Тогда и сейчас

      Не успел Джим как следует осмотреться в своём новом кабинете, как одна из дверей распахнулась, и Бернард представил министру вошедшего — его постоянного заместителя.       — Но вы ведь и так знаете друг друга, — добавил хорошо информированный личный секретарь, — по заседаниям прошлогоднего Парламентского комитета.       Джим и Хамфри переглянулись.       Они действительно виделись раньше. Но не так, как полагал Бернард. На самом деле они познакомились и сблизились задолго до упомянутого им комитета. В самый первый раз, много лет назад, они встретились в Вестминстере, в одном из его многочисленных зелёных двориков. Разговорились на тему архитектуры: Джим всегда считал здание парламента готическим строением, но от Хамфри узнал, что это не так. Не то чтобы Джим увлекался подобными вещами, но он ничего не мог поделать: слушал про неоготику и эклектичность эпохи историзма просто потому, что практически моментально попал под обаяние собеседника. Джим был очарован — совершенно очарован. Много он тогда понимал! Случайная встреча после нескольких осторожных свиданий переросла в тайный роман. Нечастые прогулки по пустынным аллеям Сент-Джеймсского парка на закате, когда в Вестминстерском дворце неподалёку оставалось не так много любопытных ЧП, Джим вспоминал до сих пор. В парке он кормил лебедей и уток хлебом, Хамфри же всегда предпочитал держаться от воды и пернатых подальше и лишь наблюдал со стороны. Изредка они посещали вместе театр или оперу… Джим так ими никогда и не проникся. Хамфри сдерживал свой едкий сарказм, но иногда всё же проходился насчёт партии Джима, проведшей в оппозиции, казалось, уже целую вечность и скорых перемен ничто не предвещало. В постели у них всё было — словами Хамфри — нормально. Джиму не удалось добиться от него, ближе его «нормально» к «хорошо» или к «так себе». Прежде Джим ухаживал исключительно за женщинами и временами терялся, не зная, как правильно вести себя с Хамфри (который к прекрасному полу, похоже, не испытывал никакого интереса вовсе). Но он старался, они оба старались, и какое-то время их отношения, пожалуй, можно было назвать по-своему счастливыми. Гораздо позже, когда они давно уже не были вместе, им снова пришлось встретиться в Вестминстере на одном из заседаний Комитета по бюджетным расходам: впервые они «сразились» по разные стороны баррикад, как противники. Споры и взаимные обвинения оппозиции и правительства, политиков и госслужбы словно подвели окончательный итог их запутанным отношениям. И вот, прошёл ещё один год и неожиданная перемена власти привела их к новой неловкой встрече.       В теневом кабинете работы было на порядок меньше. Джим не жаловался, хотя его стол завалили горами файлов, необходимых к ознакомлению, в первый же день. По утрам ему чудом удавалось разделываться с потоком входящей корреспонденции, но по возвращении с ланча он обычно обнаруживал новые кипы бумаг. Частенько приходилось задерживаться в офисе допоздна. Кроме того, многочисленные красные кейсы, доверху забитые документами, ему обязательно привозили домой каждый вечер. А примерно через полторы недели Джим чуть совсем не потерял свою должность из-за неприятной истории с контрактом на закупку американских видеотерминалов для всего департамента. Всё более или менее обошлось, но ПМ всё равно вызвал Джима к себе на ковёр. В ожидании выволочки Джим сидел в приёмной и думал, не результат ли это козней его постоянного секретаря — не решил ли, часом, Хамфри до срока выпроводить его из своего министерства? Впрочем, Хамфри ведь извинился, размышлял Джим: признал, что всему виной его — и ничья больше — оплошность. И, в конечном счёте, разве не эта оплошность всё исправила? Так предал или спас его Хамфри? Или негодник умудрился сделать сразу и то и другое? Джим вздохнул, ничего не решив: «Хампи… Совершенно не изменился!»