Завтра.

OST – Monoral "Let me in" В комнате, наполненной спертым воздухом, было невозможно душно. Не спасали даже распахнутые окна и развешанные мокрые полотенца, качающиеся на сухом раскаленном ветру города. Сквозь сетку от насекомых беспрепятственно проходил густой, вязкий запах сирени и каштанов, лиловые венчики цветов на улице казались взрывом цвета, взрывом эмоций и пламени весны. Звук проезжающих мимо дома машин глушила зеленая листва невыносимо пахнущих растений. В жарком воздухе, наполненном какофонией запахов, терялись любые мысли. Сердце громыхало где-то в горле, заставляло сглатывать и проводить рукой по влажной коже. По причине безумия, или же повышенной температуры, люди сидели по квартирам, обмахивались веерами и создавали торнадо уменьшенного действия. Они громко спорили о температуре, которую стоило бы по их мнению выставить на кондиционере, и не могли прийти к согласию. Впрочем, сам путь поиска компромисса означает отказ от своих морально-волевых, что не является возможным, особенно, когда и без того давящая на сознание температура окрашивается в лиловый из-за сиреневой дымки распустившихся растений. Женщины, плотно сложенные, с потекшим макияжем, бурно жестикулируют прямо посреди дороги, не обращая внимания на мигающий знак светофора, в дымке от разогревшегося асфальта похожий на таинственный фонарь, указывающий путь вникуда. Хотя, если задуматься, вся наша жизнь является постоянным поиском чего-то такого, что уведет нас в таинственное «вникуда» и подарит счастье, радость и прочее. Подобный эффект на организм человека оказывают тяжелые наркотики. Женщины не могут решить свои острые проблемы, что будто бы колют их изнутри. Они размахивают руками и брызжут слюной, доказывают собственные теоремы и тут же опровергают их, находя новые и более абсурдные аргументы. Застрявшие на перепутье автоводители громко сигналят оппонентам всемирно важных распрей, но те и не собираются их слушать. Их потные тела извиваются от слишком частых и судорожных движений, кажется, что еще немного - и они тоже начнут плавиться. В этом есть свои плюсы: дорога будет свободной. В комнате трещит воздух. Осознание собственной ничтожности перед волей стихии заставляет скрючиться на полу и прикрыть глаза руками. Данный жест не приносит пользы, поскольку так становится в трижды жарче. Оптимальная позиция – вытянуться на боку и минимизировать соприкосновение с жарким полом небольшой комнатушки. Прогресс современного производства застопорился – и все это в виде одного сломанного вентилятора. Издалека, благодаря своей поломанной лопасти, он, скрюченный, похож на изувеченную жизнью каргу, что чахнет над своим златом, примостившись в углу. Данная картина никак не вяжется с утопией застывшего в вечности момента «сейчас», и из-за этого хочется отвернуться. Но эта идея не является наилучшей, поскольку так теряется оптимальная поза для лежания на полу, примостившись на краю спальника. Ребра ноют, лежать неудобно, но романтику жаркого весеннего дня невозможно разрушить ничем: ни жестким полом, ни даже льющимся из окна плотным ароматом сирени, каштана и еще чего-то противного. Все окружающее сливается в единый вихрь блеклых цветов с претензией на яркость сельского пейзажа. Хочется закричать, ослабить давление удавок жары на собственное тело, сбросить напряжение, и звук зарождается в горле подобно взрыву бомбы – он подчиняется чему-то, что поможет сдетонировать. И катализатором цепной реакции является счастье, кипящее в крови и требующее бунта на корабле. Хоть ненадолго, хоть как-нибудь, хотя бы криком. Она кричит, раскинув руки в сторону, бьет ногами по полу и заливается смехом, переливающимся в жаре и кажущимся плотным. – Ты чего? – доносится веселое из-за двери. – Я счастлива. – И какая же причина? – Ты, я, сегодня вместе. Разве это не является наиболее разумной причиной моего мечтательного состояния? – Ты всегда умеешь сказать что-то жутко романтичное сухой фразой, – девушка смеется. Она выходит из-за двери. На ней – короткие шорты и тонкая майка, что подчеркивает фигуру и показывает отсутствие чего-либо под мягкой материей. Лежащая на полу заливается краской и отворачивается, старается смотреть на потрескавшийся потолок со змеями-трещинами, ползущими из каждого угла. Она старается не акцентировать свое внимание на раскрасневшейся коже шеи вошедшей, на блестящих из-за пота бедер. – Что такое? – вошедшая садится рядом с ней на спальник и гладит влажной ладонью по животу, очерчивает пупок и просто кладет ладонь, наслаждаясь жаром кожи. – Ты обещала меня не провоцировать! – А разве я это делаю? – девушка проводит ногтями по её животу и улыбается, когда та его втягивает и пытается уйти от ласки. – Совсем ничуть! – сарказм, что сочится из её голоса подобно яду, затапливает комнату, как воск, опутывая все крепкими сетями. Вполне возможно, так на них сказывается жара. Они обе смеются. Данный момент, вырванный из утопических книжек, просто не может закончиться, он не имеет право оборваться тонкой золотой нитью вечера и раствориться звездной ночью на острых крышах Питера. – Твоя мама тебя в котором часу дома ждет? – та, что в майке, первая задает вопрос и ломает воцарившуюся тишину. – К восьми. У нас еще, черт подери, много времени! – Два часа. Я не хочу, чтобы ты уходила. – Жизнь не заканчивается отправной точкой «сегодня». Все еще будет, я обещаю. Мы сами нарвались на это и бросили вызов чему-то, что вообще не беспокоится о нас. – Но я все равно не хочу, чтобы ты уходила. – Я не уйду. Они сидят на спальнике и смотрят на освещенную солнечным огнем пыль, на пожелтевшие цветы на окне. В воздухе царит хаос спокойствия, хаос, разломанный правильностью ровно посередине, хаос с оголенными нервами и выдранным из глазниц взором. Хаос требует выхода, он переворачивает окружающую действительность липкими черными пальцами, смеется в лицо правосудия и очерняет всю действительность одним лишь своим присутствием. Хаос требует действия. И она действует. Разворачивает ее к себе лицом, придерживает за мягкий подбородок полукруглой формы и целует что есть силы. Ее губы все еще хранят привкус терпкого чая с лимоном и чабрецом, и еще немного – шоколада, того самого, что она подарила ей по приезду. Этот потрясающий микс кружит голову, разогревает кровь и дает чувство вседозволенности. Она прижимается к ней сильнее, дергает за густые короткие волосы, собранные в упругий пучок, слегка царапает плечи ногтями и абсолютно не знает, куда деть непослушные руки. В сфере нравов их поступку присудили бы звание нечестивого, а она целует ее, прижимается теплыми губами к таким соблазнительно полным, гладит их шершавым языком, и все это так возмутительно сладко, что мозг готов взорваться от недостатка глюкозы. И вся ситуация настолько забавляет, что они начинают хихикать, целуясь. – Ты придешь завтра? – спрашивает та, что в майке. – Обязательно. Завтра. Она проводит раскрытой ладонь ей по лицу и улыбается от всего сердца. Данный жест можно приравнять к открытию сердец и обоюдным клятвам. Менее романтичные натуры сочтут это прелюдией к ласке. На улице гудит одинокая муха и звук от ее крыльев тонет в жаре и свисте птиц и людей, вообразивших себя крылатыми. Она идет по раскаленной набережной в балетках, ее короткая пышная юбка развевается на сухом ветру, а сердце рвется из груди, рвется за пределы тела, туда, вникуда. Она придет к ней. Придет завтра. – Боже, когда-нибудь нас точно отлучат от церкви. Она смеется. А где-то там, в небольшой комнатушке на двоих, другая обмахивается веером на жарком, колком полу и заливается хохотом. Ведь она придет. Обязательно придет. Завтра.