Шторы

      Каждый день один и тот же распорядок. Проснуться. Позавтракать. Пойти на работу. Выполнять свои обязанности, пока не истечет время. Отправится домой. Провести вечер за книгой или экраном. Душ. Сон. И снова утро.       В Едином Европейском Союзе не признают отступлений от привычного распорядка, по крайней мере, для таких мелких офисных работников, как он. За исполнением приказа Совета исправно следят сотни, тысячи крохотных, не видимых невооруженным глазом, камер, расположенных по всему городу, и большие, спрятанные за зеркальными потолками каждой квартиры. От пристального внимания не спрятаться нигде. За каждым везде и всегда кто-то наблюдает. Где-то в безликой толпе, на улицах города находится тот единственный, в чьи обязанности входит следить конкретно за тобой. А ты следишь за кем-то еще. А тот — еще за кем-то. И так до бесконечности. Но ты не знаешь, кто именно контролирует каждый твой шаг, так же как не знает этого тот, за кем смотришь ты. Молот и наковальня, власть и раболепство, безнаказанность и страх — причудливый коктейль, на самом деле. Смешиваясь, эти чувства порождают то, что и необходимо Совету, — абсолютный контроль.       Единственное, что ты можешь себе позволить — это закрыть шторы. Тогда, возможно, этот таинственный «кто-то» не сможет увидеть тебя хоть через несколько камер, и у тебя появится возможность вздохнуть свободно — пусть и всего раз.       Шторы почти ни на что не влияют. Они могут закрыть одну камеру, но останутся десятки других. Но шторы нужны вовсе не для этого. Они — как глоток свободы, который позволяет сделать скотине расчетливый хозяин перед тем, как вести ее на бойню. Это дуновение свежего ветра для бредущего в пустыне. Это висящее над головой Тантала яблоко. Капля воды на языке умирающего от жажды.       В Американской Конфедерации, как говорят, все иначе. Там свобода ощущается каждой клеткой кожи. Свобода личности, слова, творчества. Жизни. Там нет контроля, там нет постоянно выматывающей нервы слежки и страха, что в любую секунду в твою квартиру ворвется Карающий и вставит в разъем в твоей голове тонкое дуло «змеи».       В ЕЕС не крутили американские фильмы, не показывали передачи и не проигрывали музыку. Нельзя было купить американские продукты, одежду или игрушки. Все, что так или иначе имело отношение к западной культуре, было запрещено и преследовалось по закону. Что не могли или не умели производить в Европейском Союзе, привозили из Японии, Австралии или ЮАР, Конфедерация же носила несмываемое клеймо «западной заразы».       Но, несмотря на это, американские товары все же просачивались на территорию Союза — благодаря контрабандистам и вольным торговцам, которые чуяли наживу и не останавливались ни перед чем. Если знать, где, то можно купить все.       Его шторы были именно такими. Он отдал бешеные деньги за два отреза ткани и потом несколько ночей обшивал их по краям. Шторы получились длинные: они доставали до пола и даже немного стелились по нему. Глубокий темно-синий цвет совершенно не гармонировал с обстановкой в его гостиной, мрачным пятном выделяясь на фоне господствующего бежа.       Но его это совершенно не волновало. У него были самые настоящие американские шторы! Кусочек страны, где даже воздух дышит свободой и всеобщим равенством. Эта ткань видела места, о которых он сам может только мечтать.       Он любил подходить к окну, трогать руками темно-синий хлопок (а, может, это был и шелк, он не очень в этом разбирался) и думать, как накопит денег, выкупит свой лицензионный код и улетит в Конфедерацию. А там… Там, конечно, все будет по-другому. Он купит дом, большой, двухэтажный, с ярко-красной крышей, а на заднем дворе будет пруд, заросший кувшинками, и большой клен. Он, конечно, женится, потом, через несколько лет, у них появятся дети — мальчик и девочка, которые будут играть в специально для них построенном доме на дереве. А потом…       На этом обычно фантазия заканчивалась. Что должно будет произойти потом, он еще не придумал. Но постоянно прокручивал в голове сценарий, будто воочию представляя себе каждую деталь, даже самую мелкую. И на следующее утро идти на ненавистную работу было намного легче.       Наверное, все бы было совсем по-другому, если бы он не предавался своим мечтам, а старательно делал вид законопослушного гражданина и работяги и копил нужную сумму. Но теперь уже ничего нельзя исправить.       Однажды он вернулся домой как всегда под ночь. В подъезде привычно пахло озоном — значит, недавно провели уборку. Почтовый ящик пустовал, все счета он давно оплатил, а до прихода новых оставалось еще шесть дней. С трудом переставляя натруженные ноги, он поднялся на свой этаж. Приложил к двери ладонь, и та, тихо пискнув, открылась. Свет зажегся, как только хозяин переступил порог, на кухне — он прекрасно это знал — автоматически включилась плита, разогревая вчерашние остатки супа. Стянув кажущиеся неподъемными ботинки, он прошел в гостиную.       Черный портфель выпал из ослабевших рук на кофейный столик, уронив вазу. К счастью, она не разбилась, а цветы в нее давно уже никто не ставил. Но хозяин квартиры даже этого не заметил. Его полубезумный взгляд был прикован к шторам, а точнее — к тому, что раньше было ими. К небольшой полосе ткани под самой гардиной — видимо, некто не смог разобраться, как снять их, и просто отрезал ножом под самый корень. Из груди несчастного вырвался длинный вопль.       Карающие всегда работали одинаково. Пока человек отсутствует дома, его дверь взламывают универсальным ключом и уносят незаконные вещи. И все. Никаких санкций, никаких угроз — просто в личное дело заносят пометку и начинают следить еще тщательнее. И если тебя еще раз уличат в подобном, то Карающий придет уже лично. Всего один выстрел из «змеи» в твой чип — и одним сумасшедшим станет больше.       Но его шторы… Единственное, чем он дорожил. Единственное, что помогало ему жить, а не выживать. Карающие унесли не вещь — мечты и надежды на будущее. Поэтому-то и было так больно, и от мысли, что он мог этого избежать, если бы не повесил их в квартире в открытую, становилось еще больнее.       Он уже не заботился, что за ним могут наблюдать, что теперь его будут держать под неусыпным контролем, как дикого льва, однажды напавшего на своего дрессировщика. Боль захлестнула с головой и заставила крушить все вокруг — софу, столик, экран, растоптать ненавистную вазочку, куда уже давно не ставили цветы, перевернуть верх дном несколько горшков, где росли кактусы — единственные официально разрешенные для содержания в домашних условиях растения.       Выдохнувшись, он опустился на остатки софы. Что-то перегорело внутри. Не было того ощущения, которое появлялось, когда он смотрел на темно-синие шторы или трогал бархатистую ткань. Мир будто потускнел, сузился до размеров его гостиной и перестал существовать за ее пределами. Будто в полусне, он добрел до окна и осторожно снял с гардины полосу ткани — все, что осталось от его столь бережно хранимой драгоценности. Кусок шторы был теплым и мягким, ворсинки послушно струились вслед за пальцами. Поддавшись какому-то порыву, он зарылся лицом в бархатную ткань и закрыл глаза, представляя, что ничего не происходило, что его замечательные шторы по-прежнему на месте. В памяти всплыла мечта: дом, семья, играющие дети… Все казалось таким реальным — протяни руку и забери, что из его глаз снова заструились слезы. Отняв лицо от куска ткани, он побрел в спальню, крепко сжимая его в побелевших пальцах, повалился на коричневый плед и вновь закрыл глаза.       Через несколько лет он накопил достаточную сумму, выкупил свой лицензионный код, уехал в Конфедерацию и до конца своих дней жил один в маленькой квартире. Он не нашел жены, не родил детей, не построил для них домик на дереве. И…       Хотя, возможно, это ему только приснилось?..