Начало.

Появление Максимуса восприняли в императорских войсках по – разному. Очень многим солдатам пришлось не по нраву, что какой-то сморчок, неизвестно откуда взявшийся, будет в числе их, прославленных легионеров непобедимой армии под началом величайшего императора, какого видел Рим за свою многовековую историю, - Марка Аврелия Цезаря! Право же, из-за такого вот желторотого птенца их ещё, чего доброго, на смех поднимут почтенные римские граждане! Ну, что он сможет совершить?! Верно, и в седле-то путно держаться не умеет! Максимус чувствовал, как к нему относятся, но чужие пересуды его мало трогали. Он знал себе цену и никогда не стремился быть первым. Цезарь тоже видел, как в его армии приняли появление паренька, и всячески поддерживал его добрым словом, дельным советом или просто ласковой улыбкой. Императору нравился Максимус, его независимость, умные мысли и рассуждения, его целеустремлённость, честность. Даже его неслыханная гордость, несгибаемое упрямство, а, порой, и излишняя прямота, воспринимались Марком Аврелием как достоинства, а не как недостатки. Он чувствовал, что из этого мальчика в будущем вырастет поистине незаурядная личность. По- разному складывались отношения Максимуса и с детьми Цезаря. Луцилла ощущала к нему необъяснимую симпатию, которую всячески стремилась скрыть, что у неё неплохо получалось. Из этой девочки вышла бы прекрасная актриса, будь это возможно в те далёкие времена, когда женщинам запрещалось играть в театре, и если бы таковым было её собственное желание. Все мысли и чувства императорской дочери находились под таким тщательным и строгим контролем разума, что ни малейший жест или неосторожный взгляд не могли их выдать. По лицу Луциллы абсолютно невозможно было определить, о чём она в данный момент думает. Окружающие считали её холодной, бесстрастной, равнодушной ко всем и всему. Девочка не стремилась развеять эти представления. Подобное положение вещей её вполне устраивало, правда, только до тех пор, пока не появился Максимус. Чем этот мальчик так притягивал её, для Луциллы оставалось загадкой. Может быть, всё объяснялось тем, что у дочери Марка Аврелия не было близкого друга, того, с кем бы ей можно было поделиться своими радостями и печалями, поговорить обо всём, друга, который выслушает, поймёт и станет опорой в трудную минуту. Максимус оказался замечательным исповедником. Луцилла могла рассказать ему всё, что угодно, очень часто он был единственным, кому девочка могла на что-то или кого-то пожаловаться, поплакать. Максимус молча слушал её, потом говорил удивительно простые и понятные слова, успокаивавшие её быстрее, чем жалкие попытки няни и слуг. Максимус, в первую очередь, видел в Луцилле обычного земного человека со всеми его трудностями и печалями, и относился к ней, как к младшей сестрёнке, а не как к дочери Цезаря, к которому за то время, что находился у него, мальчик успел привязаться всей душой и втайне сожалел, что не Марк Аврелий его отец. Коммод, сразу возненавидевший Максимуса ещё во время их первой встречи на празднике, устроенном в честь дня рождения Луциллы, теперь узрел в нём своего соперника, претендующего на любовь императора, и невзлюбил его ещё сильнее, но благоразумно скрывал свои чувства, внешне сохраняя по отношению к мальчику самые что ни на есть дружеские, чуть ли не братские, отношения. Коммод наивно полагал, что этот плебей ни за что не догадается о том, что на самом деле скрывается под маской его учтивости и добродушия. Но императорский сын недооценил ума и проницательности своего противника. Максимус уже давно разглядел истину, проглядывавшую сквозь льстивые речи и сладкую любезность царственного отпрыска, и держался с ним очень осторожно, как с крайне опасной ядовитой змеёй, которая вроде бы мирно спит, но, кто знает, не бросится ли она на того, кто имел безрассудство подойти к ней слишком близко? За пять лет своего пребывания у Цезаря Максимус очень изменился. Не осталось и следа от того юнца, которого император увидел впервые. Он сильно окреп телом и духом, возмужал, его мысли и рассуждения стали ещё смелее и независимее, чем раньше. Постоянные упражнения в стрельбе из лука, сражения на мечах и верховая езда оставили свой след на всём его облике и характере. Мощное, прекрасно развитое тело, напоминавшее скульптуру Пигмалиона, гордый пронзительный взгляд, - ни дать ни взять герой греческих мифов! Совершенно невозможно поверить, что ему всего-навсего семнадцать лет! С некоторых пор Луцилла стала чувствовать к Максимусу нечто большее, чем простую дружескую привязанность или детскую симпатию. Поначалу девушку это немало встревожило. Что с нею происходит? Почему её всякий раз кидает в дрожь, стоит Максимусу невзначай коснуться её или пройти рядом? Отчего по ночам она долго не может уснуть, ворочается с боку на бок, а, заснув, пробуждается утром вся в поту, потому что во сне ей грезится такое, отчего днём приходится краснеть? Максимус мог бы объяснить Луцилле причину её непонятного состояния, ибо сам испытывал то же по отношению к ней, но он не позволял себе думать о подобном. Нет, это невозможно! Кто он, а кто Луцилла?! Надо перестать мечтать о том, чего никогда не произойдёт! Нужно выбросить её, если уж не из сердца, так хоть из головы! Но упрямые мысли никак не желали его покидать. Куда бы Максимус ни отправился, чем бы ни был занят, всегда и везде его преследовал образ Луциллы. Он мог в точности передать каждое выражение её лица, даже если не видел девушки. Он чувствовал её, даже находясь очень далеко. Опасаясь ненароком выдать себя, Максимус всеми мыслимыми и немыслимыми способами избегал встреч с дочерью императора. Но любовь, овладев всем его существом без остатка, продолжала терзать его всё сильнее, и не было спасения от этого кошмара. Ещё одно обстоятельство заставляло их держаться возможно дальше друг от друга. Причина была в Коммоде, который чрезвычайно ревниво относился к их дружбе и страстно желал, чтобы Максимус как можно дольше не появлялся в поле зрения Луциллы. И его желание почти всегда получало удовлетворение, потому что наш юный герой, пребывая в постоянных разъездах по Империи вместе с войском Цезаря, крайне редко оказывался в Риме, а у себя дома, в Испании, его вообще видели не чаще, чем раз в году. Отилла очень обижалась на сына по этому поводу, но Максимус был бессилен исправить сложившееся положение. Он и сам был бы рад почаще наведываться в родные места, но служба у императора практически не давала возможности это осуществить. И всё же юноша никогда не забывал своих родителей, всегда с теплотой и любовью думая о них. Возвратившись из очередной поездки по отдалённым уголкам Империи, где Марк Аврелий набирал пополнение для своей армии, Максимус вечером того же дня отправился на берег Тибра. Он любил плавать там в одиночестве, когда ни одна живая душа не могла помешать его уединению и спокойному созерцанию ночи. На чёрном бархате неба сверкали золотые зёрна звёзд, а их щёголь-кавалер месяц, красуясь, гляделся в неподвижное зеркало сонной реки, будто на мгновение усомнившись в собственной привлекательности. Сняв с себя одежду, Максимус шагнул в воду и поплыл, с наслаждением отдавая своё усталое тело во власть могучих тёплых объятий великана-Тибра. Всё его существо, каждая клеточка, блаженствовало сейчас. До чего хорошо плыть ночью, любуясь окружающей красотой и ощущая каждой частичкой себя завершённость и полноту жизненных сил! Но в этот вечер Максимус оказался у реки не один. Ещё кто-то сидел сейчас на берегу среди цветущих акаций и безмолвно наблюдал за ним. Это была Луцилла. Она тоже любила проводить здесь ночи, а сегодня пришла в надежде повстречать юношу и, зная, что в этот час им никто не будет мешать. Девушка заворожённо смотрела на него, физически ощущая, как вода касается упругого тела, которого жаждали коснуться её руки. Закончив плавать, Максимус выбрался на берег, торопливо оделся и собрался уходить. - Максимус! – услышал он голос Луциллы и остановился. Приблизившись, она спросила: - Тебе нравится приходить сюда по ночам? - Да. - Мне тоже. Они умолкли. Разговор как-то не получался. Да и о чём говорить, когда и так всё ясно без слов! Они стояли рядом, пожирая друг друга глазами, не в силах тронуться с места, не в состоянии произнести ни звука. Луцилла не решалась сделать то, чего ей так хотелось на протяжении долгих месяцев разлуки, а Максимус чувствовал, если она сейчас коснётся его, он утратит власть над собой. - Я скучала по тебе, - тихо вымолвила девушка, наконец. Он проглотил ком, подступивший к горлу, и опустил глаза. Луцилла приблизилась к юноше вплотную и нежно провела рукой по его лицу. «Благословенные Предки мои, остановите её и меня! – беззвучно молил Максимус, - Не дайте упасть в пропасть, на краю которой мы стоим!». - Ты не рад меня видеть? - Почему ты так решила? - Ты какой-то отчуждённый. - Нет. Просто я думаю, что всё, что мы делаем, неправильно. - А если бы всё было правильным, разве жизнь не стала бы серой и однообразной? – спросила Луцилла, прямо глядя ему в глаза. - Не знаю, я никогда не думал об этом. - А я думала. Притянув к себе его голову, девушка легко коснулась губами щеки Максимуса. Этот мгновенный поцелуй обжёг его и прорвал плотину сдержанности, которая до сих пор сковывала нашего героя. Юноша крепко обхватил руками стан Луциллы и одарил её таким жгучим поцелуем, полным глубины и страсти, что у неё едва не остановилось сердце. Пьянящая сумасшедшая волна безумного желания окатила всё существо девушки. Пальцы рук зарылись в мокрую гриву его волос, сминая и лаская их атласную мягкость. Подобного Луцилла ещё никогда не испытывала, и ей хотелось лишь одного: чтобы это сказочное мгновение никогда не заканчивалось. Она знала, что больше ни с кем другим никогда в жизни ей уже не почувствовать того же. Только с Максимусом подобное возможно. Только с ним одним. Первым опомнился юноша. С трудом преодолевая себя, он высвободился из объятий императорской дочери. Тяжело дыша, выговорил: - Так не должно быть. - Почему? Разве мы оба не желали того, что произошло? - Это грех. - Любовь – грех?! Максимус, что ты говоришь?! - То, что случилось, было сиюминутным порывом, который вряд ли можно назвать любовью, - ответил он, прекрасно понимая, что говорит неправду. Понимала это и девушка. - Максимус, взгляни на меня! Он поднял глаза, в которых, как в зеркале, ясно отразились все его чувства. - Скажи, что ты не любишь меня, и я… оставлю тебя в покое и больше никогда тебя не увижу. Сказать, что не любит её?! Разве это возможно?! Неужели он сможет солгать ей ещё раз?! Но, видимо, придётся, иначе у Луциллы впоследствии могут возникнуть неприятности из-за него. - Я не люблю тебя, - проговорил Максимус, но голос его дрогнул, как он ни пытался побороть собственное волнение. Она некоторое время безмолвно смотрела на него, в её глазах блестели слёзы. Неужели правда то, что он только что произнёс?! Но этого не может быть! Не может! - Это правда? – тихо спросила Луцилла, надеясь, что юноша опровергнет собственные слова. - Да, правда. Я, в самом деле, не люблю тебя, - как можно твёрже ответил Максимус. Она тяжело вздохнула, в последний раз взглянула на него, передав в этом взгляде всю свою боль, рухнувшие надежды и мечты, повернулась и медленной, неровной походкой направилась прочь. Ноги Луциллы стали ватными, перед глазами плыли красные круги. Она чувствовала себя больной и боялась потерять сознание. Как тяжело, до чего невыносимо слышать от человека, которого очень любишь, то, что сказал ей Максимус! Если бы она могла, то завыла бы от безысходности и тоски! Если бы только она могла заплакать навзрыд, закричать, выплеснуть наружу то, что бушевало у неё внутри! Но слёзы жёстким комом сдавили горло, не давая вздохнуть. Что ж, она больше никогда не увидит Максимуса, но её сердце, душа никогда не смирятся с этим. Никогда! Луцилла знала, что обречена всю свою жизнь любить его. И хоть ей было всего пятнадцать лет, она уже видела эту ясную, как день, истину. И становилось ещё хуже, ещё больнее. Максимус хотел броситься вдогонку за девушкой, остановить, прижать к своей груди, сказать, что очень её любит и не сможет жить без неё. Но что-то удерживало его на месте, а что, юноша и сам не знал. Возможно, он становится мудрее и начинает сознавать, что не всё зависит только от его желания, сколь бы сильным оно ни было.