал мечом, тщетно пытаясь задеть своего противника. Но Максимус оказался слишком ловким, и удары императорского отпрыска не достигали цели. Сам же Коммод уже получил несколько царапин, и это приводило его в ещё большее неистовство. Несколько не рассчитав собственных сил, Максимус замахнулся слишком резко и рассёк мальчишке губу. Коммод упал. - У него кровь! – в ужасе воскликнула Луцилла и бросилась звать на помощь. Максимус, тяжело дыша, вложил свой меч в ножны. Он не хотел ранить Коммода, но тот начал первым. У него не было выбора, иначе императорский сын снёс бы ему голову. Нет, думая так, юноша вовсе не пытался оправдать сам себя! Он был огорчён тем, что всё так скверно обернулось, и надеялся, что мальчишка пострадал не слишком сильно. Прибежали слуги. Охая и ахая, они подняли с пола бесчувственного Коммода, перенесли на кровать и принялись хлопотать над ним, словно наседка над своим цыплёнком. Максимусу больше нечего было здесь делать. О сыне Цезаря позаботятся надлежащим образом, в этом можно не сомневаться. Повернувшись, юноша пошёл прочь. Уже в конце коридора он услышал звук торопливых шагов за спиной. Кто-то догонял его. Обернувшись, увидел Луциллу. От быстрой ходьбы она запыхалась и раскраснелась. Приблизившись, спросила: - Ты не пострадал? - Нет. - Я так боялась, что он убьёт тебя! Коммод – сумасшедший! В минуты ярости он абсолютно не владеет собой! - Я знаю и не злюсь на него. - Почему мой брат ненавидит тебя? За что? - Возможно, за то, что я появился в вашей жизни. И ещё за то, что я простолюдин. - Ну, и что? Разве можно ненавидеть человека только за это? - Не каждого простолюдина возносят так высоко, как вознёс меня твой отец. - Но ты это заслужил. Ты умнее многих хвалёных прославленных римских полководцев. А отец уважает ум, мужество и неподкупность. - Ты мне льстишь, Луцилла. - Нет. Я говорю чистую правду. Моего брата бесит то, что он не пользуется такой любовью отца, как ты. - Мне кажется, это несправедливо. Коммод – его сын. - Я думаю, он – не тот сын, о котором мог мечтать мой отец. Конечно, дурно так отзываться о собственном брате, но, тем не менее, это правда, - девушка грустно улыбнулась. Они умолкли. Её глаза не отрывались от Максимуса. Луцилла хотела запечатлеть в своей памяти каждую чёрточку этого необыкновенного лица, чтобы позже его образ согревал её в тягостные месяцы разлуки. Максимус не глядел на неё, вернее, пытался не смотреть. Ему было тяжело расставаться с Луциллой, но необходимо. Может быть, разлука хоть немного охладит ту любовь, что сжигает их, поможет им вернуться к нормальной жизни и забыть друг друга… - О чём ты думаешь, Максимус? – спросила она, нежно касаясь его волос. - О завтрашнем походе. Я чувствую, он будет очень долгим и трудным. Многие, возможно, не смогут вернуться домой. - Но ты вернёшься? - Не знаю. - Ты должен вернуться! Он прямо взглянул в её глаза и заметил в них слёзы. - Для чего? - Для чего?! Ты ещё слишком молод, чтобы погибать! - Смерти всё равно, каков возраст её жертвы, - спокойно ответил юноша. - Максимус, я тебя ненавижу! Как ты можешь говорить подобные вещи?! Ты же прекрасно знаешь, что я с ума сойду, если тебя убьют! – Луцилла истерически всхлипнула и принялась молотить кулачками в его грудь, - Я тебя ненавижу! Ненавижу! Максимус перехватил её руки и, крепко обняв, прижал девушку к себе. Ласково гладя её волосы, тихо промолвил: - Не надо плакать, милая. Конечно же, я вернусь. Обещаю! Ну, а теперь будь умницей и утри слёзы, - он улыбнулся и вытер губами её мокрые щёки. И вновь девушка почувствовала, как тёмные жгучие волны накатывают на неё. Она прижалась к нему, как к единственному спасению в этом тонущем мире. Так и есть. Максимус был её спасением ото лжи, гнетущего одиночества и боли. Как найти силы пережить предстоящую долгую разлуку с ним?! И разве есть такие силы?! - Луцилла, мне пора, - сказал Максимус, попытавшись отстраниться от девушки. - Уже? Ещё совсем мало времени. Побудь со мной немного, прошу тебя! – молила она, обхватив его руками, словно боясь потерять опору под ногами. - Нет, я должен идти. Юноша кое-как высвободился из объятий императорской дочери и стремительно пошёл прочь, почти побежал. Он понимал, что не сможет уехать, если задержится ещё хоть на мгновение. Максимуса самого душили непролитые слёзы, и лишь огромным усилием воли он ухитрялся сдерживать себя и не давать им свободы. Юноша чувствовал, что ноги тянут его назад, и ещё более ускорил шаги. Он спасался от своей боли, когтями рвущей на части его сердце. И от самого себя…